Искатель. 1980. Выпуск №1 - Щербаков Владимир Иванович. Страница 35

Я вошел в воду и машинально побрел вдоль берега. Слева от меня, в маленькой луже, соединявшейся с заливом, ходили легкие волны. Рыба, догадался я. Я нагнулся и осторожно приблизился. Тень от меня падала так, что рыба не испугалась и продолжала ходить в заводи. Я опустил руки в воду и стал понемногу сгребать камни и песок. Получалась маленькая плотина. Я делал это машинально. И очень удивился, когда рыба, оказалась запертой в луже. По-моему, это была стая хариусов. Я перегородил заводь сухими стволами, вода стала мутной, и мне удалось поймать руками несколько рыбин. Остальных я выпустил на волю. Прошел час. Я услышал крики. Меня искали. Я поднялся и пошел к ним. Из голубой долины дул лесной ветер с ароматами голубики и грибов.

— Да ты настоящий рыболов! — не без зависти воскликнул Никитин, когда увидел меня с тонким прутиком, на котором одна к одной красовались одиннадцать рыбин, моя добыча.

— А ты? Поймал что-нибудь? — деловито осведомился я.

— Ни одной. Не везет.

Подошли остальные, стали поздравлять и заискивающе улыбаться. Как будто я совершил подвиг. Кто-то предложил меня качать.

— Не надо, — сказал я, — это моя доля. Женщины варят уху, остальные собирают ягоды и грибы. — И указал рукой на пологую сопку, где им надлежало поработать.

Они перестали улыбаться, и выражение их лиц стало озабоченным: они явно предпочитали заниматься ухой. Каждый взял рыбу и стал потрошить ее и чистить. А я разлегся на песке как ни в чем не бывало. Но мне стало страшно смотреть в синее-пресинее небо, как будто я мог там увидеть то, что произошло тогда с мезоскафом. Сжалось сердце, я повернулся и закрыл лицо ладонями. Резкий запах травы… А рядом веселые, звонкие голоса, и смех, и шутки, и девичьи босые ноги, мягко ступающие по песку.

Кто-то говорил о проекте «Берег Солнца», а я, точно оглушенный, не мог понять смысла слов, не улавливал их связи, и после нескольких минут мучительных раздумий день стал серым, будничным, тревожным. Подошел Никитин, присел рядом, спросил:

— Что с тобой? Болен?

— Да нет, ничего…

— А я думал… Пойдем к костру, погреешься.

— Спасибо. С чего ты взял, что мне холодно?

— Мне показалось. Ты не жалеешь, что поехал с нами?

— Нет. Ничего. Все хорошо. Что бы я один делал? Горячий чай есть?

— Ну вот видишь, я же говорю, ты замерз, и на ощупь совсем холодный, кто угодно подтвердит!

Они стали по очереди подходить ко мне и подчеркнуто-обеспокоенно тянуть:

— У-у-у, совсем закоченел!

Отнесли к костру и дали огромную кружку с горячим, жгучим чаем.

— Лимонник! — угадал я. — И жимолость.

Стало легко, меня даже испугала эта резкая перемена; что такое, в самом деле, со мной, совсем расклеился. Но самое трудное было позади. Позади! И я увидел, как садилось на зеленые вершины деревьев теплое красное солнце, и заметил, как широка и нарядна река, что струится по камням, по вековому руслу, пробитому среди марей и каменных осыпей, и не устает.

С жаром вдруг стал рассказывать им о проекте, о встрече с Ольминым…

— Это тот самый Ольмин? — спросил Никитин и почему-то широко улыбнулся.

— Нет, — сказал я, — наверное, другой. Впрочем, не уверен.

Их лица были смуглыми, веселыми — в этой синей долине с теплым солнцем было хорошо. Я обрел интерес к окружающему и опять рассказывал, рассказывал, точно обрел дар речи. О «Гондване». И не побоялся. Она как будто была рядом. Это были не воспоминания. Просто слова. Что там случится через пять-десять лет? Что станет с океаном? Удастся ли его насытить солнечным светом, сделать многоэтажным, сияющим — другим? Нет, океан не станет ласковей. Он станет богаче. Простая случайность — вода так быстро поглощает лучи, что над темными безднами лишь пленка, тонкий слой жизни.

— Так будет всюду, — закончил я, — до глубин в полкилометра. Гигантский резервуар жизни и света.

— Ты уверен, что это необходимо уже сегодня? — спросил Розов, и я вдруг заметил, что не все разделяют мой энтузиазм.

— Что ты имеешь в виду?

— А вот что: после этого сделать океан прежним уже нельзя. Изменения необратимы.

— Это и не понадобится!

— Как знать. Не слишком ли многое мы изменили уже на нашей планете? Я не знаю, что произойдет, когда целые моря превратятся в фермы. Может быть, будет слишком много тепла…

— Тепло можно отвести. В космос. На Марс. На Юпитер.

— А что изменится там — на Марсе, на Юпитере?

— Это уже отдаленное будущее. Слишком отдаленное.

— Возможно, — спокойно ответил Розов.

— Предки были неглупые люди, — многозначительно сказал Никитин.

— И они оставили нам океан таким, каким мы его знаем! — воскликнула девушка в соломенно-желтом платье.

— Ну не совсем, — вдруг возразил Розов. — С того незапамятного момента, когда возник человек, он только и делает, что изменяет все вокруг себя. Начав это делать, просто невозможно остановиться. Это как бы овеществленное время. Первые эксперименты покажут, что можно ждать от проекта.

— Ты что же, не веришь расчетам? — спросил Никитин.

— Да разве дело в расчетах? Все основано на допущениях, на смелых гипотезах. Если фотоны будут отражаться… если пучок частиц достигнет Солнца… если магнитная буря не собьет их с пути… если… Да что говорить! Было время, когда никто не взялся бы за это. Когда-то действовали почти наверняка. А это роскошь — зондировать Солнце лучками высоких энергий. Мы можем себе это позволить, потому что знаем: что-то получится, что-то прояснится. Не одно, так другое. Какие-то результаты будут. Поговорите еще раз с Ольминым. Только откровенно. Неужели он уверен на все сто, что можно наверняка изменять направление солнечных лучей, стягивать их к Земле? Да не может этого быть! Он же ученый. Думаю, у него уже готовы не один и не два варианта эксперимента. Это пока опытная установка. Реактор. Построят — запустят, тогда станет ясно, как с ней работать.

— Да уж запустят, — протянул Никитин и, обратившись ко мне, вдруг спросил: — А что же с тем делом, с той историей, о которой мы говорили?

Я понял: он вспомнил об Аире.

— А как об этом рассказать! — ответил я. — Попробуй, может быть, у тебя получится.

Он озадаченно посмотрел на меня, помолчал, потом добродушно улыбнулся.

— Жаль! — кокетливо воскликнула девушка в соломенно-желтом платье. Мне непонятно то, о чем вы говорите.

— Какой-то скользкий невразумительный разговор, — добавила другая и поежилась от вечерней прохлады.

— Скользкий? — переспросил Никитин.

— Скользкий, — сказала девушка.

— А вам бы хотелось знать до конца… то, что знать пока не дано. Изучить под микроскопом. Пинцетиком потрогать. — Никитин широко улыбнулся. — И меня тоже. Как инфузорию или моллюска.

— Ты усматриваешь в этом желании что-то противоестественное?

— Не усматриваю. Пытаюсь понять мотивы.

— Мотивы? Вот они: скучно — это раз. Домой пора — это два.

— Домой! — громко сказал Розов.

А мой двойник стал читать стихи:

Мы пошли к элю. Его алые от солнца бока были приятно теплыми, чуть шершавыми от дождей, градин, ветра, невзгод, почти незнаемых нами, людьми. Он раздвинул свои легкие, невесомые дверцы, подал нам трап, как будто был живым существом. И движения эти были такими мягкими, ритмичными, такими почти музыкальными, что я подумал: может быть, где-то там, среди тонких электронных слоев памяти, под никелем и пластиком конструкторы умудрились спрятать маленькое сердце.

Мы взлетели к алым небесам. Нас провожало солнце. Сосны на песчаных косах, где между длинных теней светились цветы.

Снова я услышал стихи; они казались знакомыми…