Адюльтер - Коэльо Пауло. Страница 45

Мое сердце заполняет каждый уголок мироздания. Пытаюсь облечь все это в слова, чтобы объяснить себе самой, чтобы запомнить, что я чувствую сейчас, но мысли сейчас же улетучиваются, и снова все заполняется пустотой.

Сердце!

Раньше я видела вокруг себя необозримую вселенную, а сейчас она кажется мне крохотной точкой внутри моего сердца, расширившегося бесконечно до пределов космоса. Орудие. Благодать. Разум тщится сохранить власть и объяснить по крайней мере хоть малую толику того, что чувствую, но с этой силой ему не совладать.

Сила. Ощущение вечности наполняет меня таинственной, безмерной мощью. Я всемогуща. Я могу даже покончить со страданием, неотделимым от этого мира. В полете я разговариваю с ангелами, я слышу голоса и откровения, которые скоро будут позабыты, но пока еще реальны и вещественны, как этот орел передо мной. Я никогда не сумею даже самой себе объяснить, что сейчас чувствую, но это не имеет значения. Объяснения принадлежат будущему, а я пока еще пребываю в настоящем.

Вот снова исчезло умение размышлять – и я счастлива от этого. Я благоговею перед своим исполинским сердцем, исполненным света и мощи, способным принять в себя все, что уже случилось, и все, что еще случится отныне и до конца времен.

Вдруг возникает звук – я слышу собачий лай. Это значит, что мы приближаемся к земле и возвращаемся к действительности. Уже очень скоро я буду ощущать под ногами почву моей планеты, но совсем недавно я въяве увидела все планеты, все солнца Вселенной – и вместила их в сердце: оно больше всего на свете.

Мне бы хотелось пребывать в таком состоянии всегда, но способность мыслить возвращается. Справа я вижу наш отель. Озера уже скрылись из виду за рощами и пригорками.

Господи, неужели нельзя остаться такой навсегда?

Нельзя, отвечает мне орел, который проводил нас до парка, куда мы через несколько секунд приземлимся, а теперь, подхваченный восходящим потоком теплого воздуха – без усилия, без единого движения крыльев, – вновь взмывает ввысь. Останешься такой – не сможешь жить на этом свете.

Ну и что? (Разговаривая с орлом, я замечаю, что делаю это рассудительно, стараюсь привести разумные доводы.) Как смогу я жить в этом мире после того, что пережила в Вечности?

Постарайся, – доносится до меня уже еле слышный ответ орла. И вот он уже навсегда исчез из моей жизни.

Инструктор шепчет мне что-то – напоминает, что, когда ноги коснутся земли, я должна пробежать несколько шагов.

Прямо перед собой вижу газон. И то, о чем я так страстно мечтала еще совсем недавно – оказаться на твердой земле, – сейчас знаменует конец чего-то.

Чего же?

Вот ноги коснулись земли. Делаю еще несколько шагов. Инструктор отстегивает ремни. Смотрит на меня. А я смотрю на небо. И вижу в нем только другие разноцветные парапланы – плавно снижаясь, они приближаются ко мне.

Вдруг осознаю, что плачу.

– Что с вами?

Понимаю, что даже если повторю прыжок, никогда не смогу вернуть прежние ощущения.

– Все нормально?

Киваю. Не знаю, способен ли инструктор понять, что я пережила минуту назад.

Оказывается, способен. Говорит, что примерно раз в год у кого-нибудь из тех, с кем он летит, происходит такая же вот реакция.

– И когда спрашиваю, что случилось, они не могут объяснить. Да и с моими коллегами случается то же самое: они – словно в шоке и приходят в себя только уже на земле.

Ничего общего. Со мной – все наоборот. Но мне не хочется ничего растолковывать ему.

Благодарю его за то, что успокаивал перед полетом. Меня тянет сказать – я не хочу, чтобы испытанное мной там, в небе, кончалось. Но тут спохватываюсь: все уже кончилось, так что я не обязана ничего никому объяснять. Отхожу и, присев на скамейку в парке, жду, когда приземлится муж.

И не могу унять слез. Вот он уже на земле, с широкой улыбкой приближается ко мне, говорит, что ощущения были фантастические. А я продолжаю плакать. Муж обнимает меня, повторяет, что все уже позади, а он, конечно, виноват, заставив меня делать такое, к чему у меня не лежала душа.

Нет-нет, не в том дело, перебиваю я. Не трогай меня пока, пожалуйста. Сейчас я приду в себя.

Кто-то из персонала забирает термокостюмы и ботинки, отдает нам наши пальто. Я все делаю машинально, но с каждым движением все ближе к иному миру, к тому, который называется «реальным» и в который я ни за что не желаю возвращаться.

Но выбора у меня нет. И могу я только попросить, чтобы муж ненадолго оставил меня в покое. Он спрашивает, не зайти ли нам в отель – здесь становится холодно. Нет, я не замерзла.

И еще полчаса провожу в парке. И плачу. Благословенные слезы омывают мне душу. И наконец понимаю, что пора возвращаться в реальный мир.

Поднимаюсь, иду в отель. Потом мы садимся в машину и едем в Женеву. Играет радио, избавляя нас от необходимости разговаривать. Вскоре у меня начинается дикая мигрень, и я знаю, отчего: это кровь снова притекает в те участки мозги, которые были заблокированы недавними событиями. Процесс этого высвобождения сопровождается головной болью, но ведь так было всегда.

Муж не должен объяснять, что говорил вчера. Я не должна объяснять, что чувствую сегодня.

Мир совершенен.

* * *

Всего лишь час остается до конца года. Муниципалитет, значительно урезая бюджет новогоднего праздника, решил сократить расходы на уличную иллюминацию. Ну и ладно: я всю жизнь смотрю на эти огни, и они уже давно не пробуждают во мне прежней детской радости.

Не могу сказать, что буду скучать по этим триста шестидесяти пяти дням. Налетали шквалы, гремели громы, море едва не поглотило мой корабль, но все же я сумела пересечь океан и пристать к твердой земле.

К твердой земле? Нет, в супружеском союзе нельзя мечтать о ней. Чувство, возникшее между двоими, убивается именно отсутствием риска и вызова, ощущением, что ничего нового уже не будет. Обязательно нужно по-прежнему удивлять друг друга.

Все начинается с пышного празднества. Собираются гости, ведущий церемонии в сотый раз произносит речи о том, что дом следует строить не на песке, а на прочном камне, друзья осыпают новобрачных рисом. Невесты бросают букеты – барышни втайне завидуют нам, замужние женщины знают, что сделан первый шаг по дороге, совсем непохожей на ту, о которой рассказывается в сказках.

А потом постепенно, исподволь начинает вступать в свои права действительность. Но мы ее не принимаем. Мы хотим, чтобы наш избранник всегда оставался в точности тем же человеком, с которым мы стояли у алтаря и обменялись кольцами. Как будто время можно остановить.

Нельзя. И не надо. Ни опыт, ни появившаяся с годами мудрость не меняют человека. И время – тоже. Нас преобразует только любовь. И я, покуда парила в воздухе, поняла, что моя любовь к жизни, ко Вселенной – сильнее всего на свете.

* * *

Я вспоминаю проповедь, которую в ХIХ веке написал юный безвестный священник, разбирая Послание апостола Павла к Коринфянам и те разные лики любви, обнаруживающиеся у нее по мере ее развития. Он сказал нам, что многие из духовных текстов обращены лишь к какой-то одной стороне человека.

Они предлагают Мир, но не говорят о Жизни.

Обсуждают Веру, но забывают Любовь.

Рассказывают о Справедливости, но не упоминают Откровение, подобное тому, какое было явлено мне, когда я прыгнула в пропасть в Интерлакене, и какое вывело меня из черной ямы, собственными руками вырытой в моей душе.

И заставило со всей непреложностью навсегда понять, что только Истинная Любовь может соперничать с любой другой любовью, сколько ни есть их в нашем мире. Когда вверяемся без остатка, целиком, нам нечего терять. И тогда исчезают страх, ревность, скука повседневности и обыденности – и остается лишь свет, идущий из пустоты, свет, который не пугает нас, но лишь сильнее сближает. Свет этот постоянно меняется, и оттого он особенно прекрасен и полон неожиданностей – не всегда желанных нам, но неизменно – тех, с какими мы сумеем совладать и ужиться.