Хоббит, или Туда и обратно. Избранные произведения - Толкин Джон Рональд Руэл. Страница 92
[1] Пьеса рассчитана на простую декламацию двух исполнителей, двух призраков «в мглистой тени», с использованием проблесков света, соответствующих шумов и пения в конце. И, разумеется, она никогда не будет поставлена.
[2] Один из воинов Беорхтнота, «Битва при Мэддоне», стих 244.
[3] «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь», 2127 — 2131.
[4] Беовульф — главный герой одноименного древнеанглийского героического эпоса, единоборствовавший с чудовищем Гренделем, потомком Каина, затем с его матерью, и погибший в битве с драконом.
[5] Хигелак — король геатов (гетов), сюзерен Беовульфа.
[6] См. примеч. 7.
[7] То fela в древнеанглийском — идиоматический оборот, означающий, что землю вообще нельзя было отдавать. A ofermod, даже если сделать акцент на ofer, не значит «наихрабрейший», поскольку вкус и рассудок англичан (это не касается их поступков) чужд «чрезмерности». Кроме того, mod, если и означает или подразумевает храбрость {courage), то храбрость ничуть не большую, чем среднеанглийское сoragе. Mod значит «дух», или, при отсутствии определения, «высокий дух», самым обычным проявлением которого является гордыня. Однако ofermod несет определенно отрицательное значение: по существу, ofermod всегда употребляется в осуждение. В поэзии это слово используется всего лишь дважды: один раз в отношении Беорхтнота, другой — Люцифера.
[8] Имеется в виду стихотворение Р. Киплинга.
[9] Здесь, наверное, аллитерационный стих впервые используется «на письме», чего по существу никогда не бывало.
[10] snotere ceorlas (древнеангл.) — о мудрых мужах.
ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА
© К.Королев, 2001
Я не люблю распространяться о себе и обычно выдаю «сухой остаток», то есть факты, которые имеют такое же отношение к моим произведениям, как и более пикантные подробности. Этой позиции я придерживаюсь не только потому, что такой уж у меня характер, но и потому, что мне не нравится современная критика, уделяющая повышенное внимание подробностям биографии автора или художника. Биографические подробности лишь отвлекают внимание от произведений (разумеется, я исхожу из допущения, что сами произведения внимания заслуживают) и мало-помалу становятся предметом самостоятельного исследования. Но познать истинную суть связи между произведениями писателя и фактами его биографии дано лишь ангелу-хранителю этого человека, если не Господу, а никак не самому писателю (хотя он знает больше любого исследователя) и, конечно же, не так называемым «психологам».
Эти «психологи» (а также писатели, которые пишут о других писателях) чаще всего обращают внимание на факты, совершенно не существенные для понимания текстов того или иного автора, зато имеющие привкус скандальности: один пил, второй колотил жену, и так далее. К счастью, со мной ничего подобного не случалось. Но если бы даже и случилось — мне представляется, что художественное произведение возникает вовсе не из человеческих слабостей, а из неких «незамутненных» уголков души. Современные «изыскатели» сообщают, что Бетховен обманывал заказчиков и злостно третировал своего племянника. И что же? Не верю, что эти подробности име)от какое-то отношение к его музыке.
Отдельные биографические факты, несомненно, проявляются в художественных произведениях (но отсюда ни в коей мере не следует, что знание этих фактов помогает понять книгу или картину). К примеру, я не люблю французский язык, а испанский предпочитаю итальянскому, — однако, чтобы выяснить связь между моими языковыми пристрастиями и языками во «Властелине Колец», потребуется много времени; вдобавок это ничего не даст читателю — как ему нравились (или не нравились) диковинные имена и названия в тексте, гак они и дальше будут нравиться (или не нравиться), вне зависимости оттого, что он узнает о моих языковых вкусах.
Что касается «сухого остатка», он таков. Я родился в 1892 году и ранние годы жизни провел в «Хоббитании» домеханической эпохи. Что гораздо важнее, я — христианин (как можно догадаться по моим произведениям) и принадлежу к римско-католической церкви. О последнем факте вряд ли можно догадаться по моим текстам; правда, один критик в письме уверял меня, что описание Галадриэли (как авторское, так и «глазами» Гимли и Сэма) и эльфийская песня-обращение к Элберет напоминают о существующем в католичестве культе Девы Марии. Другой критик обнаружил, что под путлибами скрываются облатки: поскольку они укрепляют волю и, затвердевая, становятся более «действенными», то здесь (по его мнению) мы имеем явный намек на эвхаристию.
Вообще-то я — хоббит (разве что рост великоват). Я люблю деревья, сады и немеханизированные сельские просторы. Я курю трубку и с удовольствием поглощаю простую деревенскую еду, а французскую кухню не выношу. Обожаю вышитые жилеты и даже осмеливаюсь носить их в наши скучные серые дни. У меня простецкое чувство юмора (утомительное даже для моих почитателей), спать я ложусь поздно и встаю тоже поздно — естественно, когда удается. Путешествую я не особенно много. Люблю Уэльс (то, что от него осталось после строительства всех этих шахт и омерзительных приморских курортов) и валлийский язык, однако не был в Уэльсе уже много лет. Часто бываю в Ирландии (в Эйре — южной Ирландии), люблю этот остров и большинство его жителей, но вот ирландский язык вызывает у меня отвращение.
(Из письма Д. Уэбстер)
Теперь — что касается, так сказать, начала начал. Спрашивать об этом — приблизительно то же самое, что интересоваться, откуда появился язык. Я шел к своему миру с самого рождения. Лингвистические структуры всегда действовали на меня, как музыка или цвет; я с детства полюбил растения и с детства же прикипел (не подберу иного слова) к тому, что называется нордическим характером и северной природой. Если человеку хочется написать что-нибудь в этом духе, он должен обратиться к своим корням, и тот, кто родом с Северо-Запада, волей-неволей, подчиняясь велению сердца, передаст дух этого края. Безбрежное море бесчисленных поколений предков на Западе, бескрайние просторы (откуда обычно появляются враги) на Востоке. Кроме того, такой человек, пускай даже совершенно не знакомый с устной традицией, может вспомнить о молве, что идет о Морском Народе.
Во мне присутствует то, что некоторые психологи именуют «комплексом Атлантиды». Вполне возможно, я унаследовал его от родителей, хотя они умерли слишком рано, чтобы поведать мне о чем-то
подобном, слишком рано, чтобы я сам мог что-то такое о них узнать. От меня же, полагаю, этот комплекс унаследовал лишь один сын. До недавнего времени я об этом и не подозревал, а он до сих пор не знает, что мы с ним видим одинаковые сны. Я имею в виду сон, в котором Гигантская Волна поднимается в море и накатывает на берег, сметая деревья, заливая поля. В трилогии этот сон видит Фарамир. Правда, после того, как написал «Падение Нуменора», последнюю легенду Первой и Второй Эпох, я больше не видел во сне ничего похожего.
Трудно остановиться, когда рассказываешь о себе, но я все же попробую, и о годах учебы упомяну лишь вкратце. Я поступил в школу короля Эдуарда и большую часть времени тратил на изучение латыни и греческого. В школе я выучил англосаксонский (а также готский — по чистой случайности, в расписании его не было). Вот истоки моего мира. Пожалуй, следует еще сказать, что меня сызмальства зачаровывали валлийские имена — и очарование не пропадало даже когда взрослые, к которым я приставал с вопросом: «А что это значит?», давали мне книги, непосильные для ребячьего ума. По-настоящему валлийским я занялся в колледже и получил от него громадное лингвистико-эстетическое удовольствие. Как, впрочем, и от испанского. Мой опекун был наполовину испанцем, и подростком я часто заглядывал в его книги, пытаясь что-нибудь запомнить. Испанский — единственный из романских языков, на котором мне приятно говорить... Но самое главное — в библиотеке Эксетерского колледжа я однажды наткнулся иа грамматику финского языка. Я ощутил себя человеком, который обнаружил винный погреб, битком набитый бутылками с вином, какое никто и никогда не пробовал. Я бросил попытки изобрести «новый» германский язык, а мой собственный — точнее, их было несколько — приобрел явное сходство с финским в фонетике.