Тени старинных замков - Непомнящий Николай Николаевич. Страница 69

А потом появилась надежда, что этот тоннель прошивает холм насквозь. Но я так и не чувствовал дуновения ветерка, указывающего, что тоннель сквозной, — запах тигра наполнял воздух, и я понял, что солнца мне уже не видать…

Я искоса глянул на детей, чтобы посмотреть, удалось ли Джоркенсу завладеть их вниманием. Они слушали, но, как мне показалось, не выказывали особого интереса. И у меня сложилось впечатление, что девочка симпатизировала тигру. Но я мог и ошибиться. Дело, кстати, происходило осенью, свет не зажигали, и в комнате царил сумрак. Моей вины в том не было: я не подозревал, что последует дальше.

— Тигр подбирался все ближе, — продолжал Джоркенс. — Я отметил для себя, что пол в тоннеле удивительно гладкий, отполированный мягкими лапами крупного хищника. И тут тоннель кончился глухой, так же отполированной стеной. Я повернулся в темноте — и скорее унюхал, чем увидел перед собой тигра.

— И что случилось потом? — спросил один из мальчиков.

— Он меня съел, — ответил Джоркенс. — А с вами говорит привидение.

Вот тут-то и начался переполох в темной комнате, вину за который возложили на меня.

Является у пражской церкви Св. Петра ровно в полночь. Характер: очень назойлив.

Этот бывший сторож церкви Св. Петра при жизни был отчаянным картежником. В XV веке во время Великой чумы людям было не до карт, и бедняга никак не мог найти себе партнеров. Однажды в церковь принесли в гробу одного из его приятелей, с которым они коротали время за картами. Когда колокола пробили начало вечерней мессы, сторож, вынув карты, со вздохом сказал: «Эх, приятель-приятель! Вот бы нам сейчас перекинуться в картишки…»

С последним ударом колокола мертвец вдруг поднялся из гроба и выхватил у сторожа карты. Началась игра, длившаяся до полуночи. И тут, когда колокола пробили полночь, партнер вновь улегся в гроб, а сторожа унесла неведомая сила.

После этого у церкви Св. Петра появилось привидение, как две капли воды похожее на него. Оно бродит по окрестным улицам и предлагает всем встречным сыграть робер-другой. Говорят, что освободить его от заклятия сможет тот, кто выиграет у призрака.

Марк Твен

ДИКОВИННЫЙ СОН

Позапрошлой ночью мне привиделся удивительный сон. Снилось, будто я сижу, задумавшись, на ступеньках крыльца в каком-то незнакомом городе. Время позднее — полночь или час ночи. Воздух свеж и напоен ароматами. Не слышно ни человеческого голоса, ни шагов запоздалого прохожего. Ни один звук не нарушает мертвую тишину, разве что глухо пролает собака и эхом ей отзовется другая.

Вдруг с улицы донеслись какие-то резкие, щелкающие звуки; я подумал, что это трещат кастаньеты и сейчас пропоют серенаду. Но через мгновение показался длинный скелет в рваном, заплесневелом саване; лохмотья, едва прикрывавшие грудь, раздувались от ветра. Скелет величаво прошествовал мимо меня и растворился в сером мраке звездной ночи. Он нес на плече гроб, изъеденный червями, и какой-то узелок в руке. Я понял, откуда исходили странные звуки — при ходьбе трещали суставы скелета, костяшки локтей стучали о ребра. Невероятно!

Не успел я собраться с мыслями и логически рассудить, что означает сие предзнаменование, как снова услышал знакомое пощелкивание, — приближался другой скелет. Он нес на плече развалившийся гроб, а доски изголовья и основания — под мышкой.

Мне очень хотелось окликнуть мертвеца, заглянуть под капюшон савана, но вдруг он сам, проходя мимо, повернул ко мне голову с пустыми глазницами и осклабился. Нет, пусть идет своей дорогой, решил я.

Только он скрылся, снова раздался треск и из полумрака возник новый скелет. Он сгибался под тяжестью надгробной плиты и волочил за собой на веревке трухлявый гроб. У крыльца скелет остановился, с минуту таращился на меня, потом попросил:

— Будьте добры, подсобите человеку!

Я помог ему спустить плиту на землю и тем временем прочитал надпись. Звали его Джон Бакстер Компенхерст, скончался он в мае 1839 года. Мертвец устало присел возле меня, провел костлявой рукой по лобной кости. Я рассудил, что делал он это по старой привычке, ибо не видно было, чтоб на черепе у него проступал пот.

— Плохи мои дела, плохи, — сказал он, печально подпершись рукой, кутаясь в остатки савана. Потом закинул левую ногу на колено правой и рассеянно поскреб кость лодыжки ржавым гвоздем, вытащенным из гроба.

— Что плохо, приятель?

— Все из рук вон плохо. Лучше б мне вовсе не помирать.

— Вы меня удивляете. Странно слышать такие слова. Что случилось? В чем дело?

— «В чем дело»! Гляньте-ка на мой саван — одни лохмотья остались! А плита? Вся истерлась. На эту рухлядь — гроб — и смотреть стыдно. Все имущество разрушается прямо на глазах, а вы, черт побери, спрашиваете, в чем дело!

— Успокойтесь, успокойтесь, — сказал я. — Все это, конечно, очень печально, но мне и в голову не приходило, что в вашем положении волнуются из-за таких пустяков.

— Извините, дорогой сэр, меня это волнует. Моя гордость уязвлена, мой покой нарушен, точнее — его больше нет. Если позволите, я внесу ясность в это дело, — молвил бедный скелет.

Он откинул капюшон, будто готовясь к выступлению, и невольно принял важную и бодрую осанку, не соответствующую его нынешнему мрачному положению и уж никак не гармонирующую с его скорбным положением.

— Продолжайте, — сказал я.

— Я обретаюсь на старом кладбище в двух кварталах отсюда, по этой же улице… Ну вот, так я и знал, что этот проклятый хрящ отвалится! Друг мой, привяжите ребро снизу к позвоночнику. Надеюсь, у вас найдется веревочка? Серебряная проволочка, конечно, глядится приятнее и носится дольше, если ее чистишь. Подумать только, прямо на ходу распадаюсь, а все из-за бесчувственных потомков!

Бедный скелет заскрежетал зубами, и меня кинуло в дрожь: отсутствие десен усиливало жуткий эффект.

— Так вот, я уже тридцать лет обретаюсь на этом старом кладбище, и, доложу вам, все изменилось с тех пор, как мое бренное тело впервые обрело покой, с тех пор, как я удобно устроился в гробу, потянулся, готовясь к долгому сну, и с восхитительным чувством умиротворения подумал: с заботами, огорчениями, тревогами и страхами покончено, покончено навсегда; ублаготворенный, я прислушивался к стуку — от первой горстки земли, брошенной на гроб, до легкого похлопывания лопаты могильщика по крыше моего нового дома. Как это было чудесно! О, я от души желал бы вам испытать это чувство сегодня же!

Костлявая рука с треском хлопнула меня по спине, и я моментально очнулся от раздумий.

— Да, сэр, тридцать лет назад я успокоился здесь и был счастлив. Тогда кладбище располагалось за чертой города, в великолепном старом лесу; там росли фиалки, ласковые ветерки перешептывались с листвой деревьев, прыгали веселые белки, ползали ящерицы, а птицы наполняли безмятежный покой музыкой. Ах, это неземное блаженство стоило десятилетий человеческой жизни! Все было волшебно и упоительно. У меня было прекрасное общество. Все мертвецы, поселившиеся по соседству, принадлежали к лучшим семействам города. Потомки были о нас очень высокого мнения. Они поддерживали могилы в безукоризненном состоянии, вовремя чинили кладбищенский забор, следили за тем, чтобы памятники не кренились, очищали от ржавчины ограды, подстригали розы и декоративный кустарник, предохраняли его от вредителей, посыпали гравием дорожки.

Все это в прошлом. Потомки позабыли о нас. Мой внук живет в роскошном доме, построенном на деньги, добытые вот этими мозолистыми руками, а я сплю в заброшенной могиле и паразиты гложут мой саван, да еще устраивают в нем свои гнезда. Я и мои друзья заложили основы процветания этого города, а спесивые потомки бросили нас догнивать на кладбище, которое клянут люди, живущие по соседству, над которым глумятся приезжие. Вот она, разница, между былыми временами и нынешними. Все могилы осели, надгробия сгнили или разрушились, ограды накренились, поломались, отдельные прутья торчат, памятники наклонились, будто от усталости. Порядка и в помине нет — ни роз, ни кустарника, ни посыпанных гравием дорожек. Даже облупившийся старый забор, якобы оберегавший от приблудного скота и равнодушных прохожих, топчущих могилы, совсем покосился и нависает над тротуаром, выставляя напоказ унылый вечный покой. И даже друг лес не может скрыть нашу нищету, потому что город простер зловещую руку и затащил его в свою черту; от прежнего лесного рая осталась лишь кучка жалких деревьев, безмерно утомленных городской жизнью. Они стоят, упершись корнями в наши гробы, вглядываясь в туманную даль, и мечтают туда перебраться.