Роза и тис - Кристи Агата. Страница 35

И, если хотите знать, Шекспир это понимал и пожалел бедолагу. Я имею в виду конец пьесы. Я думаю, Шекспир, погрузив гусиное перо в чернила – или чем они в то время писали, – собирался нарисовать злодея, но, чтобы осуществить это, ему пришлось пройти с Яго весь путь – идти с ним рядом, опускаться вместе с ним на самое дно и чувствовать то, что чувствовал Яго. Поэтому, когда наступает возмездие, Шекспир спасает его гордость. Он оставляет Яго единственное, что у того осталось, – молчание. Шекспир знает, что если ты побывал в аду, то не станешь об этом распространяться...

Гэбриэл резко повернулся ко мне. Его некрасивое лицо странно исказилось, в глазах светилась непривычная искренность.

– Знаете, Норрис, я никогда не был в состоянии поверить в Бога. Бога Отца, который создал зверушек и цветочки, который нас любит и о нас заботится. Бога, который создал мир. В этого Бога я не верю. Но иногда помимо моей воли я верю в Христа... потому что Христос спустился в ад... Настолько глубока была его любовь...

Покаявшемуся разбойнику он обещал рай. А как же другой, нераскаявшийся разбойник? Тот, кто проклинал и оскорблял его. С ним Христос спустился в ад. Может, после этого...

Гэбриэл вздрогнул. Глаза опять стали прежними – просто красивые глаза на уродливом лице.

– Я наговорил лишнего... До свидания! – резко бросил он и тотчас вышел.

Хотел бы я знать, говорил ли он о Шекспире или о себе. Скорее все-таки о себе.

Глава 20

Гэбриэл не сомневался в результатах выборов. По его словам, он не видел, что могло бы этому помешать.

Непредвиденное явилось в образе девушки по имени Поппи Нарракот, барменши из «Герба Смаглеров» в Грейтуитле. Гэбриэл никогда ее не видел и даже не знал о ее существовании. Тем не менее именно Поппи Нарракот дала толчок событиям, которые поставили под угрозу шансы Гэбриэла.

Дело в том, что Поппи Нарракот и Джеймс Барт были в очень близких отношениях. Но Джеймс Барт, когда напивался, становился невероятно грубым до садизма. Поппи Нарракот взбунтовалась. Она категорически отказалась иметь дело с Бартом. И держалась своего решения.

Вот и случилось так, что Джеймс Барт, получив отказ от Поппи Нарракот, явился ночью домой взбешенный и пьяный. Увидев ужас в глазах своей жены Милли, Барт еще больше разъярился и окончательно распоясался. Всю свою ярость от неудовлетворенной страсти к Поппи он обратил на несчастную жену. Барт вел себя как безумный, и Милли (трудно винить ее за это!) окончательно потеряла голову. Она решила, что Барт ее убьет.

Вырвавшись из рук мужа, Милли бросилась на улицу.

У нее не было ни малейшего представления о том, куда и к кому бежать. Ей и в голову не пришло обратиться в полицейский участок. Соседей рядом не было, только торговые лавки с крепко запертыми на ночь ставнями. Бежать было некуда.

Инстинкт направил Милли к человеку, которого она любила... который был добр к ней. Она не рассуждала и, конечно, не подумала о возможном скандале. В ужасе Милли помчалась к Джону Гэбриэлу – как отчаявшийся, загнанный зверек в поисках убежища.

Растрепанная, задыхающаяся, она бежала в гостиницу «Королевский герб», а за ней, выкрикивая угрозы, несся Джеймс Барт.

Как на грех, Гэбриэл оказался в гостинице.

Я лично считаю, что Гэбриэл просто не мог поступить иначе. Милли ему нравилась, он жалел эту несчастную женщину, а муж ее был пьян и опасен. Когда Джеймс Барт, с руганью ворвавшись в холл, стал ругать майора Гэбриэла, требуя оставить его жену в покое, а потом прямо обвинил в интимных отношениях с Милли, Гэбриэл послал его к черту, сказал, что Барт вообще недостоин такой жены и что он, Гэбриэл, позаботится, чтобы оградить Милли от его грубости.

Джеймс Барт бросился на Гэбриэла, как разъяренный бык, и тот сбил его с ног. После чего Гэбриэл снял для Милли комнату в «Королевском гербе» и посоветовал ей запереть дверь и не выходить. Гэбриэл сказал Милли, что сейчас ей возвращаться домой нельзя, а наутро все образуется.

Утром новость облетела Сент-Лу: Барт «все разузнал» про свою жену и майора Гэбриэла. Они были вместе в «Королевском гербе».

Нетрудно представить себе впечатление от подобного происшествия, когда до голосования оставалось всего два дня.

– Теперь для Гэбриэла все кончено, – нервно бормотал Карслейк, шагая взад-вперед по моей гостиной. – Мы погибли. Пройдет Уилбрэхем. Это трагедия! Откровенно говоря, мне этот самый Гэбриэл никогда не нравился.

Совершенно не умеет себя держать! Я знал, что он нас подведет!

Миссис Карслейк жеманно причитала:

– Вот что бывает, когда кандидат – не джентльмен!

Мой братец редко принимал участие в наших политических разговорах. Если он и присутствовал на них, то обычно молча курил. На этот раз он не спеша вынул изо рта трубку и сказал:

– Беда в том, что Гэбриэл повел себя именно как джентльмен.

Мне показалось тогда злой иронией судьбы то, что наиболее явные отступления Гэбриэла от общепринятых джентльменских стандартов лишь усиливали его позиции, тогда как единственный случай, когда он проявил донкихотское благородство, сразил его наповал.

Вскоре явился и сам Гэбриэл, упрямый и нераскаявшийся.

– Нечего поднимать вокруг этого шум. Карслейк, скажите, что я мог сделать?!

Карслейк поинтересовался, где сейчас находится миссис Барт. Гэбриэл ответил, что она все еще в «Королевском гербе», идти ей некуда. К тому же теперь все равно слишком поздно.

– Ведь так? – отрывисто спросил Гэбриэл, обратившись к Терезе, так как, видимо, считал ее единственным трезвомыслящим человеком.

– Да, действительно поздно, – подтвердила Тереза.

– Ночь – это ночь! – сказал Гэбриэл. – Людей интересуют ночи, не дни.

– Послушайте! Майор Гэбриэл! – пролепетал Карслейк. Он был совершенно шокирован.

– Господи, какие у вас грязные мысли! – воскликнул Гэбриэл. – Я не провел с ней ночь, если вы на это намекаете. Я только хотел сказать, что мы оба были ночью в «Королевском гербе». Для всего населения Сент-Лу именно это будет иметь значение. А также безобразие, которое устроил Барт, и то, что он сам говорит о своей жене.

– Если бы она уехала, – простонал Карслейк. – Куда угодно... лишь бы подальше отсюда. Может быть, тогда... – На мгновение он оживился, но тут же покачал головой. – Пожалуй, это будет выглядеть подозрительно... слишком подозрительно.

– Следует подумать о другом, – перебил его Гэбриэл. – Как быть с Милли?

Карслейк с недоумением уставился на него.

– Что вы имеете в виду?

– О ней, о Милли, вы не подумали?

– В настоящее время мы не можем заниматься мелочами, – высокомерно произнес Карслейк. – Мы должны попытаться найти какую-нибудь возможность вытащить вас из этой неприятности.

– Ну разумеется! – воскликнул Гэбриэл. – Миссис Барт в счет не идет, верно? Кто она такая? Никто! Просто несчастная порядочная женщина, над которой издевались и запугивали до беспамятства, которой некуда деться и у которой нет денег. Вот что, Карслейк, – возвысил голос Гэбриэл. – Должен вам сказать, что ваша позиция мне не нравится. Я скажу вам, кто такая миссис Барт. Она – человек! Вашей чертовой избирательной машине все безразлично, кроме выборов. Никто и ничто не имеет значения.

Как говорил мистер Болдуин [21] еще в давние времена: «Если бы я сказал правду, я бы проиграл выборы». Я, конечно, не мистер Болдуин и ничего особенного собой не представляю... Однако вы говорите мне следующее: «Вы, майор Гэбриэл, вели себя как обыкновенный, нормальный человек и поэтому вы потерпите поражение на выборах. Хорошо! В таком случае – к черту выборы! Оставайтесь сами со своими вонючими выборами. Я прежде всего человек, а уж потом политик. Я не сказал этой бедной женщине ни единого недозволенного приличиями слова и не ухаживал за ней. Мне ее было ужасно жалко – только и всего! Она прибежала вчера ночью ко мне, потому что ей некуда были идти. Хорошо! Пусть остается со мной. Я о ней позабочусь. Ко всем чертям и Сент-Лу, и Вестминстер, и вообще все это грязное дело!