Генерал-адмирал. Тетралогия - Злотников Роман Валерьевич. Страница 17

Штабс-ротмистр несколько мгновений сидел неподвижно, завороженный рассказом, а затем облизнул внезапно пересохшие губы и хрипло спросил:

— И что?

— Убийцы были казнены сразу же после вынесения приговора. Напрасно они возмущались, требуя законного суда, настоящих адвокатов и прокуроров, обвиняя своих судей в пренебрежении законом, присягой и обзывая их самих преступниками. Их судьи и палачи не обратили на их вопли внимания. Они сами все это уже давно обсудили между собой. Да, все было так. Но у них уже не осталось веры в официальное правосудие. А каждый из тех, кто судил этих борцов за всеобщее счастие, потерял от их рук кого-то близкого — кто брата, кто сына, кто отца. Так что вопли террористов остались без ответа. Они были казнены. А затем и те, кто пришел им на смену. А потом и следующие. И в этой стране всем стало ясно, что больше нельзя убивать полицейских, и судей, и прокуроров — никого нельзя убивать, даже если это делается ради всеобщего счастия, а не из жадности либо от нищеты и безысходности, — аккуратно закруглил речь его императорское высочество.

Канареев удовлетворенно улыбнулся. Его лицо просветлело, как будто этот рассказ подсказал ему ответ на вопрос, который его очень сильно угнетал. Великий князь некоторое время с легкой усмешкой рассматривал жандарма, затем внезапно спросил:

— А знаете, что было дальше?

— Что же? — несколько отвлеченно спросил штабс-ротмистр.

— Они, эти полицейские, убили несколько тысяч человек. Не помню точно сколько. Уж больно много оказалось последователей у молодых людей из богатых или просто обеспеченных семей. Впрочем, среди этих нескольких тысяч таковых было менее половины.

— Вот как… — Улыбка штабс-ротмистра из удовлетворенной стала настороженной.

— А затем государство, которому полицейские, как они сами считали, служили, рухнуло, — голос великого князя молотом ударил по штабс-ротмистру, — и к власти пришли идейные последователи тех, на кого охотились эти полицейские. И их самих стали травить как собак. Тем более что после нескольких первых казней… ну ладно, после пары десятков казней эти люди привыкли к роли судьи и палача, более того, вошли во вкус, совсем как те, кого они сами казнили. И постепенно они стали убивать не только тех, кто действительно заслуживал казни, но и других, тех, кто, возможно, заслуживал наказания, даже тюрьмы, но никак не смерти. А затем и тех, кто вообще не был преступником, но мешал им или просто считал их методы неприемлемыми и говорил об этом вслух. Так что к тому моменту, как государство рухнуло, их считали бешеными собаками не только идейные противники, но и все население этой страны. Абсолютно все в ней живущие. — Великий князь замолчал, спокойно глядя на крайне озадаченного жандарма.

Некоторое время в кабинете царила напряженная тишина. Наконец штабс-ротмистр тихо спросил:

— Зачем вы мне все это рассказали?

— Я знаю, чем вызван переход блестящего гвардейского офицера из кавалергардского полка в отдельный корпус жандармов, — так же тихо ответил великий князь и после короткой паузы добавил: — И полностью разделяю ваши чувства.

— Вот как?

— Да.

В кабинете снова установилась тишина, затем штабс-ротмистр хрипло произнес:

— И что вы хотите мне предложить?

— Месть.

Канареев воткнул в сидящего перед ним человека горящий взгляд. Тот невозмутимо выдержал его и продолжил:

— Именно месть, но правильную. Такую, которая не сожжет вас изнутри и не уничтожит как члена общества, а, наоборот, позволит занять в нем достойное место.

— Что вы имеете в виду? — уточнил штабс-ротмистр после нескольких минут напряженного размышления.

— Бороться с революционерами, только лишь убивая или, скажем, сажая их в тюрьму и отправляя на каторгу, бессмысленно.

— Знаю, — губы штабс-ротмистра искривились в презрительной усмешке, — читал. Вы думаете…

— Не перебивайте меня. — На этот раз голос великого князя был холоден, как петербургский лед на Крещение.

Канареев мгновенно опомнился:

— Э-э… прошу простить, ваше императорское высочество.

Великий князь кивнул, дав понять, что извинения приняты, и продолжил:

— Вы невнимательны. Я же сказал «только лишь убивая». — Он подался вперед, уперев в жандарма ледяной взгляд. — Мы будем их убивать. А также перевербовывать. И выставлять дураками или наймитами иностранного капитала, причем в последнем случае это отнюдь не всегда будет являться ложью. И так далее. Но в первую очередь мы займемся не этим. Мы будем зарабатывать деньги, много денег — десятки, а если все пойдет, как я планирую, сотни миллионов рублей. И на эти деньги мы будем плавить сталь, растить хлеб, возводить плотины, строить корабли, дома и заводские корпуса. Но и это не все. Мы будем растить новых людей. Людей, которым некогда будет заниматься разными революционными бреднями, потому что у них будет свое дело, дело их жизни, дело, которое они передадут своим детям. И эти господа, мечтающие о варианте всеобщего счастия с собой во главе, окажутся бессильны перед такими людьми. Поэтому, если мы сможем сделать так, что через тридцать — сорок лет именно такие люди окажутся в нашей стране в большинстве, господа бомбисты проиграют. Навсегда. И… более никто невинный не погибнет от их бомб. Так, как это произошло с вашей старшей сестрой. И разве не это будет самой правильной местью?

Штабс-ротмистр склонил голову:

— Несомненно, ваше императорское высочество.

Великий князь усмехнулся:

— Перестаньте. Мне нужен единомышленник, а не тупой исполнитель. Тем более, повторюсь, я сказал «только лишь». Извольте сделать правильный вывод из моей фразы.

Жандарм несколько мгновений молча буравил взглядом собеседника и наконец тихо спросил:

— А если мне… нам попадутся те, кто… кто виноват в смерти моей сестры?

Великий князь слегка искривил губы в легкой усмешке:

— Вы жаждете крови?

— Этих — да! — жестко ответил ротмистр.

— Что ж… — Его императорское высочество задумчиво покачал головой. — Если их смерть в тот момент, когда они нам попадутся, не помешает исполнению наших главных, да и текущих задач, то… я думаю, мы не будем обременять императорское правосудие теми проблемами, которые сможем решить сами.

Лицо Канареева озарило злое торжество:

— Я немедленно подаю в отставку! И отдаю себя в ваше полное распоряж…

— А вот торопиться не надо. Я думаю, ваша отставка преждевременна. Вы мне понадобитесь и в этом синем мундире. Кроме всего прочего, я еще и генерал-адмирал, и сдается мне, пришла пора навести порядок в морском ведомстве. А то что-то не нравится мне, как там обстоят дела…

Штабс-ротмистр молча наклонил голову. Если требуется остаться на службе, значит, так тому и быть. Нет, он не забыл, как великий князь в начале разговора упоминал, что Судейкин собирается подавать прошение об увольнении его, Канареева, со службы. Но против воли его императорского высочества Судейкин никак не тянул. Если его высочество решил, что Канарееву полезнее остаться на службе, — быть по сему.

— Отлично, а теперь давайте поговорим о том, для чего вы мне понадобились…

За забором, у которого притаился штабс-ротмистр в необычном наряде, послышался скрип отворяемой двери парадной. Канареев приподнялся и заглянул в щель. Он! Штабс-ротмистр развернулся и, выудив из-за пазухи тонкий белый платок, так не вязавшийся с его нынешним обликом, несколько раз взмахнул им в сторону дальнего угла дома. Пару мгновений ничего не происходило, затем из-за угла послышались шум, крики и почти сразу пронзительный свисток городового. А спустя еще одно мгновение из-за угла выметнулись две темные фигуры и, топоча сношенными башмаками, пронеслись мимо штабс-ротмистра, снова затаившегося в зарослях бузины.

— Никшни, Тятеря, — хрипло просипел на бегу один, — скидывай хабар! Заметут!

Второй зло взвыл, и тотчас в заросли у забора полетели какие-то свертки, кульки, тряпки, а еще через несколько вздохов обе фигуры исчезли в ближайшей подворотне. Но за секунду до этого из-за того же угла появились грузно бегущий городовой, продолжавший отчаянно дуть в свисток, и топающий за ним дюжий мужик в грязноватом белом фартуке и картузе, с метлой наперевес. Впрочем, назвать метлой монументальное сооружение, которое он держал в руках, можно было с очень большой натяжкой — скорее дубина, просто замаскированная под этот дворницкий инструмент. Преследователи промчались по переулку не останавливаясь и, пыхтя как два паровоза, скрылись в той же подворотне, где исчезли двое грабителей. Потому что в профессиональной принадлежности первой парочки после всего произошедшего мог бы усомниться только слепой. Некоторое время в переулке стояла испуганная тишина, но затем у ворот, ведущих во двор дома, около забора которого притаился штабс-ротмистр, послышался шорох и следом удивленный возглас: