Расскажи мне, как живешь - Кристи Агата. Страница 43
«Он не был таким цельным, как остальные. На его восточной стороне заметна эрозия. Я думаю, может быть...»
Я говорю ясно и твердо: «Я устала от теллей».
«Что?» – Макс смотрит на меня с таким же ужасом, какой мог бы почувствовать средневековый инквизитор, услышав особенно откровенный образчик святотатства.
Он говорит: «Ты не можешь устать от них!»
«Я думала о других вещах», – я высыпаю на него весь список, начиная с электрического света, и Макс проводит рукой по затылку и говорит, что он бы не имел ничего против того, чтобы его наконец хорошо постригли.
Мы все соглашаемся, что очень жаль, что невозможно сразу переместиться с Чагара, скажем, в «Савой»! А так, острое удовольствие от контраста всегда теряется. Мы проходим через стадию не очень хорошей еды и частичного комфорта так, что удовольствие от включения электрического света или от открывания крана притупляется.
Наконец паром приходит. Мэри осторожно загоняют вверх по наклонным доскам. За ней следует Пуалу.
И вот мы на широком Евфрате. Ракка удаляется. Она выглядит прекрасной с ее глиняными кирпичами и восточными формами.
«Розовато-коричнево-желтый», – тихо говорю я.
«Тот полосатый горшок ты имеешь в виду?»
«Нет, – говорю я, – Ракка».
И я повторяю это имя негромко, как прощай, перед тем как я вернусь в тот мир, где правит выключатель электрического света...
Ракка...
Глава 11
ПРОЩАЙ, БРАК
Новые лица и знакомые лица!
Это наш последний сезон в Сирии. Мы копаем теперь на телле Браке, закончив наконец на Чагаре.
Наш дом, дом Мака, был передан (с огромной церемонией) шейху. Шейх уже занял деньги под этот дом, по крайней мере, три раза. Тем не менее в нем отчетливо проявляется гордость владельца. Владеть этим домом, чувствуем мы, это хорошо для его «репутации».
«Хотя, возможно, дом ему сломает шею», – говорит Макс задумчиво. Он долго и выразительно объяснял шейху, что крышу дома надо каждый год осматривать и вовремя чинить.
«Естественно, естественно, – говорит шейх, – Inshallah, все будет в порядке!»
«Многовато тут Inshallah, – говорит Макс. – Сплошь Inshallah, и никаких починок! Будет именно так!»
Дом, большие золотые часы и лошадь переданы шейху как подарки, сверх арендной платы и компенсации за посевы.
Удовлетворен шейх или разочарован, мы не совсем уверены. Он весь сплошные улыбки и экстравагантные заявления о дружбе, но в то же время он сделал серьезную попытку получить дополнительную компенсацию за «порчу сада».
«А что такое этот сад?» – спросил изумленный французский офицер.
И правда, что это? Когда его попросили привести хоть какое-то подтверждение того, что у него когда-либо был сад или хотя бы что он знает, что такое сад, шейх вынужден был пойти на попятный. «Я собирался сделать сад, – говорит он сурово, – но из-за раскопок мои намерения сорвались».
Этот «Сад шейха» на некоторое время становится предметом шуток среди нас.
В этом году с нами на Браке неизменный Михель, веселый Субри, Хайю с выводком из четырех нелепых щенков; Димитрий, нежно пекущийся о щенках, и Али. Мансур, № 1, старший слуга, слуга, знающий европейские порядки службы, поступил, El hamdu lillah, на службу в полицию! Он однажды приезжает навестить нас в полном блеске формы и улыбаясь от уха до уха.
Гилфорд этой весной ездил с нами в качестве архитектора, и теперь снова с нами. Он завоевал мое громадное уважение тем, что оказался способен подрезать копыта лошади.
У Гилфорда длинное, светлое серьезное лицо, и сперва, в начале первого сезона, он очень внимательно относился к стерильной обработке местных порезов и ран и наложению повязок. Однако увидев, что происходит с повязками, как только человек попадает домой, и пронаблюдав, как некий Юсуф Абдулла снял аккуратнейшую повязку и улегся под самым грязным углом раскопа так, что песок струйкой сыпался в рану, Гилфорд теперь просто щедро смазывает раны раствором марганцовки (которая здесь в почете из-за ее насыщенного цвета) и ограничивается тем, что подчеркивает, что нужно применять только наружно, а что можно без опасения пить.
Сын местного шейха, обучавший машину в той же манере, в которой объезжают молодую лошадь, и опрокинувшийся в вади, приходит лечиться к Гилфорду с огромной дырой в голове. В ужасе Гилфорд более или менее заливает ее йодом, и молодой человек топчется вокруг, пошатываясь от боли.
«Ах! – выдыхает он, когда ему удается заговорить. – Вот это прямо огонь! Это чудесно. В будущем я всегда буду приходить к тебе – никогда к врачу. Да – огонь, огонь, правда!»
Гилфорд убеждает Макса сказать ему, чтобы он шел к врачу, так как рана на самом деле серьезная.
«Что – это? – заявляет презрительно сын шейха. – Просто головная боль, вот и все! Что, однако, интересно, – добавляет он задумчиво, – если я сморкаюсь – вот так, – то слюна выходит из раны!»
Гилфорд зеленеет, а сын шейха уходит посмеиваясь.
Он возвращается через четыре дня для дальнейшего лечения. Рана заживает с невероятной быстротой. Он глубоко разочарован, что больше не применяется йод, а только очищающий раствор.
«Он совсем не жжет», – говорит он недовольно.
К Гилфорду приходит женщина с ребенком с раздутым животом, и в чем бы ни состоял истинный недуг, она в восторге от результатов, которые дали легкие лекарства, полученные ею. Она возвращается, чтобы благословить Гилфорда «за спасение жизни ее сына», и добавляет, что он получит ее старшую дочь, как только та достаточно подрастет; на это Гилфорд краснеет, а женщина удаляется, смеясь и добавляя несколько заключительных непечатных замечаний. Нет надобности говорить, что это курдская, а не арабская женщина!
Мы ведем сейчас эти осенние раскопки, чтобы завершить нашу работу. Этой весной мы закончили Чагар и сконцентрировались на Браке, где были найдены интересные вещи. Теперь мы кончаем Брак и собираемся завершить сезон месяцем или шестью неделями раскопок на телле Джидле, городище на Белихе!
Местный шейх, чей лагерь разбит на Джаг-джаге, приглашает нас на церемониальный пир, и мы принимаем приглашение. Когда наступает этот день, Субри появляется в полном блеске своего тесного костюма цвета сливы, начищенных ботинок и гамбургской шляпы. Он приглашен, чтобы сопровождать нас, и он действует, как связной, сообщая нам, как идут приготовления к пиру и в какой именно момент должно произойти наше появление.
Шейх с достоинством приветствует нас под широким коричневым пологом своего открытого шатра. При нем большая свита друзей, родственников и вообще приспешников.
После вежливых приветствий великие (то есть мы, формены Алави и Йахйа, шейх и его главные друзья) все садятся в кружок. Старик в красивых одеждах приближается к нам с кофейником и тремя маленькими чашечками. Малюсенькая капля интенсивно черного кофе наливается в каждую. Первая чашка вручается мне – доказательство того, что шейх знаком с (необычным!) европейским правилом первыми обслуживать женщин. Макс и шейх получают две следующие. Мы сидим и пьем. Через некоторое время еще одна малюсенькая капля наливается нам в чашки и мы продолжаем пить. Затем чашки у нас берут, снова наливают, и Гилфорд и формены пьют в свою очередь. И так оно и идет по кругу. На некотором расстоянии от нас стоит довольно большая толпа тех, кто принадлежит ко второму рангу. Из-за перегородки шатра рядом со мной слышится приглушенный смех и шорох. Это женщины шейха подглядывают и прислушиваются к тому, что происходит.
Шейх дает приказ, и один из приближенных выходит и возвращается с шестом, на котором сидит прекрасный сокол. Его устанавливают посреди шатра. Макс поздравляет шейха с такой великолепной птицей.
Появляются три человека, которые вносят большой медный котел и ставят его в центре кружка. Он полон риса, поверх которого разложены куски барашка. Все приправлено специями, очень горячее и пахнет чудесно. Нас любезно приглашают есть. У нас есть куски лепешек арабского хлеба, и с их помощью и с помощью собственных пальцев мы угощаемся из этого общего блюда.