Таинственный мистер Кин - Кристи Агата. Страница 54

Тот наклонил голову, но ничего не ответил.

– Вы помогали им избавиться от печали. Более того, вы спасали им жизнь. Вы даже выступали в роли адвоката усопших.

– Все это как раз делали вы, а не я.

– Но это только благодаря вам, – ответил мистер Саттерсвейт. – И вы это прекрасно знаете. Помогая людям, вы действуете через меня. Странно, почему вы не действуете напрямую?

– Иногда я это делаю. – В его голосе прозвучали несвойственные ему нотки.

Мистер Саттерсвейт поежился. «После полудня определенно похолодает, – подумал он. – И это несмотря на такое яркое солнце».

Впереди, из-за поворота, появилась красивая девушка – голубоглазая блондинка в розовом хлопковом платье. Мистер Саттерсвейт сразу узнал ее. То была Молли Стенвелл, с которой он уже успел познакомиться.

Увидев мужчин, девушка в знак приветствия помахала им рукой.

– Джон с Анной только что вернулись! – крикнула она. – Они знали, что вы должны были приехать, но им пришлось пойти на репетицию.

– На какую еще репетицию? – удивленно спросил мистер Саттерсвейт.

– Репетицию спектакля. Это будет что-то вроде маскарада. Не помню, как он называется. Вы мистера Менли знаете? Ну, того, что жил там, внизу? У него прекрасный тенор. Он будет исполнять роль Пьеро, а я – Пьеретты. В ролях Арлекина и Коломбины заняты профессиональные артисты балета. А еще в постановке участвует хор местных девушек, которым руководит леди Росгеймер. Знаете, ей удалось сделать из них отличных вокалисток. Музыка неплохая, но уж слишком современная: временами никакой мелодии – сплошная какофония. Написал ее Клод Уикем. Да вы, наверное, о нем слышали.

Мистер Саттерсвейт, знавший почти всю богемную публику, кивнул. Ему было известно и о гениальности странноватого на вид композитора Клода Уикема, и о леди Росгеймер – толстой еврейке, пестовавшей молодые таланты. Много ему было известно и о сэре Леопольде Росгеймере, любящем супруге, который, в отличие от других любящих мужей, ни в чем не отказывал своей жене.

Хозяев дома они застали за чаем. Вместе с ними за столом сидел их гость – Клод Уикем. Поглядывая поверх роговых очков, он клал себе в рот все, что попадалось ему под руку, жестикулировал и, не проглотив пищу, торопливо говорил.

Джон Денман сидел прямо и, изображая на своем лице улыбку, делал вид, что внимательно слушает его. А композитор явно обращался к нему, поскольку миссис Денман сидела за столом с каменным лицом и молчала.

Мистер Саттерсвейт украдкой посмотрел на нее. Высокая, очень худая, с уже немолодым лицом. Гладкие, расчесанные на прямой пробор черные волосы. Простая женщина, совсем не пользующаяся косметикой. Деревянная кукла, да и только. И тем не менее… Ну должно же на ее лице быть хоть какое-то выражение. А его нет. Странно. Что-то с этой женщиной не так.

– Извините, что вы сказали? – переспросил композитора мистер Саттерсвейт.

Клод Уикем, влюбленный в свой голос, начал все заново:

– Россия, я сказал, была единственной в мире страной, в которой происходили интересные события. Русские проводили грандиозные эксперименты, пусть и над людьми, но они все же не сидели сложа руки. Потрясающе! – Он сунул в рот сандвич и тотчас отправил туда шоколадный эклер. – Возьмем, например, русский балет, – продолжил он с набитым ртом и, вспомнив о хозяйке дома, повернулся к ней: – Что вы думаете о русском балете?

Его вопрос был прелюдией к важному разговору, полагал композитор. Но ответ бывшей балерины обескуражил его.

– Я его не видела, – ответила Анна Денман.

– Что? – удивленно произнес Клод Уикем. – Но вы же…

– До замужества я была балериной, а теперь… – ровным, лишенным эмоций голосом ответила она.

– А теперь на заслуженном отдыхе, – закончил за нее Джон Денман.

– Танцевать? – пожав плечами, произнесла бывшая балерина. – Танцевать я умела. Но сейчас балет меня абсолютно не интересует.

– О!

Прошло несколько секунд, прежде чем к Клоду Уикему вернулся его прежний апломб.

– Кстати, об экспериментах над людьми, – включился в разговор мистер Саттерсвейт. – За эти эксперименты миллионы русских заплатили жизнью.

Молодой композитор резко повернулся к нему.

– Я понял, кого вы имеете в виду, – сказал он. – Карзанову! Да-да, великую и единственную в мире Карзанову! Вы видели ее на сцене?

– Да, трижды, – с благоговейным трепетом ответил мистер Саттерсвейт. – Два раза в Париже и один раз в Лондоне. И надо сказать, этого великолепного зрелища я никогда не забуду.

– Я ее тоже видел! – воскликнул Клод Уикем. – Тогда мне было десять лет, и в театр я ходил вместе с дядей. Боже мой, как же она танцевала! Это было какое-то чудо. Да, такое действительно не забывается.

Он в сердцах швырнул в цветочную клумбу недоеденную булочку.

– Знаете, в одном из берлинских музеев есть ее скульптура, – сказал мистер Саттерсвейт. – Она выглядит такой хрупкой, что кажется, щелкни по ней ногтем, и она рассыплется. Я видел Карзанову в партии Коломбины, в «Лебеде» и в «Умирающей нимфе». – Он печально покачал головой и продолжил: – Это было гениально. Такой балерины, как Карзанова, еще долго не будет. Она погибла в первые дни революции. А она была так молода…

– Придурки! Идиоты! Варвары! – прокричал Клод Уикем. Он глотнул чаю и поперхнулся.

– Я училась с Карзановой и очень хорошо ее помню, – спокойным голосом произнесла миссис Денман.

– Необыкновенная была балерина, – сказал мистер Саттерсвейт. – Вы со мной согласны?

– Да. Она была выдающейся танцовщицей.

Наконец Клод Уикем ушел, и Джон Денман облегченно вздохнул. Услышав глубокий вздох мужа, хозяйка дома неожиданно рассмеялась.

– Я знаю, что вы о нем думаете, – покачав головой, сказал мистер Саттерсвейт. – Но, несмотря ни на что, этот молодой человек – прекрасный композитор.

– Да, наверное, – сказал мистер Денман.

– В том, что он – талант, я уверен. Клод Уикем пишет настоящую музыку. Другое дело, сколько это продлится.

Джон Денман удивленно посмотрел на него:

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, к нему слишком рано пришел успех, а это для любого композитора опасно, – ответил мистер Саттерсвейт. – Даже очень. – Он бросил взгляд на мистера Кина и добавил: – Вы со мною согласны?

– Вы, как всегда, правы.

– Пройдемте в мою гостиную, – предложила миссис Денман. – Там нам будет удобнее.

Она вышла из-за стола и направилась в дом. Все потянулись следом.

Вновь увидев китайскую ширму, мистер Саттерсвейт затаил дыхание. И тут он заметил, что на него смотрит миссис Денман.

– Как она вам? – спросила она. – У вас тонкий вкус, и мне очень хотелось бы услышать ваше мнение.

– Очень красивая вещь. Просто уникальная.

– Вы совершенно правы, – заметил подошедший к ним мистер Денман. – Эту ширму мы купили вскоре после нашей свадьбы. Заплатили за нее, как мне кажется, десятую часть ее реальной цены. А потом целый год на всем экономили. Анна, ты помнишь то время?

– Да, конечно.

– Сказать по правде, не стоило ее покупать. Во всяком случае, тогда. Сейчас, конечно, другое дело. Знаете, недавно на аукционе «Кристи» было выставлено несколько красивых лаковых вещиц. И все китайские. Как раз для этой комнаты. Но когда я предложил Анне поменять здесь мебель, она наотрез отказалась.

– А мне нравится, как обставлена комната, – сказала миссис Денман и посмотрела на мистера Саттерсвейта.

В ее глазах он прочитал вызов. Оглядев комнату, он не заметил в ней ни картин, ни фотографий, ни цветов, ни безделушек – ровным счетом ничего, что делало бы ее похожей на женскую. Если бы не эта китайская ширма, то гостиную миссис Денман можно было бы принять за комнату в меблированных апартаментах.

Женщина улыбнулась:

– Знаете, я завела этот разговор только потому, что знаю: вы меня поймете. Мы приобрели эту ширму не потому, что она дешево стоила, а из-за любви к прекрасному. Вещь эта уникальная, и мы купили ее, хотя могли бы потратить деньги на что-нибудь более необходимое. А мебель, о которой говорит Джон, мы можем купить без ущерба для семейного бюджета.