Икс или игрек? - Кристи Агата. Страница 11

Таппенс вздохнула.

– Бедняжки они, молодые матери! Если отправить детей одних, то изведешься от беспокойства: как они там? А уехать вместе с детьми – мужей брошенных жалко.

– Да, да. Жить на два дома – дорогое удовольствие.

– А в этом пансионе цены, мне кажется, умеренные, – заметила Таппенс.

– Ваша правда. Лишних с тебя не тянут. Миссис Перенья – умелая хозяйка. Вот уж кто действительно загадочная женщина.

– Чем загадочная? – удивилась Таппенс.

Миссис О'Рурк прищурила один глаз и сказала:

– Вы, поди, считаете меня сплетницей? Оно и верно, люблю обсуждать ближних. Я вообще любопытная. Вот и просиживаю часами в этом кресле, смотрю, кто пришел, кто ушел, кто на веранде сидит да что в саду делается. Так о чем бишь мы? Да, про загадочную миссис Перенью. В жизни этой женщины, если я умею разбираться в людях, произошла какая-то большая драма.

– Вы так думаете?

– Да. Я так думаю. Вы посмотрите, какую таинственность она на себя напускает. Я у нее спрашиваю: вы из какой местности в Ирландии, дорогая? И можете себе представить? Она вздумала отпираться! Что она, мол, вовсе и не из Ирландии.

– А по-вашему, она ирландка?

– Конечно, ирландка. Неужто я свою соотечественницу не признаю? Могу и графство назвать, откуда она родом. А она меня зачем-то морочить вздумала. Я, говорит, англичанка, а муж мой был испанец...

Миссис О'Рурк вдруг замолчала, так как в «салон» вошла миссис Спрот, и сразу вслед за ней – Томми.

Таппенс немедленно приняла кокетливый вид.

– Добрый вечер, мистер Медоуз. Вы сегодня такой оживленный.

– Упражнения на свежем воздухе, в этом весь секрет, – ответил Томми. – Партия в гольф с утра, и прогулка по набережной после обеда.

Милисент Спрот подхватила:

– Я сегодня ходила с маленькой на пляж. Она хотела побегать ножками по воде, но я все-таки решила, что слишком холодно. Мы стали с ней строить песочный замок, и представляете, прибежала какая-то собака, утащила мое вязание и распустила чуть не полработы. Такая досада. Я с большим трудом подобрала петли. Я никудышная вязальщица.

– А вы, миссис Бленкенсоп, очень подвинулись со своим подшлемником, – вдруг сказала миссис О'Рурк, обернувшись к Таппенс. – Вы, оказывается, быстро вяжете. А мисс Минтон вроде говорила, что вы будто бы только начинающая.

Таппенс покраснела – ну и зоркий же глаз у этой миссис О'Рурк! – и с досадой пояснила:

– Я на самом деле давно вяжу. Я мисс Минтон так и сказала. Но она обожает учить других.

Все присутствующие рассмеялись в знак согласия. А еще через несколько минут явились остальные и прозвучал гонг к ужину.

За ужином зашел разговор на самую животрепещущую тему дня: о шпионах. Были в который уже раз пересказаны известные страшные истории – про монахиню, протянувшую из-под рясы мускулистую мужскую руку; про пастора-парашютиста, который неудачно приземлился и выругался слишком уж крепко для святого отца; про кухарку-австриячку, у которой в комнате оказался спрятанный в печную трубу радиопередатчик, и тому подобные происшествия, случившиеся или едва не случившиеся с родной теткой или двоюродной кузиной кого-то из присутствующих. Отсюда естественно перешли на пятую колонну. Ругали английских фашистов, коммунистов, пацифистов и непротивленцев. Словом, обычная застольная беседа, какие можно было услышать всякий день. Однако Таппенс внимательно следила за лицами и тоном говорящих – не мелькнет ли какой-то особенный взгляд, не проскользнет ли разоблачительное слово. Но ничего примечательного она не заметила. Одна только Шейла Перенья не принимала участия в разговоре, но, может быть, у нее такой замкнутый характер? Она сидела за столом с мрачным, воинственным выражением на смуглом лице и молчала.

Карла фон Дейнима сегодня за ужином не было, так что языки постепенно развязались. И под конец Шейла все-таки произнесла одну реплику. Это было после того, как миссис Спрот сказала своим пронзительным писклявым голосом:

– По-моему, немцы в ту войну допустили большую ошибку, что расстреляли сестру Кэвелл [33]. Это всех против них настроило.

И тогда Шейла, вскинув черноволосую голову, спросила:

– Почему бы им было ее не расстрелять? Она ведь была шпионка, разве нет?

– Нет, нет! Шпионкой она не была.

– Ну все равно, помогала англичанам бежать с вражеской территории, какая разница. И поэтому заслуживала расстрела.

– Но расстрелять женщину!.. И медсестру!..

Шейла встала из-за стола.

– А по-моему, немцы поступили правильно, – проговорила она и вышла через открытую дверь в сад.

Десерт из недозрелых бананов и вялых апельсинов уже давно дожидался на столе. Кончив ужинать, все поднялись и вместе перешли в «салон» пить кофе. Только Томми, не привлекая ничьего внимания, выскользнул на веранду. Шейла Перенья стояла, облокотившись о перила, и смотрела на море. Томми подошел и встал рядом.

По частому, неровному дыханию девушки было ясно, что она чем-то сильно взволнована. Он протянул ей сигареты. Она взяла одну.

– Чудесная ночь, – заговорил Томми.

Она тихо, с чувством ответила:

– Была бы чудесная, если бы...

Томми вопросительно взглянул на нее. Он только теперь до конца оценил своеобразную привлекательность этого молодого существа, полного бурных чувств и жизни, бьющей через край. Из-за такой, подумал он, недолго голову потерять.

– Если бы не война, хотели вы сказать? – спросил Томми.

– Вовсе нет. Войну я терпеть не могу.

– Как и все мы.

– Иначе, чем я. Я не выношу все эти разглагольствования о войне, и самодовольство, и этот отвратительный, подлый патриотизм.

– Патриотизм? – не понял Томми.

– Да. Я ненавижу патриотизм, вы слышите? Всю эту демагогию: «родина», «за родину», «во имя родины». «Предатель родины – умер за родину – служил родине». Почему это страна, в которой живешь, должна иметь такое значение?

Томми ответил:

– Нипочему. Имеет, и все.

– А для меня нет! Вам хорошо – разъезжаете по всей Британской империи, покупаете и продаете товары, а потом возвращаетесь, загорелый и набитый всякими пошлостями, разговорами про туземцев, про бремя белого человека и прочее.

Томми мягко заметил:

– Я не такой уж, надеюсь, беспросветный болван, моя милая.

– Конечно, я слегка преувеличиваю. Но вы ведь меня поняли? Вы верите в Британскую империю и в эту дурацкую идею смерти за отечество.

– Мое отечество, – с горечью сказал Томми, – кажется, не особенно жаждет, чтобы я за него умирал.

– Возможно. Но вы этого хотите, хотите умереть за отечество! А это глупо! Нет ничего, за что стоит умереть. Это только так говорится, болтовня одна, пена на губах – высокопарный идиотизм. Для меня мое отечество не значит ровным счетом ничего.

– В один прекрасный день, поверьте, вы еще убедитесь, сами того не подозревая, что и для вас оно очень даже много значит.

– Нет. Никогда. Я столько приняла горя... Я такое пережила... – Она было замолчала, но затем вдруг повернулась к Томми и взволнованно спросила: – Вы знаете, кто был мой отец?

– Нет.

– Его звали Патрик Магуайр. Он... он был сообщником Кейсмента [34] во время прошлой войны. И был расстрелян как предатель. Он погиб ни за что! За идею! Они друг друга распаляли разговорами, он и все те ирландцы. Почему бы ему не сидеть тихо дома и не заниматься своими делами. Он умер мучеником для одних и предателем для других. А по-моему, это было просто идиотство!

В ее голосе звучал вызов, долго сдерживаемое негодование.

Томми сказал:

– Так вот какая тень омрачала вашу жизнь с самых ранних лет?

– Еще как омрачала! Мать сменила фамилию. Несколько лет мы жили в Испании, и она всем говорит, что мой отец был наполовину испанец. Мы всюду должны лгать, где бы ни очутились. Мы изъездили всю Европу. Наконец вот заехали сюда и открыли пансион. По-моему, ничего отвратительнее нельзя придумать.