Смерть у бассейна - Кристи Агата. Страница 16

Если Герде станет известно… «Чушь, — уверял он себя, — откуда? Она давно спит. Да и нет у нее чуткого воображения, никогда не было». Он вошел в дом, включил свет, а окно закрыл и запер. Потом, погасив свет, быстро и бесшумно поднялся по лестнице и вошел в спальню.

Комната была темна, и можно было различить ровное дыхание Герды. Она зашевелилась, когда он закрывал дверь. Голос ее был сонно-невнятен:

— Это ты, Джон?

— Да.

— Наверное, очень поздно? Который час?

Он ответил непринужденно:

— Понятия не имею. Прости, что разбудил. Мне пришлось зайти к Веронике ненадолго, — Джон постарался вложить в голос побольше зевоты, — …выпить.

— Спокойной ночи, Джон, — пробормотала Герда.

Было слышно, как она повернулась в постели.

Ну, великолепно! Ему, как всегда, повезло. Как всегда его на миг отрезвила мысль, не слишком ли часто он выезжает на удаче? Сколько было таких минут, когда, сдерживая дыхание, он загадывал: «Если на этот раз не выйдет…» Но всякий раз выходило!

Он проворно разделся и лег. «А эта — над тобой и имеет над тобой власть…» Вероника! И она имела власть над ним. «Но уж больше нет, милая, — подумал он с оттенком мстительного удовлетворения. — С этим все. Теперь я от тебя свободен».

Глава 10

Когда наутро Джон спустился в гостиную, часы показывали десять. Завтрак был сервирован не на общем столе, а на небольшом боковом. Герде завтрак был подан в постель, что ее порядком смущало.

Ерунда, считал Джон, Должны же люди вроде Энгкетлов, все еще умудряющиеся держать слуг и дворецких, находить им какую-то работу.

Он был весьма благожелателен к Герде в это утро. Нервная возбужденность, повергавшая его последнее время в такое раздражение, исчезла. Леди Энгкетл сказала, что сэр Генри и Эдвард отправились поохотиться. У нее самой были на руках садовые перчатки, и она несла корзину. Он как раз говорил с ней, когда приблизился Гаджен и подал на подносе письмо.

— Велено прямо в руки, сэр!

Слегка подняв брови, он взял письмо.

Вероника!

Пройдя в библиотеку, Джон вскрыл его.

«Как всегда, повелительна», — подумал он. Совсем не хочется идти. Потом Джону пришло в голову, что он заодно уж может и покончить со всем этим, и лучше сделать это немедленно!

Прямо из библиотеки он вышел на дорожку, ведущую к плавательному бассейну — своего рода центру всех тропинок. Одна взбегала в гору и терялась в лесу, другая — к цветочной аллее, третья вела от фермы, а по четвертой, избранной им сейчас, можно было выйти к шоссе. Считанные метры по шоссе — и вот особняк «Голубятня».

Вероника ждала его. Она окликнула его из окна вычурного, наполовину деревянного здания:

— Входи, Джон. Что-то утро нынче холодное.

В светлой гостиной весело пылал огонь в камине.

Окинув Веронику оценивающим взглядом, он ясно увидел то отличие от девочки из его воспоминаний, что ускользнуло от него накануне. По правде сказать, она стала даже красивее. Волосы ее, некогда темно-золотые, стали серебристо-платиновыми. И брови стали иными, придавая ее облику больше пикантности. Да она и не была никогда бездумной куклой. Веронику, припомнил он, определяли как актрису «интеллектуального толка». У нее была университетская степень и свое понимание Стриндберга и Шекспира. Теперь ему стало ясно то, что не было до конца очевидным прежде — ее совершенно баснословное самолюбие. Вероника привыкла добиваться своего, и под гладкими очертаниями этой красивой плоти он, казалось, ощущал злую и железную решимость.

— Я посылала за тобой, — сказала Вероника, протягивая ему сигареты, — потому что нам надо поговорить. Мы должны выработать условия. Нашего будущего, я имею в виду.

Он закурил и спросил с самым любезным видом:

— А у нас должно быть будущее?

Она наградила его гневным взглядом.

— Что ты хочешь сказать, Джон? Разумеется, должно быть. Мы потеряли пятнадцать лет. Нет нужды терять еще больше.

Он сел.

— Мне очень жаль, Вероника, но, боюсь, ты напрасно себя утруждала. Я был очень рад увидеть тебя снова. Но наши жизни никак не соприкасаются.

— Чушь, Джон. Я люблю тебя, а ты меня. Мы всегда любили друг друга. Когда-то ты оказался чудовищно упрям. Но сейчас это не важно. Нам с тобой нечего делить. Я не собираюсь возвращаться в Штаты. Как только закончатся съемки нового фильма, я буду играть в Лондоне, в театре. Пьесу я выбрала отличную — ее написал для меня Элдертон. Успех обеспечен.

— Не сомневаюсь, — учтиво отозвался он.

— А ты можешь оставаться врачом, — голос ее звучал мягко и понимающе. — Ты ведь добился успеха, — мне говорили.

— Дорогая моя, я женат! У меня дети.

— Я и сама замужем сейчас, — сказала Вероника. — Но такие вещи легко устранимы. Хороший адвокат уладит все. — Она ослепительно улыбнулась ему. — Я всегда хотела стать твоей женой, милый. Я даже сама удивляюсь, но это так!

— Прости, Вероника, но хорошему адвокату нечего улаживать. Наши жизни никак не соприкоснутся больше.

— Даже после минувшей ночи?

— Ты не дитя, Вероника. Ты имела парочку мужей, не считая череды любовников. Что, собственно, меняет прошедшая ночь? Решительно ничего, и ты это знаешь.

— О, дорогой мой Джон, — она все еще была сдержанна, не утратила чувства юмора. — Если бы ты видел свое лицо — там, в этой чопорной гостиной. Можно было подумать, что ты опять в Сан-Мигуэле.

Джон вздохнул и сказал:

— А я и был в Сан-Мигуэле. Постарайся понять, Вероника. Ты пришла ко мне из прошлого. Ночью я тоже был в этом прошлом, но сегодня — сегодня другое. Я пятнадцатью годами старше — человек, которого ты не знаешь, а если бы узнала, вряд ли бы порадовалась.

— Жену с детьми ты предпочитаешь мне? — она была искренне удивлена.

— Как это ни странно для тебя, но предпочитаю.

— Что за околесица, Джон? Ты любишь меня.

— Извини, Вероника.

Она сказала, явно не веря:

— Ты меня не любишь?

— В таких делах лучше быть предельно ясным. Ты невероятно красивая женщина, но я не люблю тебя.

Она сидела столь неподвижно, что могла бы сойти за восковую фигуру. От такого спокойствия ему стало чуть не по себе. Когда она заговорила, в голосе ее было столько злобы, что он отшатнулся.

— Кто она?

— Она? Ты о ком?

— Особа, что стояла у камина?

Генриетта, подумал он. Какой бес указал ей на Генриетту? Вслух он сказал:

— Кого ты имеешь в виду? Мэдж Хадкасл?

— Мэдж? Плотная брюнетка, что ли? Нет, не ее. И не твою жену. Я говорю о той высокомерной твари, что стояла, прислонясь к каминной полке. Это из-за нее ты отвергаешь меня. И не притворяйся нравственным: жена, дети. Дело просто в том, что у тебя есть другая.

Она встала и подошла к нему.

— А понял ли ты, Джон, что полтора года, с того дня, как я вернулась в Англию, я думаю только о тебе? Что, по-твоему, я забыла в этом дурацком месте? Да просто я узнала, что ты часто проводишь конец недели у Энгкетлов!

— Так вчерашнее не было случайностью?

— Ты принадлежишь мне, Джон. И всегда принадлежал.

— Я не принадлежу кому бы то ни было. Жизнь все еще не научила тебя, что невозможно овладеть чужим телом и душой? Молодым я был влюблен в тебя. Я хотел, чтобы наши жизни соединились. Ты отказалась!

— Моя жизнь и моя карьера были куда значительнее твоих. Врачом может быть любой!

Он слегка вышел из себя.

— Такое ли уж ты чудо, как тебе кажется?

— Ты хочешь сказать, что я не стала звездой первой величины? Но я стану! Стану!

Джон Кристоу смотрел на нее с неожиданным, вполне хладнокровным любопытством.

— А в это я, знаешь ли, не верю. В тебе есть изъян, вероника. Ты вся какая-то слишком уж хваткая, нет истинного благородства.

Вероника сказала негромко:

— Ты отверг меня пятнадцать лет назад. Ты снова отвергаешь меня сегодня. Я заставлю тебя жалеть об этом.