Азарт среднего возраста - Берсенева Анна. Страница 17

Выходит, она все-таки работает, моделью.

И тут же выяснилось, что он ошибся.

– Я не снимаюсь, – ответила Аннушка. – Я сама снимаю. Фотографирую.

– Фотографируешь? Ты? – изумился Александр.

Ему тут же стало неловко из-за такого дурацкого изумления, и он подумал, что Аннушка на него обидится. Но она ничуть не обиделась, а спокойно объяснила:

– Завтра в первый раз. До сих пор только помогала. Я ассистентом фотографа работаю. У меня любовник был фотограф, еще до Аркадия. Это его работы. – Аннушка обвела рукой стены. – Он меня к своему приятелю ассистенткой и устроил. Сначала я просто так, от нечего делать пошла, а потом понравилось. Интересно. Да и надоело быть просто девочкой при кошельке, захотелось самой что-то значить в тусовке.

Александру и раньше неприятно было думать, а тем более слышать от Аннушки о ее прежних любовниках, наличие которых она никогда не скрывала. А теперь, после того, что между ними было… Хотя, наверное, для нее ничего особенного и не было. Да ведь он и сам не считал секс, даже очень качественный, чем-то особенным. До сих пор не считал, до этого вот дня.

И что такое произошло в этот день?

– Что ж, пойду, – сказал он. – Отдыхай.

– Спасибо, Саша. – Она улыбнулась.

Ее улыбка, час назад показавшаяся ему какой-то грустной, теперь снова была такой же, как обычно – полной веселого очарования.

Наверное, он как-нибудь слишком внимательно вглядывался в ее улыбку, потому что Аннушка сказала:

– Мне так грустно было с утра. Я потому тебе и позвонила. Извини, что отвлекла.

– От чего отвлекла? – пожал плечами он.

– Ну, мало ли. От семьи хотя бы. Выходной же.

«От какой семьи?» – недоуменно подумал Александр.

Ему показалось таким странным, что у него есть семья!

– Я тебе позвоню. Увидимся, – сказал он и с удивлением расслышал в своем голосе вопросительные нотки.

– Да, конечно. – Аннушка повела плечом. – Мне с тобой очень приятно.

Ему тоже было с ней приятно. Но и ее слова, и интонация, с которой она их произнесла, и даже это вот движение плеча, такое чувственное, такое сводящее с ума, – все это почему-то задело его, почти ранило. Хотя что плохого она сказала? Каждому мужчине должно быть лестно, если молодая и красивая женщина говорит, что ей приятно с ним.

Но ему было этого мало.

«Я хочу, чтобы ты меня любила».

Александр чуть не произнес это вслух. С трудом, в последнюю секунду сдержался.

Он поцеловал Аннушку, коснулся на прощанье ее круглой груди под халатиком – грудь так ладно легла точно ему в ладонь – и шагнул за порог.

Глава 9

Александр приезжал в Мурманск часто, потому что там была основа его дела, а значит, и его жизни.

Конечно, он не думал об этом такими вот красивыми словами – он вообще ни о чем в своей жизни такими словами не думал, – а лишь принимал во внимание, когда и в какой мере эти поездки необходимы по работе, и в соответствии с этим строил их график.

К концу сентября такая необходимость как раз возникла. Надо было выслушать отчеты экономистов о недавнем большом ремонте кораблей. Он сам следил за этим ремонтом, несколько раз ездил на Гданьские судоверфи, а теперь пора было подвести итоги.

Александр любил это время на Кольском полуострове. Деревья, редкие и воздушные, стояли словно из золота вырезанные, и бесчисленные озера наливались ошеломляющей синевою. Ему казалось, что именно осенью с особенной ясностью выявляется лучшее, что есть в здешней природе. Она очень скрытной была, эта природа, поэтому отчетливое, полное ее проявление будоражило чувства и ум.

Пашка Герасимов полетел в Мурманск вместе с ним. Александру лучше работалось, особенно на выезде, когда рядом был Пашка.

– Может, на Варзугу съездим? – предложил тот еще в самолете по дороге из Москвы. – Порыбачим, воздуху глотнем. Вспомним молодость.

– Вряд ли успеем, – отказался Александр. – Два дня у нас, хоть бы с отчетами уложиться.

Времени на рыбалку явно не оставалось. Это если бы он наметил встречу с кем-нибудь из местных чиновников и тот высказал бы пожелание обсудить вопросы в неформальной обстановке, тогда да, лучшего места, чем специально построенные на реке Варзуге рыбачьи домики, не найти. Но тогда это уже будет не отдых, а работа. И на воспоминания о молодости времени все равно не останется.

А может, и останется, ведь именно на Варзуге молодость и работа когда-то соединились накрепко.

Зацепившись умом за эту мысль, Александр уже не мог сорваться с ее крепкого крючка. Он постоянно обращался теперь воспоминаниями к молодости, словно пытался найти в том своем времени какую-то ясную подсказку. Но о чем? Он не понимал.

Сашка приехал на Кольский через полгода после того, как вернулся из армии.

Вообще-то он никуда не собирался ехать, хотя в письмах Пашка Герасимов зазывал его на Варзугу настойчиво, даже домой после дембеля предлагал не заезжать. Но Сашка торопился в Москву из-за Веры. Он слишком хорошо помнил, как тяжел был год от ее родов до его призыва в армию, и сознание того, что два года его службы она с ребенком совсем одна, к тому же еще разрывается между домом и институтом, – и это уж совсем непонятно, как ей удается, – не давало ему строить беспечные послеармейские планы.

Он ведь был уверен, что его и в армию не возьмут; повестка, врученная на следующий день после их с Верой восемнадцатилетия, привела его в оторопь. На комиссию-то он сходил, но тут же прорвался на прием к военкому, чтобы выяснить это явное недоразумение.

И выяснил.

– Что сестра твоя в семнадцать годков ребенка заимела, – сказал военком, – это ее личные проблемы. А ты должен свой долг родине отдать.

Никакого долга перед родиной Сашка не чувствовал. А перед Верой чувствовал, и не долг, а острую жалость – к ее одиночеству, мужеству и скрытому за этим мужеством отчаянию. Но ему хватило ума не объяснять все это полковнику, который смотрел на него оловянными – Сашка воочию убедился, что такие бывают не только в книжках, – глазами.

– Но ведь не война же, – мрачно сказал он. – Не на фронт же мне. Какой уж такой долг? Слова же это, больше ничего! А ребенок не слова. Ему есть надо.

– Поговори у меня, – пригрозил военком. – На три года во флот загремишь. На Дальний Восток. Больно умные стали! Все, свободен, – отчеканил он. – К материальному обеспечению племянника лично ты отношения не имеешь. Обязан явиться на сборный пункт по повестке, иначе под суд пойдешь.

За два армейских года, проведенных, правда, не на Дальнем Востоке, а в сухопутной части под Тамбовом, не было дня, когда Сашка не вспоминал бы с холодной злостью эти пустые слова про долг перед родиной. И когда весной вместе со всей ротой выпалывал одуванчики на плацу, и когда осенью красил на том же плацу траву перед приездом начальства, и даже когда бежал кросс в полной боевой выкладке. От кросса польза, может, и была, но ведь лично ему польза – научился толково распределять свои силы, – а вовсе не родине. Родине было не до него так же, как было ей и не до Веры с Тимошкой. А ему было не до того, чтобы учиться чему-нибудь лично для себя в то время, когда сестра не знает, чем накормить ребенка, забрав его домой из яслей.

Он с детства ненавидел нарочитость. А когда что-то нарочитое, выдуманное, головное подменяло собою насущные требования жизни, это и вовсе приводило его в ярость.

В общем, после армии Сашка, конечно, сразу поехал домой.

Он торопился в Москву из-за Веры, и из-за Веры же из Москвы уехал. То есть не из-за нее, конечно, а потому что она на том настояла.

– Незачем это, Сашка. Не надо мне этого.

Вера стояла в эркере и смотрела, как трехлетний Тимофей бродит с маленькими граблями вокруг фонтана, сгребая опавшую листву для костра.

– Чего тебе не надо? – мрачно спросил Сашка.

Было воскресенье. Он только что вернулся с работы – устроился ночным грузчиком в типографию, там неплохо платили. Принимая его на работу, кадровик сказал, что дело даже не в зарплате, а в хороших перспективах, которые ожидают толкового парня, если он окончит профильное училище. Но при мысли о том, что вся его жизнь пройдет в этом вот гуле типографских машин, настроение у Сашки портилось так, что о перспективах не хотелось и думать.