Хикори-дикори - Кристи Агата. Страница 34

Миссис Хаббард резко спросила:

– Почему вы говорите «она»?

– М-да, забавная вещь – местоимение! Когда мы обнаружили труп, Нигель Чэпмен сказал: «Я убью того, кто это сделал. Я убью его!» «Его», отметьте! Нигель Чэпмен был абсолютно уверен, что убийца – мужчина. Может, потому, что представление о жестокости и насилии связано у него с образом мужчины. А может, он кого-нибудь подозревает. Мы еще успеем выяснить, что к чему. Но я лично склонен думать, что убийца – женщина. Почему? Очень просто. Кто-то пошел с Патрисией к ней в комнату, и она восприняла это вполне естественно. Следовательно, это была девушка. Юноши крайне редко заходят на женскую половину, не так ли, миссис Хаббард?

– Да. Это нельзя назвать непреложным правилом, но оно соблюдается довольно четко.

– Комнаты мальчиков находятся в другом крыле. Если предположить, что разговор Патрисии с Нигелем до его прихода в полицию был подслушан, то подслушать его могла, очевидно, женщина.

– Я вас понимаю. И некоторые девушки действительно проводят полдня, подслушивая под дверьми. – Она покраснела и добавила извиняющимся тоном: – Впрочем, я слишком резко выразилась. Ведь на самом деле, хотя дом наш построен на совесть, часть стен была разрушена и перебрана, а новые перегородки тоненькие, как картонки. Через них все слышно. Правда, Джин действительно любит подслушивать, что есть – то есть. Это у нее в крови. И конечно, когда Женевьев услышала, как Нигель говорит Пат об убийстве матери, она не преминула остановиться, ловя каждое слово.

Инспектор кивнул. Он уже успел побеседовать с Салли Финч, Джин Томлинсон и Женевьев. Он спросил:

– А кто живет рядом с Патрисией?

– С одной стороны – Женевьев, но там надежная старая стена. С другой стороны, ближе к лестнице, – комната Элизабет Джонстон, у нее временная перегородка.

– Круг слегка сужается, – сказал инспектор. – Француженка слышала конец разговора, а собиравшаяся на почту Салли Финч – начало. Следовательно, подслушать было практически невозможно, разве что немножко в середине. Конечно, я исключаю Элизабет Джонстон, живущую за тонкой перегородкой, но, с другой стороны, совершенно точно установлено, что в момент ухода Салли Финч она сидела в гостиной.

– Она постоянно была в гостиной?

– Нет, она заходила к себе за книгой. Как всегда, никто не помнит, когда именно.

– Это мог сделать любой из студентов, – беспомощно сказала миссис Хаббард.

– Если полагаться только на их слова, то да, однако у нас есть кое-какие дополнительные улики.

Он достал из кармана маленький пакетик.

– Что это? – взволнованно спросила миссис Хаббард.

Шарп улыбнулся:

– Волосы… Патрисия Лейн сжимала их в кулаке.

– Вы хотите сказать, что…

В дверь постучали.

– Войдите! – откликнулся инспектор.

Дверь распахнулась, и на пороге вырос Акибомбо. Его черное лицо расплылось в широкой улыбке.

– Простите, – сказал он.

Инспектор Шарп раздраженно перебил его:

– Да, мистер… м-м… что у вас там?

– Простите, но мне необходимо делать заявление. Чрезвычайно важный заявление, проливающий свет на этот печальный трагедия.

– Хорошо, мистер Акибомбо, – покорно сказал инспектор Шарп, – рассказывайте, я вас слушаю.

Акибомбо предложили стул. Он сел, глядя на обратившихся в слух инспектора и миссис Хаббард.

– Благодарю вас. Я начинаю?

– Да-да, пожалуйста.

– Видите ли, иногда у меня бывает неприятный ощущение в области желудок.

– Ай-ай-ай!

– Меня мутит, как выражается мисс Салли, но в действительности меня не совсем мутит. Я хочу сказать, у меня нет рвота.

Инспектор Шарп с трудом сдерживался, выслушивая эти медицинские подробности.

– Да-да, – сказал он. – Очень вам сочувствую. Но вы собирались рассказать…

– Может, это от непривычная пища. У меня здесь, – Акибомбо точно указал где, – очень наполнено. И еще я думаю, меня мутит потому, что нам дают мало мясо и много… как это говорится… углеродов.

– Углеводов, – машинально поправил инспектор. – Но я не понимаю…

– Иногда я пью маленький таблетка, мятный сода, а иногда порошок для желудок. Что именно – неважно, главное – что из меня сразу выходит много воздуха. – Мистер Акибомбо весьма реалистично изобразил отрыжку. – После этого, – он ангельски улыбнулся, – я чувствую себя гораздо лучше, гораздо лучше.

Лицо инспектора густо побагровело.

Миссис Хаббард повелительно сказала:

– Мы все прекрасно понимаем. Ближе к делу!

– Да. Конечно. Как я говорил, это случалось в начале прошлой недели… я точно не помню. Макароны были очень хорошие, и я очень много кушал и потом чувствовал очень плохо. Я пытался работать для моего преподавателя, но думать, когда здесь, – Акибомбо опять продемонстрировал где, – наполнено, очень трудно. Это было после ужин, и в гостиной была только Элизабет. Я говорю: «У тебя есть сода или порошок для желудок? Мой кончился». А она говорит: «Нет. Но, – говорит она, – я видела у Пат в комод, когда возвращала ей носовой платок. Я тебе принесу, – говорит она. – Пат не будет сердиться». И она ходила наверх и приносила мне пузырек. Почти пустой, сода почти нет. Я говорил «спасибо» и шел в ванную, насыпал в воду почти полный чайный ложка, размешивал и пил.

– Чайную ложку? Чайную ложку! Боже мой!

Инспектор ошалело уставился на Акибомбо. Сержант Кобб изумленно подался вперед. Миссис Хаббард невнятно пробормотала:

– Распутин!

– Вы проглотили чайную ложку морфия?

– Да, потому, что я думал: там сода.

– Ах, конечно… Но почему с вами ничего не случилось?

– Я потом был болен, серьезно болен. У меня не просто была изжога. Мой живот очень, очень болел.

– Не понимаю, как вы вообще остались живы!

– Распутин, да и только, – сказала миссис Хаббард. – Того тоже травили ядом и никак не могли отравить!

Мистер Акибомбо продолжал:

– Потом, когда следующий день мне становилось лучше, я брал пузырек, в котором сохранялась маленькая слой порошка, и ходил к аптекарю. Я хотел знать, что такое я принял, от чего мне становилось так плохо?

– И что он сказал?

– Он сказал, чтобы я приходил позже, а когда я приходил, он говорил: «Ничего удивительного! Это не сода. Это бора… бореный кислота. Вы можете класть его в глаза, но если пить чайный ложка этот бореный кислота, вы заболеваете».

– Борная кислота? – остолбенел инспектор. – Но как она попала в этот пузырек? Черт побери, куда делся морфий? – застонал он.

– У меня голова кругом идет.

– Простите, я продолжаю, – сказал Акибомбо. – Я стал думать…

– Ага, – сказал Шарп. – И что же вы надумали?

– Я думал о мисс Селия и о том, как она умерла; о том, как кто-то после ее смерти входил в ее комната и оставлял пустой пузырек с морфий и маленькая записка, говорившая, что она убила себя.

Акибомбо на мгновение умолк, инспектор ободряюще кивнул.

– И я… я говорил: кто мог это сделать? И я думал, что если это девушка, то это легко, а если парень, то нет, потому что он должен спускаться по наша лестница и подниматься другая, и кто-то может просыпаться и видеть или слышать его. И я думал опять и говорил: предположим, это кто-то в наша половина, но в комнате рядом с мисс Селия… ведь только ее комната соседняя с наша половина, да? У него балкон, и у нее балкон, и она спит с открытый окно, потому что это гигиенично. И следовательно, если он большой, сильный и атлетичный, он может прыгнуть в ее балкон.

– Кто из мальчиков жил рядом с Селией? Кто же, дай бог памяти? – сказала миссис Хаббард. – Ах да, Нигель и…

– И Лен Бейтсон, – закончил инспектор, притрагиваясь к бумажному пакетику. – Лен Бейтсон.

– Он очень хороший, очень, – грустно сказал мистер Акибомбо. – И он мне очень нравится, но мы не можем проникать в глубины человеческой психологии. Разве нет? Так утверждает современная теория. Мистер Чандра Лал очень сердился, когда его бореный кислота для глаз исчезался, а когда я спросил, он сказал, что ему говорили, что бореный кислота брал Лен Бейтсон…