Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио. Страница 20

Ну да бог с ними – и с рекой, то дающей, то не дающей (ток, я имею в виду), и с физиологом Ганиным, вопрошающим: «Кто он такой, этот Ток?» У меня же всегда на душе становится как-то неуютно и прохладно, стоит мне представить наши комнаты, коридоры и лифты пустыми и спокойными. Если все это шуршание и шелестение прекратится, то, я уверен, если небо и не рухнет на землю, то трава уж точно расти не будет и, следовательно, коню не на чем будет валяться. Нам, на Хоккайдо, конечно, полегче сейчас, чем токийским или осакским ребятам, крутящимся безумными белками в ненавистных колесах за ту же зарплату. Хотя остров у нас огромный – все-таки второй после Хонсю, народишку здесь проживает всего пять миллионов, и это из почти ста тридцати всего японского населения. Более того, чуть меньше половины хоккайдцев кучкуются в Саппоро и налипших на него где-то доброкачественными, где-то злокачественными опухолями пригородах, как вон та же сегодняшняя сонная Энива, соединяющая Саппоро с Читосэ, но сама по себе никакой ценности не представляющая.

Когда десять лет назад лопнул-хлопнул мыльный пузырь нашей хваленой экономики, экологически и демографически везучие хоккайдцы сильно пострадали финансово. Остров еще с 1860-х, когда сюда с юга прибыли первые колонизационные отряды, был для остальной Японии страшно тяжелой бюджетной обузой. Но до начала 1990-х деньги из Токио исправно вбухивались в так называемое «освоение» Хоккайдо огромные. Можно сказать, что весь трудолюбивый Хонсю пыхтел-потел над изготовлением лучших в мире машин, станков и телевизоров только для того, чтобы любимый Хоккайдо спал спокойно, и видел сны, и зеленел по весне, и золотел по осени.

А теперь весь этот парадиз закончился: уже который год Токио скуп на дотации; что ни день, то разоряется десяток-другой хоккайдских компаний, живших до этого исключительно на донорские подачки с Хонсю; народ беднеет на глазах, и многим становится страшновато за свое будущее – как в криминальном, так и в финансовом плане. В криминальном – преступность растет как снежный ком, катящийся под воздействием неумолимой Ньютоновой силы по склону нашей главной хоккайдской достопримечательности – спящего вулкана Сёвасиндзан, близнеца Фудзиямы. Когда нашим согражданам не надо было беспокоиться о завтрашнем дне, все чинно улыбались, кланялись и бросали окурки в урны. Теперь же не до точности попадания окурками в эти самые урны, которых вдобавок почему-то стало намного меньше. Теперь народец, которому по-прежнему хочется не просто кушать, но кушать сытно и вкусно, и которому глубоко безразлично, чего такого «мыльного» лопнуло в нашей экономике, ворует все подряд. Кражи и вооруженные налеты на дежурные магазинчики и банковские автоматы участились до такой степени, что начальству пришлось создавать круглосуточный штаб по контролю над ростом уличного бандитизма. Причем ладно это безмозглая молодежь забавлялась бы – побалуются ребятки пяток лет, потом столько же отсидят и в конце концов угомонятся и шелковыми будут – хоть пояса для кимоно из них шей. Ан нет, и сорока-, и пятидесятилетние мужики, потерявшие работу, а вместе с ней любовь и уважение своих домашних, напяливают на свои глупые физиономии хирургические марлевые маски или те же черные ажурные чулки, зажимают в нетвердом кулаке мясницкий нож или китайский пластмассовый муляж пистолета и идут выбивать из тщедушных ночных продавщиц круглосуточных магазинов несущественную мелочь.

Действительно, магазинные кражи и даже взломы банковских автоматов особых барышей не приносят, да и разыскать этих незадачливых «десперадо» особого труда для нас не составляет: везде же видеокамеры установлены, да еще и по нескольку штук, так что марля и колготки спасают их далеко не всегда. Надежнее и во сто крат прибыльнее спокойненько укокошить кормильца или кормилицу ради получения страховки. В лучшие годы страховые компании, специализирующиеся на так называемом «страховании жизни», у нас процветали: оставаясь по сути своей вампирами-кровососами, они, выпендриваясь друг перед другом, устанавливали высоченные потолки страховок на случай, скажем, «досрочного ухода из жизни» – предлагали по тридцать-пятьдесят миллионов иен, то есть до полумиллиона долларов. И раньше это для них было абсолютно безопасно, потому как эффективная, по самоуверенным, точнее – самоуспокаивающим, утверждениям наших бесчисленных премьеров, экономика обеспечивала народу сытую и размеренную жизнь, «досрочно» расставаться с которой как-то никому не хотелось, так что все эти бессчетные миллионы оставались на бумаге и в карманах дракул-страховщиков.

Но те сладкие времена ушли – ох как не хочется говорить: безвозвратно! – и нынче многие местные женушки смотрят на своих мужей как на источник дохода в прямом, физическом смысле. Беззаботный Ганин все время шутит по этому поводу: дескать, «могу продать свое здоровье, но лучше мужнино продать». Вот они и продают то, что продать «лучше»: в дело идут и мышьяк, и стрихнин – росла бы у нас цикута, и цикуту бы использовали… Вся эта женская любовь в момент улетучивается, стоит главе семейства потерять работу и перестать приносить домой в клювике. И где те пуленепробиваемые клятвы у наших синтоистских и буддистских аналоев в любви и покорности?! Обещанная «любовь до гроба» им, гробом, и заканчивается. Доказать же то, что любезная супруга помогла своему не менее любезному мужу, как Ганин обожает выражаться, «сыграть в телевизор» (потому что практически каждый такой случай потом неделями мусолят охочие до чужой крови телевизионщики, невольно давая полезные инструкции будущим мужеубийцам), для нас из года в год становится все труднее и труднее. А если мы всем управлением будем дружно, подобно миллионам наших цивильных, но, как я только что заметил, не всегда цивилизованных сограждан, ровно в шесть оставлять рабочие места и покидать свой муравейник, солнца и светила точно остановятся, и нас всех спалит тогда жестокий и беспощадный «жар тела».

Первым делом я заглянул в китайский отдел: столы Ина-гаки и Хасегавы пустовали, на них ничего примечательного, кроме банальных компьютеров и стопок бумаг, не было, и я поспешил под всеобщее хихиканье выложить коричневое содержимое своего отарского пакетика. Затем я прошел к себе, отзвонил Ивахаре и сказал ему, что, если завтра от них кто-нибудь по делам – или без дела, такое у нас иногда бывает – будет в Саппоро, он сможет забрать «краун» на «гранд-отельской парковке». После этого я подошел к Нисио: старик с кем-то разговаривал по телефону, хитрые глаза его источали елей, а из мудрых уст вытекал мед комплиментов и традиционных шуточек. Полковник кивнул мне на кресло перед столом, и не успел я усесться в него, как он уже осторожно уложил трубку на аппарат и пристально посмотрел на меня:

– Ну как тебе, Такуя, капитан Мураками?

– Да ничего, Нисио-сан. – Меня голыми руками не возьмешь и палец мне в рот не положишь. – Нормальный мужик…

– Да? – спокойно переспросил давно привыкший к достойному отпору с моей стороны Нисио.

– Да, думаю, сработаемся, – продолжил я в том же ключе. – Проблем не предвижу…

– А что, ты полагаешь, работа все-таки будет?

– У них в Ниигате, как она… он мне сказал, есть подозрения, что во взаимоотношениях этой Ирины со своим мужем не все в порядке. Поэтому понял, к сигналу о свертке они отнеслись более чем серьезно. Так что по крайней мере пару дней потрудимся.

– А что она… он про этого ее Катаяму говорит? – Нисио ничтоже сумняшеся подхватил навязанные мною правила игры.

– Автомобильный делец, возит наши старые машины на Сахалин, там продает, имеет навар…

– Обычное, значит, дело?

– Обычное.

– К чему можно прицепиться?

– Только к обратному билету.

– Как она сама объясняет эту неувязку? – Тут Нисио неожиданно промахнулся в нашем взаимном пикировании.

– Он или она? – Я не собирался прекращать, как это называет Ганин, «стебать» полковника.

– Ирина, – опять достойно проглотил мою эскападу Нисио и вернулся в начальное русло.

– Я ее пока этим вопросом не порадовал.