Лощина - Кристи Агата. Страница 8

– Ты не понимаешь, Джон, – проговорила она. – Боюсь, я никогда не смогу заставить тебя понять. Ты не понимаешь, что значит хотеть чего-то… видеть изо дня в день эту линию шеи, мускулы, наклон головы, тяжелую челюсть… Я смотрела, мне так хотелось… каждый раз, когда видела Герду. В конце концов, я просто должна была сделать.

– Бессовестно!

– Да, пожалуй, так! Но это потребность, от нее не уйти!

– Значит, ты ни в грош не ставишь чувства других. Тебе безразлична Герда…

– Не говори глупостей, Джон. Я сделала статуэтку, чтобы доставить ей удовольствие. Мне хотелось ее порадовать. Я не бесчувственная.

– Именно бесчувственная!

– Ты в самом деле думаешь… Только честно! Ты думаешь, Герда узнает себя?

Джон неохотно посмотрел на скульптуру. Теперь чувства обиды и негодования отступили, подчиняясь любопытству. Странная, смиренная фигура женщины, предлагающей свое поклонение невидимому божеству. Поднятое вверх лицо. Невидящее, немое, преданное… Пугающе сильное, фанатичное чувство!

– Это вселяет ужас…

Она вздрогнула.

– Да, я тоже так думаю.

– На что она смотрит? Кто это… там, перед ней?

Генриетта заколебалась.

– Я не знаю, – сказала она. Что-то странное было в ее голосе. – Но мне кажется… она смотрит на тебя, Джон.

Глава 5

Между тем в столовой Тэренс высказал еще одну научную истину:

– Соли свинца лучше растворяются в холодной воде, чем в горячей.

Он выжидательно, хоть и без особой надежды взглянул на мать. Родители, по мнению Тэренса, – это сплошное разочарование.

– Мама, ты это знаешь?

– Я ничего не понимаю в химии, дорогой.

– Обо всем можно прочитать в книгах.

Это была простая констатация факта, но в ней определенно слышалась грусть.

Герда ничего не заметила. Она была в ловушке собственных тревог и забот, бесконечного кружения мыслей. Уже с утра, проснувшись, она почувствовала себя несчастной, как только поняла, что выходные у Энкейтллов, которых она ждала с таким страхом, все-таки наступили. Визит в «Лощину» всегда был для нее кошмаром. Там она неизменно чувствовала себя одинокой и совершенно сбитой с толку. Больше всего Герда боялась Люси Энкейтлл с ее странной манерой никогда не кончать фразы, стремительностью и непоследовательностью, с ее очевидным старанием быть милой и доброй. Но и остальные были не лучше. Два дня в «Лощине» были для Герды сплошным мучением, которое она терпела только ради Джона.

Этим утром Джон, потянувшись, сказал с видимым удовольствием: «Подумай только, проведем два дня за городом! Для тебя, Герда, это очень полезно. Как раз то, что нужно».

Машинально улыбнувшись, Герда отозвалась с самоотверженной стойкостью: «Это будет восхитительно!» Тоскливым взглядом она обвела спальню – кремовые полосатые обои с черным пятнышком около платяного шкафа; туалетный столик красного дерева с зеркалом, которое слишком сильно накренилось вперед; веселенький ярко-синий ковер; акварельные пейзажи Озерного края… [15] Милые, знакомые предметы. Она не увидит их до понедельника.

Вместо этого завтра в чужой спальне накрахмаленная горничная поставит у кровати маленький изящный поднос с чашкой чаю, поднимет жалюзи, начнет перекладывать одежду Герды, а это всегда страшно ее смущает… Она молча будет терпеть все это, чувствуя себя совершенно несчастной и стараясь успокоить себя: «Еще только одно утро…» Как в школьные годы, когда считала дни до праздников.

В школе Герда тоже не была счастлива. Она чувствовала себя там еще более неуверенно, чем где бы то ни было. Дома было лучше, хотя даже дома было не очень хорошо. Потому что, конечно, все были быстрее, сообразительнее, умнее, чем она. Замечания – нетерпеливые, резкие, не то чтоб очень обидные – свистели, как градины, над головой: «О-о, пошевеливайся, Герда!», «Растяпа, все у тебя из рук валится, дай я сама сделаю», «Не давайте Герде, она провозится целую вечность», «Герде ничего нельзя поручить…»

Неужели они все не видели, что от таких слов она делается еще медлительнее и бестолковее? Все хуже и хуже, нерасторопнее и несообразительнее. Все чаще смотрела, не понимая, если ее о чем-нибудь спрашивали. Пока наконец не нашла выход. Нашла, можно сказать, в общем-то случайно.

Она стала еще медлительнее, недоуменный взгляд сделался еще более пустым и отсутствующим. Но теперь, когда ей говорили с нетерпением: «Господи, Герда, какая ты несообразительная! Неужели ты не можешь понять?!» – она была довольна: за отсутствующим, непонимающим взглядом она скрывала свою истинную суть – она вовсе не была так глупа, как все думали. Нередко она просто притворялась непонимающей и, выполняя какую-нибудь работу, нарочито медлила и улыбалась про себя, когда чьи-либо нетерпеливые пальцы выхватывали эту работу у нее из рук.

Чувство своего превосходства согревало и восхищало. Довольно часто ее даже забавляло тайное сознание, что она не так глупа, как все думают. Да она вполне справилась бы сама, но предпочитала это скрывать.

Это внезапное открытие имело свое преимущество. Оказалось, всегда найдется, кому выполнить твою работу за тебя, а это, разумеется, спасает от многих неприятностей. Ну, если за тебя делают работу другие, если тебе не придется выполнять ее самой, то никто и не узнает, что ты не смогла бы хорошо справиться с порученным тебе делом. Так что начинаешь понимать, что ты не такая уж глупышка и не хуже остальных.

Герда, однако, опасалась, что подобные уловки будут бесполезными в «Лощине». Энкейтллы всегда разговаривали так, что человек чувствовал себя не в своей тарелке. Как Герда их ненавидела! Но Джон… Джону там нравилось. Он возвращался домой не таким утомленным и даже иногда менее раздражительным.

«Милый Джон, – подумала она. – Он просто чудесный! Все так считают. Прекрасный доктор, очень внимательный и добрый к больным. Джон трудится, не щадя своих сил. А как он выкладывается в больнице! Можно сказать, почти бесплатно. Джон так бескорыстен и так благороден».

Она всегда знала, что Джон талантлив и добьется самого высокого положения. И такой человек выбрал именно ее! Хотя мог бы сделать более блестящую партию. Не посмотрел на то, что она нерасторопна, порядком бестолкова и не очень хороша собой. «Ни о чем не беспокойся, Герда, я позабочусь о тебе!» – сказал он твердо, как и подобает настоящему мужчине. И Джон – подумать только! – выбрал именно ее!

Джон сразу сказал, посмотрев на нее с неожиданной и очень привлекательной улыбкой: «Знаешь, Герда, я люблю, чтобы все было по-моему».

Ну что ж! Пусть будет так. Она всегда старалась во всем уступать ему. Даже в последнее время, когда он стал таким нервным и раздражительным. И все не по нем… Все, что она ни делает, все плохо. Но он не виноват. Он так много работает и так бескорыстен…

О господи, эта баранина! Все-таки надо было отослать ее на кухню. А Джона все нет… Почему она вечно попадает впросак? На нее снова нахлынули темные волны беспокойства и неуверенности. Баранина! Эти ужасные выходные в «Лощине»! Острая боль пронзила виски. О господи, теперь опять приступ головной боли, а это постоянно раздражает Джона. Он никогда не дает ей никаких лекарств, хотя ему, как доктору, это было бы совсем нетрудно. Джон всегда говорит: «Не думай о головной боли. Нечего отравлять себя лекарствами. Энергичная прогулка на свежем воздухе – все, что тебе нужно!»

Баранина! Уставясь на блюдо с мясом, Герда чувствовала, как слова, повторяясь, стучат в висках: «Баранина, баранина, баранина!» Слезы выступили у нее на глазах… «Ну почему, почему у меня никогда ничего не получается как надо!»

Тэренс через стол посмотрел на мать, затем перевел взгляд на блюдо с бараньей ногой. «Почему мы не можем поесть? – подумал он. – До чего глупы эти взрослые! У них нет ни капли здравого смысла!»

Вслух он осторожно произнес:

– Мы с Николсом Майнером будем делать нитроглицерин [16] во дворе их дома, в Стретэме.