Скрюченный домишко - Кристи Агата. Страница 41
Я колебался только одну минуту, а затем вручил письмо Софии. Вместе мы раскрыли Жозефинину черную книжечку.
«Сегодня я убила дедушку…»
Мы перевернули страницу. Это было очень любопытное сочинение, особенно, как я себе представляю, интересное для психолога. С поразительной откровенностью оно описывало ярость, которую вызывали любые препоны, чинимые эгоцентрическим желаниям. Мотив преступления был изложен так по-детски и был настолько несоразмерен, что мог вызвать только жалость.
«Дедушка не позволяет мне брать уроки танцев, и поэтому я решила его убить. Тогда мы поедем жить в Лондон, а мама не будет против танцев…»
Я привожу только несколько пассажей, но все они очень важны для понимания.
«Я не хочу ехать в Швейцарию и не поеду. Если мама заставит меня, я ее тоже убью – только мне негде достать яд. Может, я сама его сделаю. Из тисовых ягод. Говорят, они тоже ядовитые.
Юстас меня сегодня очень разозлил. Он говорит: я девчонка, и пользы от меня никакой, и моя сыщицкая работа дурацкая. Небось он никогда не думал бы, что я дура, если бы знал, что я совершила убийство.
Мне нравится Чарльз, но он какой-то глупый. Я еще не решила, на кого я свалю вину за преступление. Может, на Бренду и Лоуренса… Бренда противная, говорит, что у меня не все дома, а Лоуренс мне нравится – он рассказал мне о Шарлотте Корде: она убила кого-то там в ванне. Но сделала она это не очень-то умело…»
Последний абзац был весьма недвусмысленным:
«Я ненавижу няню… ненавижу… ненавижу. Она говорит, что я еще маленькая. Говорит, что я рисуюсь. Это она подговаривает маму послать меня за границу… Я хочу ее тоже убить – я думаю, на это сгодится лекарство тети Эдит. И если будет еще одно убийство, полиция вернется и снова станет очень интересно.
Няня умерла. Я рада. Я еще не решила, куда я спрячу пузырек с маленькими таблетками. Может быть, в комнате у тети Клеменси или у Юстаса.
Когда я буду умирать в старости, я пошлю ее шефу полиции, и тогда все увидят, какая я великая преступница».
Я закрыл книжечку. У Софии по щекам лились слезы.
– Чарльз, Чарльз, это ужасно. Она маленький монстр… но при этом… жаль ее до ужаса.
Я испытывал те же чувства.
Мне была чем-то симпатична Жозефина… И я все еще не утратил симпатии к ней… Не любишь ведь ты кого-то меньше из-за того, что у него туберкулез или другая смертельная болезнь? Жозефина была, как сказала София, маленьким чудовищем, но чудовищем трогательным. Она родилась с дефектом – выкрученный ребенок из скрюченного домишка.
– А если бы… она не погибла, что бы с ней сталось? – спросила София.
– Очевидно, ее бы послали в исправительное заведение или в специальную школу. Потом освободили бы или, на худой конец, признали невменяемой.
София содрогнулась:
– Лучше уж так, как есть. Но вот тетя Эдит… Мне невыносимо думать, что она взяла на себя вину.
– Она сама выбрала этот путь. Не думаю, что это получит огласку. Мне представляется, что против Бренды и Лоуренса, когда начнется суд, не будет выдвинуто никаких обвинений, и их освободят. А ты, София, – я переменил тон и взял обе ее руки в свои, – ты выйдешь за меня замуж. Я получил назначение в Персию – мне только что стало известно об этом. Мы поедем туда вместе, и ты забудешь о скрюченном домишке. Твоя мать будет ставить пьесы, отец сможет покупать больше книг, а Юстас скоро поступит в университет. О них больше не надо беспокоиться. Подумай обо мне.
София посмотрела мне прямо в глаза:
– Чарльз, ты не боишься на мне жениться?
– Чего же мне бояться? В бедной маленькой Жозефине сосредоточилось все самое худшее, что есть в вашей семье, а тебе, София, – в этом меня не переубедить – досталось все самое честное и мужественное. Твой дед был о тебе высокого мнения, а он, судя по всему, редко ошибался. Выше голову, друг мой, у нас впереди будущее.
– Я постараюсь, Чарльз. Я выйду за тебя замуж и сделаю тебя счастливым. – Она поглядела на записную книжечку. – Бедная Жозефина, – сказала она.
– Да, бедная Жозефина, – повторил я.
– И какова же правда? – спросил отец.
Я не привык обманывать старика.
– Это не Эдит де Хевиленд, – сказал я. – Это Жозефина.
Отец понимающе кивнул:
– Я и сам уже какое-то время думал об этом. Несчастное дитя…