Несладкая жизнь - Царева Маша. Страница 35

– Ну а кому еще он может понравиться? – искренне удивилась Василиса. – Но ты подожди, сейчас начнется самое интересное! Они приходили сюда раз десять-двенадцать, не больше. Никого не стеснялись. Он под столом ее колени оглаживал. А она… Она с каждым разом выглядела все более нелепо.

– В смысле?

– Ну сначала она была вся такая из себя неприступная бизнес-леди, костюмы в полоску, очки, темно-шоколадная Birkin, закрытые туфли. Марлен Дитрих недоделанная. А потом… Начала юбки короткие носить, водолазки леопардовые. Однажды – нет, ты представить не можешь – явилась в шубке из перьев – такие стриптизерши носят. А До нравилось, сразу было видно. Он неравнодушен к вульгарному вкусу.

(Настя втянула голову в плечи.)

– А потом он ее бросил. Переключился на какую-то кикимору в стразах. Дочь банкира. Похожа на кобылу Пржевальского, а все туда же – ногти как у Фредди Крюгера, наращенные патлы до пят, загар темнее, чем у Донателлы Версаче. Казалось бы, Анфисе этой радоваться надо, что с малолеткой не получилось ничего. Ну что это были за отношения, курам на смех. А она спятила. Приходит сюда чуть ли не каждый день, уже три года. За это время от деловых костюмов не осталось и следа. Волосы в рыжий покрасила. То липосакцию бедер сделает, то пупок проколет. На возобновление отношений надеется. Тут над ней все угорают… А почему ты так этой Анфисой заинтересовалась?

Настя в срочном порядке перевела разговор на другую тему. Но отметила для себя: у него вульгарный вкус. Надо обзавестись хотя бы одной короткой юбкой и декольтированной майкой со стразами, чтобы к нему подобраться.

Хотя в последнее время она даже не была уверена в том, что ей действительно надо подбираться к Давиду Даеву. С одной стороны, обида вроде бы до сих пор была крепка, и сердце до сих пор замирало, когда Настя слышала его имя или видела в газете его фотографию. С другой – она не понимала, как можно ему отомстить и нужно ли вообще кому-то мстить, тем более кому-то, кто, возможно, ни имени твоего не помнит, ни лица.

Оглядываясь назад, она со стыдом понимала, что тем беззаботным летним вечером сама напросилась на такого рода обман. Слонялась по бульвару в вечернем платье, охотно познакомилась с первым встречным, села в машину, в которой находилось трое (включая водителя) взрослых мужчин. Отправилась домой неизвестно к кому, добровольно проглотила сомнительную таблетку. На что она рассчитывала – что ее уложат в гостевой комнате, а на следующее утро подадут кофе в постель и подарят цветы?

Постепенно Настя успокаивалась. Ей больше не снились кошмары, она больше не была маниакальным покупателем журналов «Hello» и «Ok» и спокойно проходила мимо клуба «La-La». С другой стороны, это спокойствие в некотором роде обесценивало все ее московское существование – она приехала, чтобы отомстить, с этой мыслью она карабкалась вверх, и теперь, когда желание мести выцвело, подобно старой газете, год провалявшейся на солнечном подоконнике, теперь спрашивается: а зачем ей продолжать сопротивляться, что-то кому-то доказывать? Возвращаться в Углич она, понятное дело, не желает. Она могла бы спокойно работать, расслабленно жить, не тратя каждую секунду существования на истерическое самосовершенствование.

Настя задавала себе эти вопросы, но в глубине души знала точно: она больше не сможет жить без этой гонки. Она привыкла жить на скорости, спать не больше шести часов в сутки, постоянно постигать, развиваться, меняться. И самое главное – в ней есть все данные для перемен. Настя гибкая, как ребенок, и новая информация липнет к ней, как ворсинки к черному пальто.

Жена Антона, Светлана, бравировала своей продвинутостью – любовниц супруга она обсуждала светским тоном, со спокойной полуулыбкой, которая совершенно не шла ее изможденному внутренними истериками лицу. Любую отвлеченную беседу она умудрялась постепенно свести к теме адюльтера. Все знали о Светином пунктике, кто-то тихо по этому поводу злорадствовал, кто-то, вздыхая, сочувствовал несчастной бабе. Сама она, наверное, ужаснулась бы, если бы поняла, какое на самом деле производит впечатление. Ей-то хотелось казаться ироничной, богемной, даже роковой.

– Милочка, ну а что вы хотели, – щурилась она. – Молодой муж – тяжелая ноша. Тут надо либо смириться с его темпераментом, либо рубить сук себе по плечу. Но дело в том, что меня патологически не возбуждают ровесники…

Она красила волосы в иссиня-черный цвет и стриглась «кружком», под Мирей Матье. Когда-то эта прическа шла ей, шестнадцатилетней хохотушке с ямочками на щеках и беззаботным взглядом. Сорокалетней Светлане, худощавой, бледной, с желтоватыми зубами хронической курильщицы, требовалось что-то более легкомысленное.

Она познакомилась с Антоном, когда ей было тридцать, а ему – двадцать два. Веселый, улыбчивый, открытый миру, он был пойман на крючок ее увядающих прелестей. Светлана казалась ему настоящей женщиной, роскошной, искушенной, терпкой, выдержанной, как дорогой коньяк. Уже тогда она выглядела немного старше своих лет. Увядание ей шло – в ее образе была некая романтика декаданса. Она не пыталась запудрить природную бледность, замаскировать синеватые тени под блестящими темными глазами. Она носила строгие черные платья и меха. Духи у нее были старомодные, душновато-сладкие. Взгляд – мягкий, понимающий, покровительственный. Антона она называла «мой мальчик», и это было так странно, ведь она сама была еще так молода, в ее возрасте другие носят джинсы и катаются на роликах!

Антон влюбился.

Светлана не понравилась ни его друзьям, ни его родителям. Ей, казалось, было все равно. Она вообще держалась холодновато-отстраненно, и это казалось ему таким сексуальным! Она была так не похожа на других его женщин! Необыкновенная, любимая, особенная… Идиллия продолжалась два с половиной года. Бесконечный медовый месяц, Антон налюбоваться не мог на холодную красоту своей жены.

А потом….

То ли время расставило все по местам – ему, молодому, пышущему здоровьем, хотелось соблазнять и осеменять; а она стремительно увядала, скучнела, у нее была миома на матке, головокружения, проблемы с сосудами, варикоз… Сквозь ее природную холодность прорезалась возрастная стервозность и банальная бабья дурь. Светлана взяла моду закатывать скандалы. У него еще и не было никого на стороне, а она уже во всем его обвиняла. Потом остывала, извинялась, плакала… Но образ строгой принцессы был навсегда разрушен.

Вот как получилось – сначала она смотрела на Антона, мальчишку, снисходительно. А потом уже он начал относиться к ней, как к младшей сестре, свысока, нежно, иногда раздражаясь, иногда грозясь бросить насовсем, но точно зная, что этого не будет, что они повязаны невидимой нитью, вросли друг в друга, как психологические сиамские близнецы.

У него было много женщин. В основном – ничего не значащие интрижки, но иногда случались и намеки на нечто более серьезное. Несколько лет назад была история с Инной, стюардессой. Она была прямой противоположностью Светлане. Света – образец готического шика. Инна – рыжая, румяная, усыпанная веснушками, с яркими сочными губами, пышными формами, болтливая, смешливая. Антон познакомился с ней в самолете – он летел в Лондон, а она пролила на него томатный сок.

У них была страсть. Немая, жаркая, окропленная серыми британскими дождями, обласканная скупым московским солнышком, пахнущая потом и мускусом. Хрустко накрахмаленные простыни очередной окраинной гостиницы, полыхающая табличка «Do not disturb», принесенные равнодушной горничной сэндвичи… Полгода он жил Инной, он ею дышал. Они встречались раза два в неделю, и он ждал этих скомканных мускусных свиданий, как бледнеющая жертва ждет своего вампира. Светлана знала, что у него роман (она называла это «интрижкой»), и, как всегда, делала вид, что ей все равно. Но однажды ночью, Антон, не просыпаясь, погладил ее по плечу и нежно прошептал: «Инночка!»

И столько силы было в этом «Инночка», столько тепла, страсти, тоски…