Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence". Страница 13

Ну и кто же готовил по рецептам Блюментроста декокты и пилюли, настои и порошки? Кто заведовал придворной аптекой?

Блюментрост заведовал. Родной брат нашего героя, Иван Лаврентьевич (Иоганн Готлиб) Блюментрост. Он же по совместительству девять лет руководил Медицинской канцелярией – то есть, современным языком выражаясь, был министром здравоохранения.

На этом совпадения не заканчиваются. Когда первая царственная пациентка Лаврентия Лаврентьевича скончалась, встал вопрос о наследстве незамужней и бездетной принцессы. И принадлежавшее ей огромное загородное имение Гатчинская мыза (ныне город Гатчина), вместе с полями, пашнями, лесами, деревнями и крестьянами царь пожаловал… кому бы вы думали? Нет, не Лаврентию Блюментросту. Его старшему брату, лейб-аптекарю Ивану Блюментросту.

Случалось наследовать недвижимость и Лаврентию Лаврентьевичу. Когда умер его предшественник на посту лечащего царского врача, шотландец Арескин, Блюментрост унаследовал не только должность, но принадлежавшее покойному имение Паколу. Скончался, кстати, Арескин скоропостижно – поехал подлечиться на вновь открытые Олонецкие марциальные воды, где и умер. А организовал тот марциальный курорт и руководил им… да-да, наш хороший знакомый, Лаврентий Блюментрост.

Любопытно, правда? Вот и Ушаков так считал.

А теперь отвлечемся немного от следствия и поговорим о людских фобиях, коих доктора насчитывают уже более тысячи и постоянно открывают новые и новые. В длинном списке человеческих страхов опиофобия – то есть боязнь врачей и лечения – занимает весьма почетное место. Фобия эта сложная, составная, и входят в нее:

– эргазиофобия – боязнь врачей-хирургов;

– дентофобия, она же одонтофобия – боязнь зубных врачей;

– фармакофобия – боязнь принимать лекарства;

– томофобия – боязнь хирургических операций;

– нозокомефобия – боязнь больниц;

– ятрофобия – боязнь врачей и вообще любых людей в белых халатах, включая процедурных сестер и даже безобидных санитарок.

Бывали в истории периоды, когда эти фобии становились катализаторами для приступов массового помешательства – и тогда, например, необразованные толпы убивали врачей, самоотверженно пытающихся остановить эпидемии: и в самом деле, появляются люди в белых халатах, уколы непонятные делают, а народ вокруг повально умирает, и недолго перепутать причину со следствием…

И так уж повелось, что обвинять врачей в отравлении известных пациентов считается у историков дурным тоном и признаком суеверного невежества. Проявлением, так сказать, опиофобии.

А почему, собственно? Клятва Гиппократа не дает поклявшемуся пожизненной индульгенции. Разве мало клятв нарушают люди?

Но историки стоят на своем. Характерен пример со смертью Наполеона: очень давно в волосах покойного императора обнаружили мышьяк в концентрациях, несовместимых с жизнью, однако историческая наука упорно не желала признать факт отравления, изобретая всевозможные объяснения. Точку в спорах поставил уже в наши дни французский суд, вынесший вердикт: император убит посредством отравления.

Однако, чтобы не уподобляться озверевшей толпе, убивавшей врачей во время чумных бунтов, постараемся разобраться с делом Блюментроста беспристрастно, на основе презумпции невиновности. У генерал-аншефа Ушакова такой возможности не было: императрица еще до начала следствия сама назначила виновного и требовала лишь найти доказательства.

Ушакову для успешного следствия требовался консультант, изрядно разбирающийся в медицине и фармакологии, – иначе полицейский генерал попросту ничего бы не понял в латинских терминах. Консультант, смыслящий в медицинской науке не меньше самого Лаврентия Лаврентьевича. Найти такого человека было не просто: доктора-иностранцы (в основном немцы) держались в чужой и чуждой стране обособленной группой, свято исповедуя принципы взаимоподдержки и корпоративной солидарности. Круговой поруки, проще говоря. А русских кадров достаточной квалификации подготовить пока не успели.

Однако отыскался такой человек, и очень быстро, – медицинское светило, готовое выступить экспертом в деле Блюментроста. Причем отнюдь не благожелательным к лейб-врачу экспертом, и даже не нейтральным.

Знакомьтесь: Николай Ламбертович (Николаас) Бидлоо, известный голландский врач, тоже происходивший из медицинской династии: отец, Ламберт Бидлоо – ученый-биолог и по совместительству придворный аптекарь штатгальтера Вильгельма Оранского, а родной дядя Говерт Бидлоо – известнейший анатом и ректор Лейденского университета.

Пригласил в Россию Николая Бидлоо посланник Матвеев по личному указанию Петра I. В подписанном в Гааге контракте значилось, что будет трудиться приезжий лекарь в должности лейб-врача в течение шести лет.

Не сложилось. Вокруг престола к тому времени сформировалась теплая компания медиков, поделившая все хлебные места, – и голландец-конкурент ко двору не пришелся, в прямом и в переносном смысле. Особенно напряженные отношения сложились у него с кланом Блюментростов.

Спустя недолгое время пришлось Николаю Бидлоо отправиться из столичного Петербурга в Москву, – а Первопрестольная в те годы медленно, но неудержимо становилась провинцией. Ссылку, впрочем, оформили вполне почетно: в Москве Бидлоо основал и возглавил Московский госпиталь с госпитальной школой при нем. Школа стала первым медицинским вузом в России, готовившим национальные кадры, а госпиталь существует до сих пор и называется Главным военным клиническим госпиталем им. Н. Н. Бурденко…

Названия должностей звучные, а на деле… На деле в подчинении у Бидлоо (кроме полусотни студентов) оказались четыре человека: лекарь с подлекарем, да аптекарь с помощником, – на всё про всё, и лечить, и учить. Причем, что характерно, финансировали деятельность госпиталя и школы не кто-нибудь, а братья Блюментросты – сначала Иван как глава Аптекарского приказа и Медицинской канцелярии, позже и Лаврентий как президент Академии наук.

Первые студенты-медики России блюментростовыми попечениями нищенствовали. Богатые частные пациенты, способные поправить дело, в госпиталь к Бидлоо не спешили: московский бомонд в раздоре между врачами-иностранцами решительно принял сторону клана Блюментростов: «…они на Руси уже век жили; коли кто из Блюментростов рецепт прописал, так его из рода в род, от деда к внуку передавали как святыню». А доктора Бидлоо москвичи обвиняли в тайном выкапывании и осквернении трупов, в ампутациях, сделанных ради научного интереса, а не по медицинским показаниям, и в прочих смертных грехах…

И пока Лаврентий Лаврентьевич лечил царственных пациентов и их приближенных, в госпиталь к Николаю Ламбертовичу шли со своими хворями отставные солдаты, монахи, подьячие… Даже нищих доводилось лечить.

Однако, странное дело, больные у Бидлоо почему-то выздоравливали гораздо чаще, чем умирали, – и солдаты, и подьячие, и даже нищие. Авторитет и госпиталя, и его руководителя постепенно рос, и – со временем, далеко не сразу – лечиться у Бидлоо начали первые люди Первопрестольной… Но, увы, по рангу тем людям всё же было далеко до пациентов Лаврентия Блюментроста. Провинция…

Возможно, вспоминая известную мысль Юлия Цезаря о том, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, Бидлоо за годы ссылки смирился с тем, что стал самым популярным в Москве врачом, а столичная карьера не сложилась… Но в 1729 году произошло неожиданное: юный император Петр II вернул Москве статус столицы империи. Не просто вернул – переехал туда вместе со всем двором, со всем тогдашним высшим светом, со многими центральными ведомствами и учреждениями… И Бидлоо вновь стал столичным врачом.

Когда заклятые враги Николая Ламбертовича – братья Блюментросты – оказались на «его территории», выяснилось, что доктор-голландец не забыл и не простил давних обид. Старые враги вновь сошлись в схватке… Никакой метафоры здесь нет – сошлись в самом прямом смысле, лицом к лицу, – над постелью заболевшего императора. И дело чуть не дошло до рукопашной.