Серебряное зеркало и другие таинственные истории - Кристи Агата. Страница 12

Вольфганг остановился: было что-то пугающее в этом одиноком памятнике скорби. Весь облик женщины выдавал в ней существо незаурядное. Готфрид знал, что живет в смутные времена, когда множество благородных людей становились изгоями. Возможно, это была бедная плакальщица, которую смертоносный топор навсегда разлучил с близкими. Теперь с разбитым сердцем она сидела на берегу жизни, провожая в вечность всё, что было ей дорого.

Юноша подошел и сочувственно заговорил с нею. Вскинув голову, она дико уставилась на него. Каково же было его удивление, когда при яркой вспышке молнии он узнал лицо, которое часто являлось ему в мечтах! Оно было печальным и бледным, но восхитительно красивым.

Дрожа от сильных и противоречивых чувств, Вольфганг снова обратился к ней. Он пробормотал что-то о ее беззащитности в столь поздний час, без крова над головой, да еще в такую бурю, и предложил проводить ее к друзьям. Она указала на гильотину жестом, полным ужасного значения.

— У меня нет друзей на земле! — сказала она.

— Но у вас есть дом, — сказал Вольфганг.

— Да, в могиле!

Эти слова тронули сердце студента.

— Не примите это за дерзость, — сказал он, — но я хотел бы предложить вам мое скромное жилье в качестве ночлега и себя — в качестве защитника. Я чужой в этом городе и в этой стране, но если моя жизнь понадобится вам, распоряжайтесь ею. Я готов отдать ее прежде, чем хоть один волосок упадет с вашей головы.

Открытые, серьезные манеры Готфрида произвели должное впечатление. Иностранный акцент также говорил в его пользу, доказывая, что он не принадлежит к числу заурядных обитателей Парижа. И в самом деле, нет ничего убедительней красноречия, порожденного искренним чувством. Бесприютная незнакомка согласилась довериться заботам студента.

Он направлял ее неверные шаги через Понт Неф и мимо того места на площади, где толпа разрушила статую Генриха IV. Буря понемногу слабела, раскаты грома доносились издалека. Париж затих. Исполинский вулкан человеческих страстей на время уснул, собираясь с силами для завтрашнего извержения. Студент сопровождал свою подопечную по древним улицам Латинского квартала, мимо темных стен Сорбонны, к огромной мрачной гостинице, где он жил. Старая консьержка, впустившая их, удивленно глядела на непривычное зрелище — робкого отшельника Вольфганга в компании женщины.

Войдя в квартирку, студент впервые покраснел за скудость и убожество своего жилья. У него была только одна комната, старомодная гостиная, убранство которой еще хранило следы прежнего великолепия, — это был один из тех домов возле Люксембургского дворца, где когда-то селилась знать. Комнатка была завалена книгами, бумагами и всеми обычными учебными принадлежностями студента; его кровать стояла в алькове, в дальнем углу.

Когда принесли свечи и Вольфганг разглядел незнакомку, он был совершенно очарован. Бледное, но ослепительно красивое лицо оттеняла масса густых иссиня-черных волос. Во взгляде больших сверкающих глаз было что-то странное, почти неистовое. Под черным платьем угадывалась безупречная фигура. Девушка поражала своим обликом, хотя одета была очень просто. В ее наряде была единственная вещь, похожая на украшение: широкая черная лента вокруг шеи, скрепленная бриллиантовой пряжкой.

Лишь теперь студент задумался о том, где поселить беспомощное создание, оказавшееся под его опекой. Сперва он хотел уступить ей свою комнату и поискать для себя другое жилье. Но он был настолько заворожен ее чарами, настолько прикован к ней всеми помыслами и чувствами, что не мог ее покинуть. Поведение девушки было так же пленительно и необычно, как и ее внешность. Она больше не вспоминала о гильотине; ее отчаяние смягчилось. Заботливость студента завоевала доверие, а потом, очевидно, и сердце незнакомки. Подобно ему, она была пылкой, восторженной натурой, а энтузиасты быстро находят общий язык.

Под влиянием минуты Вольфганг признался девушке в своей страсти. Он рассказал ей о своих загадочных снах и о том, как она завладела его сердцем еще до их встречи. Она была взволнована его словами и не отрицала, что чувствует внезапную и столь же необъяснимую симпатию к нему. То было время безумных учений и безумных поступков. Старые предрассудки и суеверия были отброшены; всем управляла Богиня Разума. Брачные церемонии и клятвы считались пережитком прошлого — обременительными узами, в которых не нуждается благородный ум. «Общественный договор» был у всех на устах, а Вольфганг слишком любил отвлеченные теории, чтобы устоять перед модным тогда свободомыслием.

— Зачем нам расставаться? — сказал он. — Наши сердца едины. Перед судом разума и чести мы одно целое. Разве есть нужда в низких формальностях, чтобы соединить возвышенные души? Незнакомка сочувственно слушала его; как видно, они принадлежали к одной и той же школе.

— У вас нет ни дома, ни семьи, — продолжал он. — Я бы хотел заменить вам целый мир, — вернее сказать, я хочу, чтобы мы стали друг для друга всем на свете. Если для этого надо совершить обряд, давайте совершим его. Вот моя рука. Я навсегда принадлежу вам.

— Навсегда? — сказала незнакомка серьезно.

— Навсегда! — повторил Вольфганг.

Девушка сжала его протянутую руку.

— Тогда я ваша, — прошептала она и упала к нему на грудь.

Наутро, оставив свою невесту спящей, студент отправился на поиски более просторного жилья, соответствующего его новому положению. Вернувшись, он нашел незнакомку все еще лежащей в постели. Ее голова свесилась с кровати, рука прикрывала лицо. Он окликнул ее, но не получил ответа. Тогда он попытался хотя бы изменить ее неудобную позу. Но рука, до которой дотронулся юноша, была холодна, пульс не бился. Безжизненное лицо покрывала смертельная бледность — словом, девушка была мертва.

Испуганный и вконец растерянный, Готфрид поднял на ноги весь дом. Началась суматоха, о случившемся известили полицию.

Полицейский чиновник вошел в комнату и тут же отпрянул назад, увидев тело.

— Святые небеса! — вскричал он. — Как эта женщина оказалась здесь?

— Вы что-нибудь знаете о ней? — нетерпеливо спросил Вольфганг.

— Еще бы не знать! — ответил тот. — Она была гильотинирована накануне.

Он шагнул вперед, расстегнул черную бархатку на шее покойницы — и голова ее скатилась на пол!

Студент пришел в неистовое волнение. «Дьявол! Это дьявол завладел мною! — пронзительно кричал он. — Я погиб навеки».

Его пытались успокоить, но тщетно. Невозможно было разуверить его в том, что злой дух, вселившийся в мертвое тело, заманил его в ловушку. Он помешался и умер в лечебнице.

На этом старый джентльмен, любитель рассказов о призраках, закончил свою повесть.

— И это подлинный факт? — спросил любознательный джентльмен.

— Да, и вполне достоверный, — отвечал рассказчик. — Я получил сведения из первых рук: сам студент рассказал мне об этом. Я виделся с ним в Париже, в доме умалишенных.

Оливер Онионс

ПРОИСШЕСТВИЕ

Улица не очень сильно изменилась, и мало-помалу ее чары вновь начали действовать на Ромарина. Городские часы на улице неподалеку пробили семь, и он замер, сложив руки на трости. Он был полон любопытства, затем ожидания, и наконец, когда звук затих вдали, — странного удовлетворения от своей памяти. Часы били по-особенному, довольно замысловато: звук прерывался на доминанте и после необычно долгого интервала за ним следовал удар, обозначавший час. Только когда последний удар стал уже неуловимым для уха, Ромарин вернулся к тому занятию, от которого его отвлекли часы.

Это занятие особенно располагало к погруженности в воспоминания — он смотрел на едва заметные предметы на этой улице, настолько сильно позабытые, что теперь, когда он вновь видел их, они пробуждали в его памяти лишь запоздалый отклик. Необычная форма дверного молотка, стайка дымовых труб, трещина, все там же, в камне мостовой — когда-то со всеми этими вещами были связаны ассоциации, но они прятались очень глубоко в прошлом, и, потревожив эти воспоминания, Ромарин испытывал странное чувство одиночества и покинутости, какое бывает от возврата к тому, из чего давно вырос.