Занимательные истории, новеллы и фаблио - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа. Страница 5

Пусть меня всегда так надувают

На свете найдется немного людей, кто по распутству мог бы сравниться с кардиналом де *** (позвольте мне умолчать его имя ввиду того, что он и ныне пребывает в прекрасном здравии и полон сил). Его преосвященство заключил в Риме сделку с одной из тех женщин, чье официальное ремесло – поставлять развратникам особ, необходимых для подпитывания их страстей. Каждое утро она приводила ему по девочке не старше тринадцати-четырнадцати лет, и монсеньер забавлялся тем самым неприличным способом, в котором итальянцы обычно находят для себя особую усладу. Таким образом, юная весталка, пройдя через руки его преосвященства, выходила от него почти такой же целомудренной, как вошла, и успешно могла быть продана как свежий товар во второй раз какому-нибудь более благопристойному сластолюбцу. Матрона была превосходно осведомлена о вкусах, которых неотступно придерживался кардинал. Не найдя как-то под рукой нужного объекта из тех, что обязалась ежедневно доставлять, она догадалась нарядить девочкой одного прехорошенького мальчика – хориста из церкви главы апостолов. Ему уложили волосы, снабдили его чепчиком, юбками и всеми обманчивыми принадлежностями, что должны были непременно импонировать этому святому человеку. Однако ему не смогли дать взаймы то, что действительно обеспечило бы полное сходство с полом, который ему следовало изображать. Но это обстоятельство нисколько не смущало сводницу...

– Да он отроду не совал туда руку, – говорила она товаркам, помогавшим ей в осуществлении подлога, – и уж совершенно точно не посетит то, что уподобило бы этого ребенка всем девочкам в мире. Так что нам нечего бояться...

Мамаша заблуждалась. Она, видимо, не учла, что итальянский кардинал, наделенный сверхутонченным осязанием и необыкновенно натренированный в своей склонности, не мог ошибиться в таких вопросах. Жертва прибывает, верховный жрец совершает ее заклание, но на третьем ударе он вскрикивает:

– Per Dio santo, sono ingannato, questo bambino e ragazzo, mai non fu putana! [1]

И он проверяет... Вместе с тем – ничего чересчур досадного для обитателя священного города не приключилось. И его преосвященство продолжил свое дело столь же ретиво, думая про себя, подобно крестьянину, которому подали трюфели вместо картофеля: «Пусть меня всегда так надувают». Но по завершении операции он все же сказал дуэнье:

– Сударыня, я вас не осуждаю за недоразумение.

– Монсеньер, простите.

– О нет, нет, я же говорю, что не порицаю вас, однако если такое с вами случится вновь, не премините меня предупредить, потому что... то, на что я не обратил внимания в первый раз, я непременно замечу в другой.

Плуты

Во все времена Париж кишит представителями широко распространенной породы людей, чье ремесло состоит исключительно в том, чтобы умудряться жить за счет других. На какие только уловки не пускаются эти интриганы, чего только они не напридумают и не измыслят, лишь бы тем или иным способом заманить жертву в свои окаянные сети! Пока главная часть армии жуликов орудует в центре столицы, отдельные подразделения гарцуют на флангах, рассредоточиваясь по пригородам и передвигаясь главным образом в дорожных экипажах. Достаточно изобразив эту неприглядную и печальную картину, перейдем к оплакиванию участи юной неискушенной особы, попавшей в руки мошенников. Розетте де Фларвиль, дочери почтенного буржуа из Руана, после настойчивых просьб удалось уговорить отца отпустить ее на карнавальные празднества в Париж к дядюшке Матье – состоятельному ростовщику с улицы Кинкампуа. Простушке Розетте уже исполнилось восемнадцать лет. Это была блондинка с очаровательным личиком, красивыми голубыми глазами и ослепительной кожей. Взгляд знатока безошибочно определил бы, что таящаяся под газовой косынкой грудь обещает куда больше, чем то, что угадывалось на поверхности...

Расставание проходило в слезах. Дорогой папаша впервые отпускал дочку из родительского дома. Находились утешительные доводы: дочь, благоразумная, хорошо воспитанная, остановится у добропорядочного родственника, а вернется к Пасхе. Но все же Розетта такая хорошенькая и доверчивая; кто знает, что подстерегает ее в городе, столь опасном для невинной, исполненной добродетелей провинциальной барышни. Тем не менее красавица уезжает, снабженная всем необходимым для того, чтобы блеснуть в своем узком парижском кругу, заодно прихватив с собой многочисленные украшения и подарки для дядюшки Матье и двух парижских кузин. Розетту представляют кучеру наемного экипажа, отец обнимает ее; кучер трогает, и каждый продолжает в одиночку оплакивать разлуку. Однако привязанность детей нельзя сравнить с родительской любовью. Природа предоставляет детям упиваться удовольствиями, невольно удаляющими их от тех, кто произвел их на свет, тем самым охлаждая нежные чувства к родителям. И напротив, привязанность становится куда более пылкой и одержимой в душах отцов и матерей, ведь они становятся все более нечувствительными и равнодушными к былым утехам их юных лет, оттого так свято дорожат своими чадами, уповая, что те вновь пробудят в них вкус к жизни.

Розетта не явилась исключением из общего правила. Слезы ее быстро высохли, и она уже предвкушала радость от встречи с Парижем. Не замедлила она перезнакомиться со всеми попутчиками, едущими в столицу и, казалось, хорошо в ней ориентирующимися. Она принялась расспрашивать об улице Кинкампуа.

– Это мой квартал, мадемуазель, – ответил высокий, хорошо сложенный малый, который благодаря своему мундиру и решительному тону завладел разговором в дорожной компании.

– Как, сударь, вы с улицы Кинкампуа?

– Я там живу более двадцати лет.

– О! Раз так, – говорит Розетта, – то вы должны хорошо знать моего дядюшку Матье.

– Господин Матье – ваш дядюшка?

– Да, сударь, я его племянница. Я еду его повидать и проведу зиму с ним и двумя моими кузинами Аделаидой и Софи; вы их наверняка хорошо знаете.

– О! Еще бы мне их не знать, мадемуазель! Как же мне их не знать! Господин Матье – мой ближайший сосед, что до его дочерей, то в одну из них я, между прочим, уже пять лет влюблен.

– Вы влюблены в одну из моих кузин? Бьюсь об заклад – в Софи.

– Нет, сказать по правде, в Аделаиду, она очаровательна.

– Да, весь Руан говорит об этом. Сама я никогда их не видела. Я впервые в жизни еду в столицу.

– Ах! Так, значит, вы, мадемуазель, еще незнакомы ни с вашими кузинами, ни тем более с господином Матье?

– Да нет же. Боже мой! Господин Матье покинул Руан в тот год, когда матушка меня родила, и с тех пор ни разу не возвращался.

– Это, безусловно, порядочный человек, и он будет необыкновенно рад вас видеть.

– Наверное, у него красивый дом?

– Да, красивый, хотя он снимает только часть его во втором этаже.

– Но ведь и нижний этаж тоже.

– Ах да, конечно, и еще, кажется, какую-то комнату наверху.

– О, он очень состоятельный человек. Но и я покажу себя: вот, взгляните, отец дал мне две сотни новеньких луидоров, чтобы я оделась по моде и не краснела перед кузинами; а какие роскошные подарки я им везу, взгляните на эти сережки, они стоят не меньше ста луидоров, эти – для Софи, а те – для вашей возлюбленной; а вот колье для Аделаиды – оно стоит не меньше; посмотрите на эту золотую шкатулку с портретом матушки, вчера нам ее оценили в пятьдесят луидоров, – так вот, это подарок, который папенька преподносит дядюшке Матье. О! Уверена, в нарядах, деньгах и драгоценностях у меня при себе более пятисот луидоров.

– Вы бы были хорошо приняты у вашего дядюшки и без всего этого, – говорит мошенник, поглядывая на красотку и ее луидоры, – ему доставит куда большую радость видеть вас, а не все эти побрякушки.

– Пусть так. Но я уверена – папенька знал, как поступить. Он не хочет, чтобы на нас смотрели свысока, как на провинциалов.