Фиеста отважных. Сборник научно-фантастических произведений - Рейнольдс Даллас МакКорд Мак. Страница 69

Уилкинз сидел за своим блестящим, как зубы овчарки, столом, в окружении двух незнакомцев, которые вполне могли сойти за его близнецов. Троица живьем олицетворяла несколько миллионов долларов.

Уэнтуорт Уилкинз — как никогда демократичный и общительный — встал из-за стола. Пожав мою руку, он забыл после этого протереть свою. Куда уж больше демократия.

— Джентльмены, — произнес он, — это Счастливчик Майерс, наш дважды лауреат Пулитцеровской премии. — Он взглянул на меня. — Э-э, Счастливчик, вот этот джентльмен: — из Большого Нью-Йорка, а вот этот, — из Вашингтона. По причинам, которые ты уяснишь себе позже, сегодня мы обойдемся без имен.

Причины, видимо, были своеобразные. Мое-то имя он только что назвал.

— Пожалуйста, Счастливчик, присаживайся. — Он прямо-таки светился.

Я взял стул.

— Просто на всякий случай, если вы еще не в курсе — мистер Блакстон несколько минут назад меня уволил, — прочистив горло, сказал я.

— Из-за этого дела прошлым вечером?

Я кивнул, в моем горле встал ком.

— Хорошо, — ответил он.

Чего уж тут хорошего? Может быть, удастся найти работу в каком-нибудь дешевом кафетерии, где не могут себе позволить купить посудомоечный автомат.

— Уэнти, — произнес один из безымянных джентльменов, глядя на часы, — не пора ли перейти к делу?

Я посмотрел на Уэнтуорта Уилкинза. Мне никогда не приходило в голову, что у него тоже есть кличка. Однако ж — Уэнти!

— Хм-м, — Уилкинз кивнул головой, наводя ногтем лоск на свои усы. — Конечно. — Он продолжал лучезарно улыбаться. — Счастливчик, мальчик мой, после того, как прошлым вечером ты проявил изрядную силу духа и сообразительность, мы тут еще разок кое-что прикинули.

— Сообразительность, — повторил я.

Уилкинз кивнул, и то же самое сделал его сосед справа. Сосед слева сохранял задумчивый вид.

— Несмотря на преимущество нашего положения ввиду того, что ты — известный журналист, удайся тебе… э-э… приостановить рекламный ажиотаж, это могло стать весьма… э-э… обременительным, Счастливчик.

Возможно, в том, что он говорил и таился какой-то смысл. Пока же обнаружилось, что мне лучше держать рот на замке и сделать вид, что понимаю происходящее.

Я навесил замок и сделал вид.

— В общем так, — оживленно продолжил Уилкинз, — как только стало очевидным, что ты хотел бы быть на нашей стороне, мы решили тебя принять.

Слово «принять» можно толковать по-разному.

Я держал рот на замке и делал вид.

Он стукнул ухоженным пальцем по столу.

— Мы обнаружили, что ты помимо уже хорошо известной журналистской интуиции — почти невозможно в это поверить, — весьма компетентен в, э-э, потасовках.

Он обернулся к собеседникам.

— Представляете, голыми руками уделать двух лучших боевиков, которых только смог нам прислать Чикаго!

Тот, что был справа, выразил согласие. Тот, что слева, сохранял задумчивый вид.

Уилкинз повернулся ко мне.

— Но самое большое впечатление на меня произвело то, как ты повел, себя с полицией и прессой, — он оценивающе хихикнул, — включая наше собственное издание. — Он покачал головой. — Если бы история угодила к Чернышу, боюсь, он с утра поместил бы ее на первой полосе до моего выхода на сцену. И, боюсь, что кое-кто послужил, бы мишенью для нападок. Для радикального центра, Счастливчмк, мой мальчик, это, конечно же, могло ВЫЙТИ БОКОМ.

— Радикальный центр, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос не звучал совсем по-идиотски.

Он снова хихикнул.

— Нам нравится название, которое ты придумал. Очень подходит. Мы так и будем его называть, по крайней мере между собой,

— О, — воскликнул я.

Тот, что был слева, вновь посмотрел на часы.

— Мальчик мой, — сказал Уилкинз, — ты принят.

— Да, сэр, — честно согласился я. — Куда? То есть я хотел сказать: как?

Это тоже звучало не совсем здорово. Я решил, что лучше, будет опять закрыть рот и сделать соответствующий вид.

— Берем быка за рога, а, Счастливчик? — с осуждением в голосе хохотнул он. — Ладно, мой мальчик, как бы для, тебя прозвучало «тысяча»?

Какой бы новая работа ни была, так хорошо, как на старой, платить не будут. Зарплата тысяча долларов в месяц — совсем не прибавка к тремстам в неделю командировочных разъездного репортера. Должно быть, отсутствие энтузиазма отразилось на моем лице. Коллега справа шевельнулся и пробурчал:

— Доход почти пятьдесят тысяч в год — вполне достаточно для бывшего журналиста, независимо от его квалификации.

Мои челюсти отчетливо щелкнули,

Уилкинз кивнул.

— Боюсь, Счастливчик, это то, с чего тебе придется начать. Теперь, я полагаю, хоть ты, очевидно, и выведал о нашей основной, долговременной, э-э, схеме, у тебя накопились вопросы.

— Ну, э-э, не могли бы вы для меня все просуммировать, сэр. Тут есть, ну что ли, частности.

— Конечно, конечно. — Он потеребил свои роскошные усы. — Если начать с самых основ. Счастливчик, то сколько различных способов скинуть правительство или социально-экономическую систему с целью захвата власти другой группой ты мог бы назвать?

Наверно, я моргнул.

— Ну, можно их перестрелять… — начал я.

Кто-то из коллег фыркиул.

— Конечно, можешь, — расцвел в улыбке Уилкинз. — Но сложность в том, что, начиная стрелять, ты не знаешь, кого расшевелишь и кто начнет стрелять в ответ. Подобные революции заходят в тупик. Вспомни, как Керенский меньшевики начали революцию в России в 1917-м? Конечно, когда дым рассеялся, царь и его окружение были не у дел. Но не у дел были и Керенский с меньшевиками. Их либо поубивали, либо, э-э, выпороли. У дел были большевики.

— Да, это правда, — кивнул я с весьма задумчивым видом, хотя, честно говоря, ни о Керенском, ни о меньше… — или как он их там назвал — я никогда не слышал.

— Конечно, — продолжил Уилкинз, — прецеденты случаев насилия как метода борьбы обязательно можно найти. В своей «Золотой ветви» Фрэзер [33] рассказывает о некоем древнем короле-жреце с озера Нимай, который терял свое положение только после того, как кому-то удавалось прокрасться в окрестностях его храма и стащить из старого дуба веточку бедой омелы. Тогда вор получал право сразиться с «королем-жрецом». Если он побеждал, то становился новым главой епархии.

Он скривил лицо в фальшивой гримасе.

— Позже, понятно, насилие было присуще эксплуатируемому большинству, которое выходило на улицы, возводило баррикады и разделывалось с последователями старого режима. Тому пример — Французская революция. Или Американская, которая от нее отличается лишь немногим, по крайней мере ее лидеры являлись лучшими представителями колоний.

Тот, что нервничал по поводу времени, нетерпеливо шевельнулся.

— Затем, — Уилкинз заторопился, — настало время выборов. Во всяком случае в Англии именно так была изменена вся социально-экономическая система. Конечно, по прошествии продолжительного периода времени.

От феодализма шаг за шагом пришли к капитализму. Насилие время от времени имело место, но единой кровавой революции, как в других странах, там не было. Остатки феодализма, такие, как палата лордов и королевская семья, сохранялись еще веками, но феодализм per se [34] был определенно упразднен.

Чем дольше он говорил, тем меньше я понимал, о чем.

Он скривил губы в очередной гримасе.

— Затем, конечно же, существовали правительства, навязанные извне. Отличный пример — вторая мировая война. Но народы Чехословакии, Польши и Восточной Германии так и не привыкли к советской модели коммунизма. Югославия, которая совершила свою собственную революцию, приспособив ее к местным условиям, достигла гораздо большего. С другой стороны, Греция являет собой пример еще одной неудачной попытки навязать правительство извне. Там партизаны в очень похожей на югославов Тито манере вышвырнули нацистов из страны, но сначала британская, а потом американская помощь позволили старому режиму вернуться. И в последующие двадцать лет Греция пыталась выпутаться из положения, подобно Польше и Восточной Германии. Люди в целом были связаны. Принесла ли им адаптация коммунизма к местным условиям какую-либо пользу — вопрос спорный. Но факт остается фактом — жили они хуже югославов, несмотря на неимоверные усилия Запада по оказанию помощи.