Катастрофа на шоссе - Ваг Юрай. Страница 16

– Это связано с его женой?

– Думаю, что… – Она колебалась. – Думаю, что нет, ему было очень плохо в Мюнхене. Брат мне никогда не рассказывал подробно, но я поняла, что он хочет все забыть…

Она вытерла глаза и, умолкнув, села на диванчик. Села робко, в уголок, и Шимчик понял: на этом диванчике спал Голиан. Капитан собрался спросить о Мюнхене, но Лазинский опередил его, попросив рассказать подробнее о годах эмиграции.

– Я уже говорила вам, – ответила женщина устало. – Он почти ничего не рассказывал.

– И о жене тоже?

– Нет, о жене иногда упоминал. Последний раз о том, как они разошлись, жаловался, что те несчастные несколько марок пособия, что им давали, Вера тратила на косметику, и он однажды, не выдержав, хлопнул дверью и ушел. Сегодня утром вдруг вспомнил и рассказал. Я принесла ему завтрак, но он не захотел есть.

– Как вы думаете, почему он вдруг вспомнил о ней?

– Сегодня? Не знаю, наверное, я слишком долго смотрела на открытку, лежащую на столе. Вот он и сказал, что Вера наверняка не вернется… Что, если б хотела, могла вернуться с ним вместе, но побоялась, потому что некий… погодите, вспомню, некий Баранок, или какая-то похожая фамилия, вербовал ее…

Шимчик посмотрел на Лазинского; тот сделал вид, что это имя ничего ему не говорит, а потом спросил:

– Какой Баранок? Кто это?

– Один из них, из тех, кто моего брата в Мюнхене… И еще сказал, что этот Баранок как бульдог: вцепится в человека – не оторвать.

– Не оторвать? – Лазинский насторожился. – Он сказал «вцепится» или «вцепился»?

– Нет, «вцепится».

– Вы хорошо помните?

– Да, – твердо сказала Голианова. – Я сегодняшний день буду помнить до самой смерти. Я… Я осталась совсем одна. Это тяжелее, чем когда Дежо был… Ведь та река, за которой он сейчас… Скажите, его убили?

– Почему вы думаете, что его убили?

– Вы сказали, что это не авария.

– Не совсем так, – уточнил Лазинский. – Возможно, что не авария…

Анна Голианова опустила голову, и Шимчик вспомнил свой прошлый визит, рыдания, слышные за дверью. «Когда мы уходили, она была не такой бледной, хотя, может быть, черное платье бледнит…»

– Еще несколько вопросов, – словно извинился он.

Женщина кивнула. В саду гомонили воробьи.

– Ваш брат был верующим?

Она как будто не слышала вопроса, он повторил.

– Когда-то, когда был мальчишкой, юношей. Позже нет.

– Католик?

– Лютеранин. Наш дед был фараром [3].

– А вы верующая? – Капитан взглянул на картины. Она перехватила его взгляд.

– Нет, они уже висели здесь, когда мы переехали. До этого мы жили в подвальном помещении на Кошицкой улице, из этой квартиры хозяева уезжали, Дежо вовремя узнал, и нам удалось получить ее… Тогда у нас еще не было никакой мебели, лишь этот диванчик… Он был доволен, что хоть на стенах что-то висит. А потом так все и осталось.

Она встала, увидев, как поднялся капитан Шимчик, вслед за ним медленно сдвинулся с места и Лазинский. Он попросил:

– Вы позволите осмотреть квартиру?

Женщина явно ждала этого вопроса и безучастно наблюдала, как чужие люди ворошат бумаги в письменном столе ее брата: там были книги, учебники, два густо исписанных блокнота, документы в деревянной шкатулке – результаты удачных технических опытов, паспорт, ордер на квартиру за подписью Саги; в нижних ящиках – чистая бумага, коробка неочиненных цветных карандашей, почти полная подшивка «Технической газеты», в большом конверте – воскресная «Праца» и венская «Фолькс-штимме», обе от первых чисел мая. Венскую газету Шимчик смотреть не стал: его знание немецкого оставляло желать много лучшего; внимание капитана привлекло объявление в «Праце»: «Требуется инженер-химик с многолетней практикой… Оплата по соглашению. Предложения посылать…»

Он взял газету, поднял голову и снова увидел картины на библейские сюжеты, и снова Иисус, сидящий на скале.

Теперь, когда Голианова стояла спиной к окну, глаза уже не казались такими красными, пальцы не вонзались в ладони. «Облегчение»? – промелькнуло в голове, а если облегчение, то почему? Лазинский, закрывавший ящики письменного стола, вдруг сказал:

– Вы упоминали о корреспонденции, но здесь ничего нет.

Женщина ответила, что еще недавно во втором ящике лежал пакет.

– Какой пакет?

– Белый; конверт с каким-то письмом.

– Наш конверт?

Она не поняла вопроса.

– С нашей, чехословацкой, почтовой маркой? – уточнил Шимчик.

– Конечно.

– Вы не помните, от какого числа?

– Не знаю, на квартиру не приходило никаких писем. Наверное, на завод. Я заметила конверт неделю назад. Дежо открыл ящик, когда я вошла…

– Когда он унес это письмо? Случайно не сегодня?

– Не знаю, я не видела, как Дежо уходил. Я крикнула из кухни, чтоб пораньше вернулся.

– А он? Промолчал?

– Да, – выдохнула Анна Голианова.

– У него был диплом инженера в рамке. Где он висел?

– Он не висел_} а лежал на той полке, – показала она и вздрогнула: – Во всяком случае, утром он там лежал.

– · Вы не заглядывали сюда после его ухода?

– Утром нет, а в полдень… Погодите, сдается мне, что тогда диплома здесь уже не было… Может быть, Дежо за ним вернулся и…

Лазинский согласно кивнул.

– Похоже на то. Или скажите, мог он кого-нибудь послать?

– За дипломом?

– За ним, – подтвердил Лазинский хмуро.

Она все поглядывала на полку. Солнечные лучи падали на письменный стол, полка за ним казалась недоступной и темной.

– Брат никогда никому не давал свой ключ, – ответила женщина.

– Никогда? – настаивал Лазинский, подходя к ней ближе.

Он был невысок ростом, но женщина едва была ему по плечо.

– Нет, – выдавила Анна, и в глазах ее появился страх. – Все его ключи были на одном кольце и всегда были при нем – от дома, от рабочего стола, от машины… Скажите, они пропали?

Вмешался Шимчек:

– Нет, они у меня. Мы нашли всю связку.

Затем в разговор вступил Лазинский:

– Вы сказали «ключ от машины», у него действительно был только один ключ?

– Насколько мне известно – да. – Женщина опустила голову.

– Должен быть еще запасной. Или он в гараже? Где находится гараж?

– У нас нет гаража, не было денег. Машина всегда стояла за домом на узкой улочке, и ночью тоже…

– А зимой? – Голос Лазинского скрипел, как ржавая пила.

– И зимой.

– Ваш брат выигрывал что-нибудь существенное в спортлото?

– Раза два, – ответила она обессиленно, – не то сорок, не то пятьдесят крон один раз, другой – двенадцать тысяч с небольшим, тогда-то он и купил машину. И еще одолжил…

– У кого, не скажете?

Она молчала, потом произнесла едва слышно глухим голосом:

– Не знаю…

Они вышли на улицу. Возле голубой служебной «победы» стоял Сага. Он курил, дожидаясь, когда к нему подойдут.

– Жду вот, хочу… – поспешно начал он, обращаясь к Шимчику, – может зайдем?… – Он взглядом показал на коттедж, в окнах которого, как в зеркалах, блестел свет, ультрамариновый, апельсиново-желтый, зеленый. Шимчик спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Нет, собственно… ничего не случилось, но я забыл вам сказать, хотя и здесь могу…

Он словно не мог осмелиться и взглядом просил поддержки. Но капитан явно не собирался приходить ему на помощь.

– Это действительно он или?… – Директор опять заколебался. – Я говорю про формулы… – Вам уже известно, кто их списал? Если это действительно сделал Голиан, то…

– Вероятно, он, – ответил спокойно Шимчик. – Ну и?…

– Дело в том, что я был знаком с его женой. – Глаза Саги бегали. – Разумеется, шапочно, это, вероятно, не существенно, но мне пришло в голову… Я тебе тут же позвонил, но тебя не было, и я подумал, что, может быть, ты здесь… Она разыскала меня в прошлом году в Вене, красивая, приятная брюнетка, расспрашивала о муже. Голиан мне как-то говорил, что разошелся с ней, потому что эта женщина осталась за границей. Да, что вам сказать, он делал какие-то туманные намеки, у меня создалось впечатление, что он очень переживает. Короче – она разыскала меня в Вене в отеле, принесла сверток и попросила, чтоб я перевез его через границу и передал – нет, не ему, посылку она посылает его невестке, собственно, и не ей, ее уже нет в живых, а ее дочке, и я… Я долго отказывался, но она раскрыла сверток и показала, что в нем нет ни письма, ни чего-нибудь в этом роде, только свитер и какие-то консервы, шоколад, конфеты… В конце концов я согласился.