И пришёл многоликий... - Злотников Роман Валерьевич. Страница 22

– Давай.

Парень услужливо пододвинул поднос, так, чтобы пальцы князя коснулись стакана, а затем, Покосившись на царивший в комнате беспорядок, вкрадчиво поинтересовался:

– Может быть, я все-таки уберусь? Князь жадными глотками выпил содержимое стакана и со звоном брякнул его на прежнее место.

– Уф, уже лучше. На ессентуках развел?

– Так точно, вась сиясь, все, как надо.

– Молодец.

– Рад стараться, вась сиясь!

Князь с хрустом потянулся, рывком поднялся и, накинув на шею полотенце, двинулся в сторону душа. Метелица, вытянувшийся во фронт при принятии князем вертикального положения, поспешно бросил ему в спину:

– Так, Может, я уберусь?

– Сам! А ты пойди вон.

Метелица вздохнул. Он завербовался во флот с Лукового Камня, мира молодого, сурового, малочисленное население которого преимущественно занималось фермерством. Третий сын фермера, чья доля наследства никак не могла обеспечить ему достойного существования, а только усугубляла скудость долей старших братьев, не строил никаких далеко идущих планов и рассчитывал, отслужив пять-шесть стандартных контрактных сроков, заработать приличную пенсию и уволиться из флота в чине максимум флаг-старшины. На его несчастье либо счастье, окончание им учебки совпало с началом широкомасштабных военных действий против Врага в окраинных мирах империи, и весь их выпуск тут же попал в мясорубку битвы за Светлую. Молодой десантник не только выжил, но и умудрился заработать Большой Георгиевский крест за то, что захватил в составе взвода первый в истории русского флота боевой корабль-«скорпион» Врага. А затем удерживал его почти двенадцать часов, до подхода подкрепления. Причем последние три часа – в одиночку. Правда, Георгиевский крест был не единственным его приобретением. Другими были еще восемь кремнийкомпозитных позвонков, протез левого плечевого сустава и регенерированные ткани основных плечевых мышц. И, кроме того, полный запрет на службу в десанте. Уволить героя-молодца Адмиралтейство не решилось, и Георгиевский кавалер оказался в комендантской роте штаба Второй эскадры, а затем и в свите самого Великого князя с одновременным присвоением ему первого офицерского чина. Столь стремительный взлет был для него полной неожиданностью. А когда сам Великий князь взял его в адъютанты, сын фермера просто ошалел от восторга. На любое задание он бросался как русская борзая на волчий след. Он готов был ночь напролет чистить князю сапоги или гладить многочисленные мундиры. Но, к его удивлению, столь высокопоставленный вельможа, родной брат государя-императора Георгия Константиновича, предпочитал чистить обувь самостоятельно и пользоваться услугами общей прачечной и гладильни. А при виде Великого князя, собственноручно пылесосящего ковровое покрытие, Метелицу брала оторопь. И пока все его попытки изменить это совершенно неправильное с его точки зрения положение дел не приводили к желаемому результату.

Метелица окинул разгром в комнате тоскливым взглядом, вздохнул и, не решившись нарушить прямого указания, покинул апартаменты Великого князя.

Спустя сорок минут Великий князь, проходящий по адмиралтейскому штатному расписанию как полный адмирал Томский (по фамилии матери), занял место во главе стола адмиральской кают-компании. Традиции совместных трапез соблюдались во Втором флоте неукоснительно, как, впрочем, и в любом другом флоте Российской империи. Князь взглянул на слегка помятые лица, на которых все еще можно было отыскать следы вчерашней попойки и, сохраняя на лице столь же чопорное выражение, как у других, молча кивнул вестовому. Тот с крайне суровым видом сделал шаг вперед и открыл серебряную крышку большого блюда, заполненного горячими тостами, а также крышку поменьше, закрывавшую небольшой лоток, в котором уютно устроились сваренное вкрутую куриное яйцо, микроскопическая вазочка с черной икрой и несколько долек стапеньи, экзотического овоща с Зеленой Благодати. Князь поднял верхний тост и, взяв в правую руку серебряный нож с вензелем императорского дома, провел его острым краем по льдисто блестевшему куску сливочного масла, после чего ловко сбросил масляную стружку на тост и принялся размазывать ее тонким, прозрачным слоем. Это послужило сигналом для всех остальных.

Спустя десять минут, когда с тостами и вареными яйцами было покончено, вестовой величаво вплыл в кают-компанию, неся на вытянутых руках поднос, уставленный стаканами с дымящимся чаем, горкой розеток и вазочками с кизиловым вареньем. Князь предпочитал, чтобы чай был обжигающе горячим, поэтому подстаканники с вензелем, по виду совершенно неотличимые от серебряных, были изготовлены из сплава с намного меньшей теплопроводностью.

Чаепитие прошло в полном молчании. И только когда князь, поставив пустой стакан на белоснежную скатерть, хитро прищурился и, кивнув в сторону сидящего на дальнем конце стола моложавого офицера с новенькими погонами контр-адмирала на плечах, ехидно произнес:

«А что, надо сказать, Петро очень неплохо смотрится в новых погонах», тишину в помещении разрушил дружный хохот, который, затихая, перешел в гомон десятков молодых голосов:

– Семен, а где ты вчера шлялся? Петро чуть звезду не заглотил.

– Да уж, у него такое хайло, что и две звезды одновременно влезет.

– На сале разъел.

– Да когда ты последний раз видел сало?

– Вот я и думаю, может, у нас оттого и сала нет, что Петро…

Средний возраст офицеров штаба Второй эскадры едва перевалил за сорок, что в мире, где стандартным сроком жизни считалось лет сто пятьдесят – двести, было из ряда вон выходящим фактом. Но это было вполне объяснимо. Российскую империю практически не затронули первые атаки, стоившие людям Вселенной Зовроса, Нового Магдебурга и еще десятка окраинных планет. Но когда те атаки сменились новой, гораздо более мощной, волной продвижения Врага, русские ощутили ее на себе в полной мере. Причем потери людей на первоначальном этапе этой второй волны были столь велики, что этот период потом получил название Годы вдовьего плача. Русские потеряли почти четверть территории и весь регулярный флот мирного времени. Большинство из тех, кто сейчас сидел в адмиральской кают-компании, были брошены в мясорубку приграничных сражений прямо со скамей гардемаринских классов и из аудиторий университетов. Подавляющая часть из них уже успела обзавестись благородной сединой на висках, но только двоим она полагалась по возрасту и сроку службы. Остальные поседели, побывав на палубах пылающих и разваливающихся от взрывов кораблей, в кромешном аду орбитальных бомбардировок либо в отчаянных абордажных схватках на высоких орбитах над гибнущими по ударами Врага планетами. И несмотря на то что полтора года назад им удалось стабилизировать фронт, каждый знал, что завтра все может начаться снова. А потому надо уметь радоваться жизни, пока ты еще жив.

– Ладно, кончай базар.

Несмотря на то что эта фраза была произнесена спокойно-добродушным тоном, в кают-компании тут же установилась абсолютная тишина. И это явно указывало на то, что командующий флотом пользовался среди своих соратников непререкаемым авторитетом.

– Петро, представился ты вчера хорошо, но как там дела с «Ильей-Громовержцем»?

Новоиспеченный контр-адмирал, начальник инженерной службы эскадры, тут же вскочил на ноги и четко доложил:

– Все по плану, господин адмирал, заканчивают отладку главных ходовых. Сразу после завтрака убываю к ним, на контрольный прогон, а завтра уже начнем ходовые испытания.

Князь кивнул.

– А как дела на «Алексеевском равелине»? Тут же поднялся еще один офицер:

– Сегодня в три ночи закончили фокусировку главного калибра. Буксиры уже готовят мишенное поле: Контр-адмирал Переверзин доложил, что завтра собирается провести первые пробные стрельбы.

– Отлично. Пожалуй, на завтра напрошусь к Переверзину в гости.

На лицах присутствующих промелькнули улыбки. Переверзин был самым старым не только среди адмиралов, но и едва ли не во всем Втором флоте. Старше его был только боцман Путивлин на «Беспокойном». Тому уже перевалило за сто восемьдесят. Поговаривали, что князь вознамерился было убрать эту флотскую реликвию с боевого корабля, напирая на то, что Путивлин-де флотский талисман, а эсминцы – дрова в пожаре любого сражения. Но боцман уперся. «Ну как я, вась сиясь, корабль оставлю, – басил он, – да и капитан у нас хошь и хороший, а молодой. За ним пока догляд да пригляд нужен…»