Беверли-Хиллз - Бут Пат. Страница 22

Не тогда ли все началось? Он любил их всех. Равнодушных ко всему, кроме наличности или чеков, профессиональных шлюшек, жестких и эгоистичных, глупеньких, с нежной, как замша, кожей старлеток, но таких цепких, упрямых и целеустремленных, готовых абсолютно на все, лишь бы заполучить хоть маленькую толику славы, и просто похотливых развратниц, чувственных самок, получающих удовольствие оттого, что доставляют наслаждение партнеру или партнерше.

Каждую он помнит до сих пор. Их женственные ароматы, их сонно-замедленные жесты, их глаза, излучающие соблазн, их манящие округлые прелести преследуют его постоянно. Он хотел обладать ими всеми – и тогда, и теперь. Он желал заниматься с ними тем же, что и отец, но более всего он хотел их боготворить и чтобы они платили ему сторицей за преклонение и погружались вместе с ним в экстаз абсолютного слияния тел и душ. Он пронес эти полубезумные мысли сквозь годы, с детства до зрелого возраста, и они-то, в сущности, определили его характер.

Позднее, каждый шаг его к славе был непременно как-то связан с «Сансет-отелем». Роберт праздновал здесь свадьбу, женитьба принесла свои плоды, и с нее начался его звездный путь. Когда же открылась оборотная сторона того, что казалось ему волшебно-прекрасным до бракосочетания, он, содрогнувшись от ужаса, развелся с живой легендой, какой была особа, на короткое время ставшая его женой, и укрылся в «Сансет-отеле», как до него поступал его отец.

Постепенно Роберт перемещался, отмечая как бы этапы своей карьеры, во все более престижные и просторные апартаменты – из обычного номера в «люкс», затем занял несколько «люксов», потом бунгало, потом и соседнее бунгало, пока наконец не обрел то, чем располагал сейчас, – гасиендой в испанском стиле площадью четыре тысячи квадратных футов на территории самого дорогого отеля в мире.

Он, по мере продвижения своего наверх, устраивал здесь благотворительные балы и презентации, присутствовал на всех ночных приемах по поводу вручения «Оскаров» и сам принимал приезжих знаменитостей. Роберт любил «Сансет», потому что в нем сосредоточилась вся его жизнь, и он хотел заполучить его в личную собственность, владеть им, как владеет человек своим телом. В этом и заключалась истина, но, как всегда, истиной нельзя было ни с кем поделиться.

Поэтому Роберт, честно глядя прямо в глаза Ливингстону, поведал ему историю, приготовленную заранее:

– Тебе ли не знать, Франсиско, что делать кино и управлять отелем – во многом схожий бизнес. Ты имеешь основу, идею, сюжет, свою линию, которую намерен проводить, и сталкиваешься с бесконечным числом препятствий и ответвлений от основной линии. У тебя есть группа – твой персонал и актеры – твои гости. Я хочу режиссировать «Сансет-отелем». Я напишу сценарий и заставлю всех на площадке действовать в соответствии с ним, позволяя себе иногда импровизировать. Я хочу, чтобы мое создание стало величайшим хитом нашего времени и побило бы все рекорды прибыли. Я буду шлифовать его, пока мир не признает, что это истинное произведение искусства.

Франсиско громко расхохотался, и в смехе его ощущалось и восхищение столь оригинальной идеей, и некоторое язвительное сомнение в здравом уме ее автора. Однако нечто подобное из уст собеседника он и желал бы услышать.

Почти, но не совсем. Непродуманным и вздорным выглядело утверждение актера, что он способен управлять этим громадным отелем. То, что он осмелился даже вообразить себе такое, да еще и говорить об этом вслух, смахивало на не очень удачную шутку.

– Что ж, почему бы и нет? – дипломатично отозвался Франсиско. – Одному богу известно, как пойдет дело, если впрыснуть свежую кровь. Может, все закрутится по-новому.

Он окинул опытным, все замечающим взглядом ресторан и бар, работающие четко, как отлаженный часовой механизм. Официанты передвигались незаметно и неслышно, всюду царил идеальный порядок. Если внести сюда какие-то изменения, то это будет шаг с вершины вниз.

Однако лесть нужна Хартфордам всего мира, как воздух, они ею дышат, ею живут, им всегда ее не хватает. Поэтому, как бы извиняясь за свой недавний скептический смех, который, возможно, показался Роберту обидным, Ливингстон произнес:

– Я просто не мог представить, что кто-то решится на такую покупку.

– Сколько ты рассчитываешь получить, Франсиско? – небрежно спросил Роберт. – От покупателя из числа твоих друзей вроде меня?

Ливингстон отпил глоток, подержал во рту, как профессиональный дегустатор, проглотил и слегка улыбнулся. Он наблюдал, как кинозвезда в нервном ожидании чуть не подпрыгивает, словно пробка на волнах.

– Я не знаю, Роберт. В таких делах я профан. Джек Дуглас и Фрэд Саундз говорят одно, Дрексель и Бурихам называют другие цифры. Ты знаешь, как это бывает. Платишь каждому за совет, а потом сам не знаешь, что с этими советами делать. Голова идет кругом. А как ты думаешь, сколько это стоит?

Теперь уже рассмеялся Роберт. Старый трюк, известный всем. Неважно, какую сумму ты назовешь. У продавца на примете другой покупатель, и цена уже объявлена.

– Трудно сказать. Сотня миллионов тебя устроит?

Ливингстон был детально осведомлен о контракте Хартфорда с «Галакси». Пятьдесят шесть миллионов компания гарантировала ему за семь фильмов. Значит, примерно за семь лет работы на компанию. Под такое обеспечение банк может одолжить ему миллионов тридцать или около того. Его чистый годовой доход за последний год, до заключения сделки, составлял чуть меньше десяти. Сорок наличными он выручит, продав акции, а заложив недвижимость, получит вдобавок семьдесят пять. Он вряд ли в состоянии предложить сколько-нибудь сверх ста пятнадцати миллионов, и то при крайнем напряжении.

– Честно говоря, Роберт, я рассчитывал на сто семьдесят. Знаю, что это много, но «Сансет» ведь уникален, не так ли? Подобного ему ты не построишь, а добрая репутация одна стоит треть всей суммы.

Названная Франсиско цена, даже если он и скосит процентов пятнадцать, загоняла Хартфорда в финансовый капкан, откуда ему уже не выбраться.

– Для меня это слишком дорого, – сразу же заявил Роберт со всей решимостью.

Ливингстон пожал плечами.

Роберт Хартфорд выставил вперед упрямую челюсть. Голубые глаза его полыхнули холодным огнем.

– Я не болтаю попусту, Франсиско. Я этим не занимаюсь.

– Побойся бога, дорогой мальчик. Мне и в голову бы не пришло. Просто мои старые мозги не в ладах с цифрами. Я не очень разбираюсь в рыночной стоимости и сказал первое, что пришло на ум. Уверен, ты поймешь меня. Кто, как не ты…

Подобные объяснения Роберта не умиротворили.

– Я тебя не виню за то, что ты запросил бредовую цену. Но запрашивать – не значит получить. На самом деле отель сильно обветшал и нуждается в косметической операции. Когда постоянно живешь здесь, то замечаешь такие вещи. Покупателю потребуется выложить кучу баксов, чтобы все поправить. Я на это иду.

Франсиско неопределенно фыркнул – то ли в знак согласия, то ли вновь сомневаясь.

– Пойдешь ли? Точно? Ты убежден, что улучшения будут действительно улучшениями? Ты делаешь великолепные фильмы, но я не знал, что ты еще и дизайнер по интерьеру. Это что, твое хобби?

– У меня для этого дела есть Уинти.

Роберт с напускным равнодушием выкинул на стол козырную карту.

– Ах да, конечно, Тауэр. Теперь понятно.

Уинтроп Тауэр, арбитр хорошего вкуса Америки. Непререкаемый авторитет в этой области. Если вам не нравятся его работы, то, значит, вы заблуждаетесь или у вас напрочь отсутствует вкус.

– Ты сможешь заполучить Тауэра? – Сам Ливингстон столько раз, что уже трудно вспомнить, безуспешно пытался привлечь великого дизайнера к работе. Тот отказывался, и это несмотря на то, что последние пять лет безвыездно проживал в отеле.

– Разумеется. Он все сделает… – Роберт выдержал паузу, – …для меня. Мы с ним давние друзья.

Ливингстон знал об их дружбе. Тауэр, естественно, тянулся к таким красивым людям, как Роберт Хартфорд. Он преклонялся перед любой красотой, и вещественной, и одушевленной.