Роза и тис - Кристи Агата. Страница 4

Смотря по обстоятельствам.

Однако все мои расчеты были нарушены самым неожиданным образом. Бросив взгляд через край стоявшей напротив тарелки, я вдруг заметил, что в суп упала капля... другая... Ни всхлипа, ни малейшего движения или какого-нибудь выражения горя... Слезы лились из глаз и капали в суп.

Я был ошеломлен и стал украдкой наблюдать за ней.

Слезы вскоре прекратились, ей удалось овладеть собой и даже доесть суп. Я не мог удержаться и (что было совершенно непростительно) сказал:

– Вы ужасно несчастны, не правда ли?

– Я абсолютнейшая дура! – с жаром воскликнула она.

Больше никто из нас не произнес ни слова. Официант убрал суповые тарелки и стал раскладывать второе блюдо: по крошечному кусочку мясной запеканки и на гарнир – изрядную порцию капусты из огромной миски. К этому он милостиво добавил по два ломтика жареного картофеля. Я посмотрел в окно и рискнул сделать какое-то замечание по поводу мелькавших за окном пейзажей. Потом произнес несколько фраз о Корнуолле, сказал, что не очень хорошо его знаю. А она? Да, она знает Корнуолл хорошо, так как жила там. Мы стали сравнивать Корнуолл с Девонширом и Уэльсом и восточным побережьем ничего не значащий обмен репликами, просто способ сгладить неловкость: она была виновата в том, что проливала слезы в общественном месте, я же провинился, позволив себе обратить на это внимание.

Лишь спустя некоторое время, когда официант поставил перед нами кофе, а я предложил ей сигарету и она приняла ее, мы вернулись туда, откуда начали.

Я извинился за то, что так глупо себя вел. Просто не смог сдержаться. Она сказала, что я, наверное, считаю ее форменной дурой.

– Нет, конечно! – возразил я. – Просто подумал, что вы дошли до предела. Так оно и было, не правда ли?

– Да, верно... – взволнованно произнесла она. – Но это крайне унизительно... дойти до такой степени жалости к самой себе, когда уже не соображаешь, что делаешь и кто тебя видит.

– Вы помнили об этом. И очень старались сдержаться.

– Не выла в голос, если вы это имеете в виду.

Я спросил, действительно ли все так плохо. Весьма плохо, был ответ, она правда дошла до предела и не знает, что делать дальше. Пожалуй, я уже и сам это почувствовал. Ее окружала какая-то напряженная атмосфера отчаяния, и пока Дженнифер находилась в таком состоянии, я не хотел, чтобы она уходила.

– Расскажите о себе. Я посторонний человек, а постороннему можно рассказать. Это не имеет значения.

– Собственно говоря, рассказывать нечего, я сама все запутала и испортила – абсолютно все!

– Наверное, положение не так уж безнадежно, – заметил я.

Мне было ясно, что Дженнифер необходимо успокоиться, ей нужна новая жизнь, новые силы... нужно, чтобы ее вытащили из трясины страданий и долготерпения и снова поставили на ноги. У меня не возникло ни малейшего сомнения, что я и есть тот человек, который способен это сделать... Да, все произошло так быстро.

Дженнифер с сомнением посмотрела на меня, как недоверчивый ребенок, но все же начала рассказывать.

В самый неподходящий момент, как всегда бывает В подобных случаях, официант принес счет. Хорошо, что это был третий ленч и никто не стал выпроваживать нас из ресторана. Я добавил десять шиллингов к своему счету, и официант, сдержанно поклонившись, тотчас исчез.

Мы вернулись к нашему разговору.

Судьба жестоко обманула Дженнифер. Она с необыкновенным мужеством встречала трудности, но их оказалось великое множество и они не прекращались, постоянно возникая одна за другой, а физических сил было немного.

Все складывалось как-то неладно с самого начала – ив детстве, и в юности, и когда она вышла замуж. Мягкость характера и в то же время импульсивность постоянно ставили ее в трудное положение. Можно было избежать трудностей, всегда подворачивалась лазейка, однако Дженнифер предпочитала встречать свои неудачи с открытым забралом. А когда, проиграв, она наконец решала воспользоваться подвернувшейся лазейкой, та ее неизменно подводила, и Дженнифер попадала в еще более скверное положение.

Во всем, что с ней происходило, она винила себя. У меня потеплело на сердце от такой привлекательной черты характера. Не было ни обиды, ни обвинений. «Наверно, – повторяла она задумчиво, – каким-то образом я сама виновата».

Мне хотелось закричать: «Нет, конечно же это не ваша вина! Разве не ясно, что вы – жертва? И всегда будете жертвой, пока не выйдете из фатальной роли человека, постоянно принимающего вину на себя!»

Дженнифер сидела передо мной – озабоченная, несчастная, побежденная и восхитительная! Думаю, уже тогда, глядя на нее через узкий столик вагона-ресторана, я понял, чего ждал в последнее время. Дженнифер... Не обладание ею... Мне хотелось вернуть ей уверенность в себе, хотелось видеть ее счастливой и здоровой.

Да, я уже тогда знал (хотя прошло немало недель, прежде чем я смог себе в этом признаться, что влюблен в Дженнифер. И мое чувство было гораздо большим, чем влюбленность.

Мы не говорили о том, как бы нам снова встретиться.

Наверное, она в самом деле верила, что мы больше не увидимся. Я думал иначе. Она назвала свое имя и, когда мы уходили из вагона-ресторана, с нежностью сказала:

– Это прощание. Но, пожалуйста, поверьте, я никогда не забуду ни вас, ни того, что вы для меня сделали.

Ведь я была в отчаянии... в полнейшем отчаянии.

Я пожал ей руку и попрощался, но знал, что это не окончательное «прости». Я был абсолютно уверен, что мы снова встретимся, даже если бы она взяла с меня слово не разыскивать ее. У нас с ней оказались общие знакомые. Я не говорил ей об этом, но понимал: мне будет совсем не трудно ее найти. Более странным казалось, что мы с ней не встретились раньше.

Я снова увидел Дженнифер неделю спустя на коктейле у Каро Стренджуэй. После этой встречи никаких сомнений больше не было. Мы оба знали, что с нами произошло...

Мы встречались, расставались и встречались снова. В гостях у знакомых, в тихих небольших ресторанчиках. Выезжали поездом за город и бродили, погруженные в сверкающий мир невероятного блаженства. Мы побывали на концерте, на котором Элизабет Шуман пела: «И на тропе, где будем мы бродить, с тобою встретимся, забудем все земное и затеряемся в мечтах, моля, чтоб небо любовь соединило, которую земля уж не разрушит».

Мы вышли после концерта и окунулись в шум и суету Уигмор-стрит. Я повторил последние слова песни Штрауса «в любви, в блаженстве бесконечном» – и встретился взглядом с Дженнифер.

– О нет, не для нас, Хью!

– Именно для нас, – возразил я. – Всю оставшуюся жизнь мы должны пройти вместе.

Нет, протестовала Дженнифер, она не может так вдруг все бросить. Она знает, что муж не позволит ей подать на развод.

– Ну а сам он мог бы это сделать?

– Да. Думаю, да. О Хью, нельзя ли нам оставить все как есть?

– Нет, нельзя!

Я не торопил ее. Ждал, наблюдая за тем, как к Дженнифер постепенно возвращалось душевное и физическое здоровье. Мне не хотелось, чтобы она изводила себя из-за необходимости принимать решение до тех пор, пока снова не станет тем веселым, счастливым существом, каким ее создала природа. Ну что же, я этого добился. Дженнифер окрепла и физически и духовно. Теперь мы должны были принять решение.

Это оказалось не так просто. У Дженнифер нашлось множество возражений – довольно странных и неожиданных.

Большей частью они были вызваны беспокойством за меня и мою карьеру, ведь это станет для меня полным крушением. Я уверял, что все обдумал. Я молод, и, кроме преподавания в школе, существует многое другое, чем я могу заняться. Дженнифер плакала: она никогда не простит себе, если разрушит мою жизнь. Этого не случится, уверял я, если она будет со мной. Без нее моя жизнь кончена.

В наших отношениях было немало взлетов и падений.

То Дженнифер, казалось, была готова принять мою точку зрения, то вдруг (когда меня не было рядом) снова отступала. Видно, ей не хватало уверенности в себе.