Черепашкина любовь - Воробей Вера и Марина. Страница 19

Несколько раз в кабинет заглядывал Антон Павлович, но, порывшись в бумагах на стеллаже, тут же выбегал, не забывая всякий раз отпустить какую-нибудь шутку.

– Так, кто идет за «Клинским?» – строгим голосом вопрошал он, нахмурив брови. – Если самый умный, то это мой Шурик!

Вторая, наполовину уже опустошенная бутылка, только не «Клинского», а шампанского возвышалась посередине стола. Конфет в коробке тоже уже почти не осталось. После первой бутылки Шурик, не стесняясь присутствия Геши, начал распускать руки: то за талию Лу приобнимет, то, как бы между прочим, опустит свою руку на ее плечо, то по волосам проведет. Лу это не нравилось. Она отстранялась от него, отодвигалась подальше вместе с кубом. Но вслух высказать свое недовольство не решалась. Как-никак, а Шурик был тут хозяином, это во-первых, во-вторых, таких необыкновенных цветов ей никогда еще не дарили, а в-третьих, сказывалось выпитое шампанское. Лу без умолку болтала, громко смеялась. Голова немного кружилась, но это ощущение было скорее приятным, чем наоборот.

Геша явно не одобрял поведение друга, и его реакция не ускользнула от пристального взгляда Лу. И это, пожалуй, явилось самой главной причиной, по которой она заставляла себя терпеть навязчивые ухаживания Шурика. Ей нравилось распалять Гешину ревность. А в том, что это была именно ревность, Лу почему-то не сомневалась.

– Можно тебя на минуточку? – Геша резко поднялся.

– Меня? – небольшие, вечно бегающие глазки Шурика округлились.

От шампанского его холеная физиономия стала еще больше лосниться и вся покрылась темно-малиновыми пятнами. Он шумно вздохнул:

– А зачем это я тебе понадобился вдруг? И потом, невежливо оставлять даму одну!

– Послушай, мне нужно тебе сказать что-то очень важное. А дама нас извинит, правда? – Геша бросил на Лу быстрый и какой-то колючий взгляд.

– Конечно! Хоть сто порций! – великодушно согласилась Лу.

Приятели вышли из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Об этом позаботился Геша. Лу сгорала от любопытства. Она быстро скинула с ног сабо и босиком, стараясь ступать бесшумно и осторожно, подбежала к двери. Однако как ни напрягала Лу свой слух, прильнув ухом к замочной скважине, разобрать, что говорит Геша, она не смогла. Видимо, тот нарочно говорил очень тихо. Зато каждое слово захмелевшего Шурика слышалось отчетливо и громко:

– Что-то я, друг Гешмуфтий, никак в толк не возьму: что тебе от меня нужно?

В ответ послышалось неразборчивое бурчание Геши.

– К кому хочу, к тому и клеюсь! Тебе-то что?

Снова недовольное бурчание.

– Что такое?! Да у тебя, я вижу, конкретно крышу снесло! И память отшибло! До четырнадцатого февраля ты занят! Ты очень сильно занят!

– Да пошел ты! – отчетливо выкрикнул Геша.

Затем за дверью послышалась какая-то возня, и Лу, боясь, что ее разоблачат, опрометью кинулась к столу. Она едва успела всунуть ноги в сабо, когда дверь резко распахнулась. Похоже, Геша пнул ее ногой. В несколько размашистых шагов преодолев расстояние от двери до стола, он произнес тоном, не терпящим возражений:

– Собирайся, Лу! Клуб закрывается!

Глаза Геши пылали гневом. Лу посмотрела на Шурика.

– Клуб моего отца работает до шести утра, – оповестил Шурик, делая особый упор на словах «моего отца».

– Ты идешь или остаешься? – угрюмо спросил Геша, глядя куда-то в сторону.

Нужно было принимать решение. Лу поднялась, нашла глазами свою сумку, лежавшую на свободном кубе, медленно приблизилась к ней и, секунду поколебавшись, решительно перекинула ремешок сумки через плечо.

– Ты еще пожалеешь об этом! Очень сильно пожалеешь, Гешберт! – с угрозой процедил Шурик.

Геша молча, даже не взглянув на Шурика, шагнул к двери.

– А цветы?! – отчаянно взвизгнул Шурик, когда они уже вышли из кабинета.

Но Лу, встретив Гешин суровый взгляд, не решилась вернуться за цветами, хотя ей было ужасно жаль оставлять их здесь.

А в это время Черепашка рассказывала своему дяде о Гене, о том, какой он необыкновенный, хороший и добрый. Только почему-то сейчас, глядя в лучистые глаза Севы, она будто бы сомневалась в справедливости своих слов. Сегодня, в «Нулевом цикле», а может быть, даже по пути в клуб или еще раньше, на остановке, что-то произошло. Что-то такое, что не должно было случиться никогда. И Черепашка знала, что называется это одним коротким и безжалостным словом – «конец». Может быть, ей не надо было уходить, тогда бы все можно было исправить? Да нет, ведь она потому и сбежала из клуба, что в какой-то миг вдруг ясно почувствовала: все кончено! Но что кончено, почему? А если действительно так, тогда зачем же она распинается сейчас перед Севой, рассказывая, какой Гена замечательный и как он ее любит? Кого и в чем она пытается убедить или уговорить? Севу? Саму себя? А может быть, судьбу?

Елена Юрьевна ворвалась в комнату в самый неподходящий момент, когда Черепашка делилась с Севой своими сомнениями, рассказывая про тот злополучный поцелуй на набережной.

– Сев, а вдруг со мной что-то не в порядке? Бывает же так?

– Да брось ты! – Сева задумчиво почесал лысину. – Просто ты слишком многого ждала от первого поцелуя, а когда это случилось…

– Ой, ребятушки, извините! – Черепашкина мама состроила смешную гримасу. – А то я опять забуду… С этим вашим концертом все из головы повылетало!

– Короче, Склифосовский! – улыбнулся Сева. – У нас тут очень важный разговор.

– А у меня очень важное сообщение! – не растерялась Елена Юрьевна. – Послушай, дочь, наша редакция готовит сейчас новый молодежный суперпроект и уже два месяца не может найти ведущую. Это должна быть школьница, раскованная, симпатичная, обаятельная и с изюминкой…

– Ну а я здесь при чем? – Черепашка сняла очки и принялась сосредоточенно протирать стекла краем футболки.

– При том, что продюссеры объявили кастинг, то есть, по-нашему, пробы, понимаешь? И завтра с утра до вечера будут отсматривать претенденток. Вот я и подумала: а чем моя Черепашка не ведущая? В рок-музыке ты уже разбираешься не хуже меня, лицо у тебя… необычное, вот только не зажмешься ли ты перед камерой?

– Не зажмусь! – решительно заявила Люся. – Не зажмусь, потому что ни на какой кастинг не пойду!

– Ну и зря, – серьезно заметил Сева. – Глупо упускать такую возможность… И потом, в четырнадцать лет пора уже задуматься о будущем.

– Ненавижу, когда ты начинаешь говорить таким занудным голосом, – заявила Люся, надевая очки.

– Я могу и другим голосом повторить то же самое, хочешь?

– Я тебе пропуск закажу с утра, – уговаривала мама, – только если надумаешь, никому не говори, что ты моя дочка… Мало ли на свете Черепахиных!

– А вот это правильно! – поддержал ее Сева. – Все должно быть по-честному, без всякого блата. Да, жалко, что у меня рано утром самолет, а то бы я за руку тебя отвел на этот кастинг!

– Ладно, я подумаю, – пообещала Люся только затем, чтобы от нее отвязались.

Но хитрому Севе все-таки удалось взять с Черепашки честное слово, что она примет участие в «этой безумной затее».

В воскресенье, в одиннадцатом часу, Люся вышла из дому. И не данное Севе слово заставило ее пойти на кастинг, вернее, не столько оно, сколько желание куда-нибудь сбежать. Сбежать из дому, чтобы не ждать Гениного звонка. Она знала, что если останется дома, то не выдержит и сама позвонит ему. А Сева, после того как Люся в подробностях рассказала ему историю их вчерашнего похода в рок-клуб, строго-настрого запретил Черепашке звонить первой:

– Этим ты только все испортишь! Жди, сиди и жди! Займись чем-нибудь… А лучше вообще уйди из дома… Стоп! Так ведь у тебя завтра кастинг!

– А как ты думаешь, Сев, можно так быстро разлюбить одну девочку и полюбить другую? – Этот вопрос стоил Люсе невероятных усилий, но она все-таки задала его.

– А ты уверена, что он тебя любил?