Серебряное зеркало и другие таинственные истории - Кристи Агата. Страница 20
— Так. Я вижу, они по-прежнему там, — сказал он; и это было всё. Не обменявшись ни словом, мы покинули кладбище, сели на велосипеды и продолжили путь.
За много миль от церкви, лежа на солнечном склоне, где овцы щипали сухую траву, он рассказал мне следующую историю:
— Когда семилетним мальчиком я впервые приехал сюда, она жила здесь со своим мужем. Тетя Кэдди знала их обоих и недолюбливала эту женщину. Но я не испытывал к ней неприязни. Как только мы познакомились, она сделала меня своим любимцем. Она казалась очаровательной девочкой, ветреной и шаловливой; но теперь-то я знаю, какой она была на самом деле.
Она непомерно гордилась своими руками — и действительно, они были прелестны, нежнее и мягче детских. Она без конца фотографировала их в самых разных положениях, а один ее приятель, скульптор, искусно изваял их из мрамора. Да, — это их ты видел сейчас. Но, несмотря на всю свою красоту, это были жестокие маленькие ручки. Было что-то греховное, даже порочное в том, как она любовалась ими.
Она умерла, пока я гостил здесь, и память о ней была увековечена, по ее собственной просьбе, тем надгробием, которое я тебе показал. Мраморные руки должны были стать ее эпитафией, более красноречивой, чем любые письмена. Им надлежало сохранить для потомков ее имя и память о самой обворожительной черте ее облика надежней, чем надпись, которая неизбежно сотрется с годами. Ее желание было исполнено.
Прихожан возмутила эта причуда, но у меня она не вызвала никаких страхов, обычно свойственных детям. Мраморные руки были прекрасным подобием оригинала — тех самых ручек, которые часто ласкали меня.
Без всякой опаски я приходил туда поглядеть, как они тянутся из земли, словно побеги белого сельдерея.
Я уехал, а через два года опять навестил тетю Кэдди. От нее я узнал, что вдовец женился снова — на уроженке этого городка и что мраморных рук на кладбище больше нет. Новая жена невзлюбила их (нетрудно угадать почему), и надгробие сняли по распоряжению мужа.
Кажется, я слегка огорчился: ее руки были как-то особенно памятны мне. И при первом удобном случае я тайком сбежал посмотреть, как могила выглядит без них.
Помню, стоял пасмурный серый денек, и на церковном дворе было тихо и пусто. Остановившись под ветвями, я сразу же увидел могилу и понял, что тетя Кэдди несколько опередила события. Мраморные руки всё еще были там. На том же месте, тем же знакомым движением они, казалось, приветствовали меня. Я обрадовался; я подбежал, опустился на колени и протянул руки, чтобы коснуться мраморных ладоней. Холодные и податливые, как мертвая плоть, они ласково, но цепко сомкнулись, словно призывая меня тянуть — тянуть…
Не знаю, что случилось потом. Должно быть, всё это время я пролежал в приступе лихорадки. Это была пора ужаса и беспросветного мрака — будто меня замуровали в склепе, среди копошащихся червей и скелетов, восстающих со своего ложа, — пока, наконец, не просиял благословенный дневной свет.
Хэриот замолчал, сел и принялся вырывать травинки с корнями.
— Я никогда не слышал, — отрывисто добавил он, — чтобы кто-нибудь еще испытал подобное. Но все же эта могила приобрела дурную славу, а мраморные руки пришлось возвратить на место. Воображение, бесспорно, подчас играет странные шутки с людьми.
Агата Кристи
СВЕТИЛЬНИК
Несомненно, это был очень старый дом. Весь квартал дышал тем надменным величием старины, какое нередко бывает свойственно древним соборным городам. Однако дом номер 19 казался старейшиной среди старейшин. Его окружала поистине патриархальная торжественность. Он возвышался наподобие крепостной башни среди сумрачных, холодных, горделивых строений — самый холодный, самый горделивый и мрачный. Строгий и неприветливый, отмеченный той особой печатью запустения, которая отличает покинутые жильцами дома, он господствовал над окрестными зданиями.
В любом другом городке ему дали бы прозвище «дома с привидениями», но жители Вейминстера не верили в призраков и не питали к ним почтения — исключая, впрочем, обитателей «графской усадьбы». Поэтому номер девятнадцатый избежал недоброй славы; тем не менее долгие годы для него не находилось покупателя или съемщика.
Миссис Ланкастер с одобрением оглядела дом. Ее сопровождал словоохотливый агент по торговле недвижимостью, необычайно воодушевленный перспективой вычеркнуть, наконец, дом № 19 из своих списков. Он вставил ключ в замочную скважину, не переставая разглагольствовать.
— Как долго этот дом пустовал? — спросила миссис Ланкастер, довольно резко прервав его болтовню.
Мистер Раддиш (он же «Раддиш и Фоплоу») слегка смутился.
— Э-э… некоторое время, — неопределенно ответил он.
— Так я и думала, — сухо произнесла миссис Ланкастер.
Тускло освещенный холл был зловеще-мрачным и холодным. Более впечатлительной женщине стало бы не по себе, но миссис Ланкастер оказалась на редкость здравомыслящей особой. Она была высока ростом, с густыми темно-каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой, и очень холодными синими глазами.
Она обошла весь дом от подвала до чердака, время от времени задавая толковые вопросы. Закончив осмотр, миссис Ланкастер вернулась в одну из гостиных, окнами выходящую на площадь, и решительно обратилась к агенту:
— С этим домом что-то неладно?
Мистер Раддиш был поражен.
— Конечно, помещение без мебели и жильцов всегда выглядит немного мрачным, — слабо отпарировал он.
— Вздор, — сказала миссис Ланкастер. — Арендная плата смехотворно мала. Этому должна быть какая-то причина. Ходят слухи о привидениях?
Мистер Радиш нервно вздрогнул, но ничего не сказал.
Миссис Ланкастер проницательно всматривалась в него. Спустя несколько мгновений она заговорила снова.
— Разумеется, всё это полная чепуха. Я не верю в призраков и прочую чертовщину, и меня бы это не смутило. Но слуги, к несчастью, весьма легковерны и пугливы. Не будете ли вы так добры объяснить мне, что послужило причиной слухов?
— Я — э-э… в самом деле не знаю, — запинаясь, проговорил торговый агент.
— А я полагаю, знаете, — спокойно произнесла леди. — Я не сниму этот дом, пока не выясню, что здесь произошло. Убийство?
— О нет! — вскричал мистер Раддиш, возмутившись при одной мысли о событии, столь неуместном в таком респектабельном квартале. — Это… это был всего лишь ребенок.
— Ребенок?
— Да.
— Мне неизвестны все подробности этой истории, — продолжал он неохотно. — Одни говорят так, другие этак. Но кажется, около тридцати лет назад этот дом снял приезжий, назвавшийся Уильямсом. Никто ничего о нем не знал. Он не держал слуг, ни с кем не завел дружбы и редко показывался на улице днем. У него был ребенок, маленький мальчик. Месяца два спустя Уильямс отправился в Лондон, — и не успел он приехать в столицу, как полицейские узнали в нем преступника, объявленного в розыск. Не знаю, в чем именно его обвиняли, но это было что-то очень серьезное, потому что он предпочел застрелиться, лишь бы не попасть в руки правосудия. Тем временем мальчик оставался один. У него было немного еды, и он день за днем ждал возвращения отца. К несчастью, ребенок слишком точно следовал отцовским указаниям: ни в коем случае не выходить из дома и ни с кем не говорить. Он был робким болезненным малышом, ему и в голову не пришло нарушить запрет. Соседи, не знавшие об отъезде его отца, часто слышали по ночам одинокие рыдания в пустом, заброшенном доме.
Мистер Раддиш помолчал.
— И… э-э… ребенок умер от голода, — закончил он таким тоном, будто всего лишь объявил, что собирается дождь.
— Значит, это призрак ребенка якобы посещает дом? — спросила миссис Ланкастер.
— На самом деле ничего такого нет, — поспешил заверить ее мистер Раддиш. — Никто ничего не видел, просто люди говорят — глупости, конечно, — но они говорят, что слышат детский плач.