Взлет - Злотников Роман Валерьевич. Страница 15

И первые мои действия на этом поприще только подтвердили всеобщую версию. Ну кому могла прийти в голову такая глупость, как сокращение срока службы? Чушь же несусветная! Солдата учишь-учишь, готовишь его, готовишь, и только он привыкает к армейской службе, только у него начинает что-то получаться, как — раз! — его увольняют! Ну откуда тогда взяться боеготовой армии? А эта комиссия? Ну кто из серьезных людей будет так долго ковыряться в одном и том же? Да еще увеличивать и увеличивать число людей, набившихся в эту «детскую песочницу»? Ибо к моменту создания доклада, который меня в основном удовлетворил, численность членов комиссии уже зашкалила за две сотни.

Но я знал, что делаю. Все равно сдвинуть эту махину с места в одиночку можно было и не думать.

Вот я и использовал комиссию как способ, во-первых, собрать вокруг себя людей, способных хотя бы понять, что и как следует предпринять, и во-вторых, слегка переформатировать им мозги, освободить от забившей их рутины и возникшего в армии и обществе после победы в Русско-японской войне настроения шапкозакидательства. И это мне более или менее удалось. В основном благодаря тому, что для подготовки третьей, финальной версии доклада я воспользовался технологией покинутого мною будущего. То есть вывез две с лишним сотни членов комиссии в Магнитогорск, разместил их в общежитии сельскохозяйственного факультета университета, располагавшегося в нескольких верстах от города (студенты в тот момент как раз разъехались на практику), и устроил там мозговой штурм пополам с тренингами. Так что через десять дней в моем распоряжении были две сотни офицеров в чинах от поручика до генерала, уже способных понять, какую армию я хочу получить на выходе, и при некотором напряжении одобрить и даже поддержать те действия, которые я собирался для этого предпринять.

Так что едва комиссия по обобщению опыта Русско-японской войны закончила работу, разразившись стадвадцатистраничным докладом с разделами: действия пехоты, действия подвижных сил, действия артиллерии, применение авиации, организация маршей, инженерное оборудование позиций, снабжение войск, санитарное обеспечение и еще несколькими, — тут же на ее основе была создана новая комиссия — по организации Генерального штаба. Ибо, несмотря на то что в вооруженных силах Российской империи существовали такие словосочетания, как «Академия Генерального штаба» и «офицер Генерального штаба», самого Генерального штаба не существовало. Но его реальное формирование я отложил до будущих времен. Я собирался отобрать туда офицеров, которые наилучшим образом проявят себя при осуществлении хотя бы начальных этапов военной реформы. Ведь ясно, что провести военную реформу без Генерального штаба невозможно…

Поэтому первым, что родила новая комиссия, стало отнюдь не «Положение о Генеральном штабе», как можно было бы предположить, а три совершенно иных документа: «Основы организации боевой подготовки в подразделениях, частях и соединениях», «Нормативы по огневой, инженерной, физической и тактической подготовке» и, что я считал самым главным, «Критерии оценки деятельности командиров подразделений, частей и соединений». Потому как никакого порядка в этих самых критериях у нас не было. Совершенно небоеготовая часть, но с ухоженным расположением, приведенной в блестящий порядок хозяйственной документацией и отработанной строевой подготовкой вполне могла считаться образцом для подражания, а ее командир успешно двигался вверх по карьерной лестнице, способствуя широкому распространению в войсках подобного подхода к службе, да еще время от времени получая премии за экономию огневых припасов…

— Видите ли, ваше высочество, — задумчиво продолжил Витте, — вы для меня загадка. Все мы, конечно, разные, но если приглядеться, можно выделить большие группы людей, сходных по ценностям и… ну, скажем так, привычке думать и действовать. Купец всегда смотрит на все с точки зрения денег, инженер считает человека этаким природным механизмом, офицер склонен оценивать все с позиций военного искусства, для него вся жизнь — это набор успешных оборон, хитрых охватов, удачных и неудачных наступлений и так далее…

Я усмехнулся. Да-а, Сергей Юльевич-то молоток! Это ж надо — догадаться о зависимости способов мышления от профессионального образования и занимаемой социальной позиции. Ой какой талантище! Его б еще в мирных целях использовать.

— …Как только я начинаю думать, что наконец-то понял, кто вы такой, вы немедленно ставите меня в тупик совершенно нетипичной реакцией для той роли, которую я вам определил, — закончил Витте. А затем осторожно попросил: — Не разрешите ли мои сомнения, ваше высочество?

— Как же я могу это сделать, уважаемый Сергей Юльевич?

— Ну, просто скажите мне, кто вы такой, — твердо произнес Витте и взглянул мне в глаза.

Ох и не хрена ж себе! Это что, еще и он меня вычислил? Где я мог так спалиться-то?

Я несколько мгновений молча смотрел на Витте, изо всех сил стараясь сохранить каменное лицо, а потом осторожно произнес:

— В смысле? Какой-то у вас слишком общий вопрос. Или мне расценить его как сомнение в моем происхождении?

Витте вздохнул:

— Если бы я знал… Нет, в вашем происхождении у меня никаких сомнений нет. Но… какой-то вы не такой совсем. Ни на кого не похожий. И вроде не от мира сего, а как только начнешь анализировать, так просто завидки берут — мне б такую хватку…

И, свернув этот выбивший меня из колеи разговор, он отошел в сторону.

Я дождался, пока Витте исчезнет в толпе придворных, и перевел дух. Вот ведь, блин, что-то я осторожность потерял, похоже. Считаю, что уже полностью вжился, растворился на фоне местных, а стоит кому-то бросить взгляд со стороны, охватывающий, так сказать, картину сверху, во всем ее объеме, так сразу у умных людей начинают появляться вопросы. И ведь деваться некуда. Убей бог, в ближайшее время еще больше засвечусь. На той же военной реформе. Хотя куда уж больше-то?..

Опубликованные документы произвели в военной среде эффект разорвавшейся бомбы. Основная часть генералитета немедленно начала обвинять меня в некомпетентности, волюнтаризме, заявлять, что исполнение требований, заявленных в данных документах, возможно «в достаточном объеме» только в том случае, если военный бюджет будет увеличен не менее чем в два раза. Короче, шум стоял огромный. И только поддержка Витте помогла мне удержаться в своем кресле, после того как государя забросали пачками петиций как от отдельных заслуженных военачальников, так и от целых собраний ветеранов и групп офицеров, призывавших российского императора «спасти армию» путем избавления ее от некомпетентного руководства.

А затем разразилась настоящая буря. Потому что я заявил, что, ежели мы не можем в рамках существующего военного бюджета привести армию в должное состояние, значит, армия будет сокращена до той численности, для каковой этого военного бюджета хватит. Ибо хорошо обученный, оснащенный и подготовленный солдат на поле боя способен заменить двоих, а то и троих слабо подготовленных. А эти трое слабо подготовленных, между прочим, обходятся казне куда дороже, чем один хорошо подготовленный, даже если на его подготовку расходуется больше средств. Вот тут-то в войсках и в обществе поднялся такой ор, что я едва не оглох. Подобных обвинений во всех смертных грехах я еще не слышал. Причем обвиняли меня в едином порыве как генералы, так и «прогрессивная» общественность, сливаясь, так сказать, в экстазе.

Чуть погодя к этим воплям присоединили свой голос и союзники. Французы прислали делегацию поинтересоваться, что происходит и не собирается ли Россия под маркой военной реформы резко соскочить «с крючка» и выскользнуть из подготовленной ей роли основного «мальчика для битья» для набирающей силы Германии. Потерянные Францией Эльзас и Лотарингия пеплом Клааса стучали в галльское сердце, [13] но французы были достаточно умны, чтобы понять: шанс вырвать эти провинции из рук набравшей силу Германии у них появится только в случае, если основные силы немцев будут очень сильно заняты где-то еще, далеко от германо-французского фронта. И лучшим кандидатом на это «где-то еще» являлась именно Россия. А тут возникли слухи, что она собирается сокращать свою армию. Непорядок…