Орел расправляет крылья - Злотников Роман Валерьевич. Страница 80

И время, и место, как могло показаться на первый взгляд, были выбраны не слишком удачно. Дело в том, что университет в Москве разросся настолько, что потребовалось существенно расширять площади. И сейчас под Москвой, у сельца Пехрово, на месте которого в мое время вырос город Балашиха, возводились новые здания университета. Поскольку я припомнил кое-что из своего времени и решил, что не хрен держать в большом городе всю эту склонную к вольностям, а то и бунтам молодежь. Эвон в Париже Сорбонна то и дело волнуется, а в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом настоящие уличные бои были. Ну в Афинах так вообще каждую зиму студенты бунтуют… ну бунтовали перед моим, так сказать, отбытием сюда… Так что пусть себе где в сторонке обитают. Вон в Англии Кембридж и Оксфорд – в стороне от Лондона, и никаких студенческих бунтов не было… вроде бы. Во всяком случае, я о них ничего не слышал.

Так вот, там для нового медицинского факультета возводилось здоровенное здание, в коем помимо аудиторий и лабораторий должен был быть устроен обширный зал на четыре сотни мест. А само строительство вступило уже в завершающую фазу. И по идее что бы не подождать еще годик и не подгадать учреждение обчества как раз именно к моменту его открытия? Чтоб будущие дохтура гордились тем, что, мол, здесь, в этих стенах, и состоялось учреждение того самого великого и всемирно известного… Но я решил – нет.

Во-первых, в Белкино чужих глаз поменее. В том, что вся изложенная мною информация довольно скоро распространится по всей Европе, у меня сомнений не было. Сам же делал все, чтобы включить страну в эту общеевропейскую систему обмена информацией… Но на кой черт еще и ускорять этот процесс? Пусть мои лекари успеют ее переварить, осмыслить, провести эксперименты и получить, так сказать, европейский, что в этом времени почти автоматически означает и мировой, приоритет. Мне же потом приглашение зарубежных научных светил дешевле обойдется. Всем будет лестно поработать в стране с такой научной школой.

И, во-вторых, не хрен тянуть. Мне уже не так мало лет. Могу завтра и не проснуться… Я вообще в последнее время начал задумываться о смерти. Подводить, так сказать, итоги жизни. Полезное, между прочим, занятие. А то в пять лет ты мечтаешь стать моряком или космонавтом, в двенадцать – звездой футбола или, на худой конец, автомобильным дилером, в семнадцать уверен, что точно будешь великой сверх-супер-мега-поп-звездой или в самом крайнем случае сверхуспешным брокером, а к сорока… вполне нормально чувствуешь себя менеджером по продажам в обувном магазине или установщиком пластиковых окон. А почему так-то? Неужто ты действительно не способен на большее? Или просто устал искать свое настоящее место в жизни и окончательно сдался…

Так вот, когда я начал задумываться об итогах, то меня резануло острое чувство. Такое бритвенно острое сожаление от того, как много я еще не успел... и как мало времени мне осталось! И я решил не терять его попусту, подгадывая то, что нужно успеть, к различным поводам и событиям. Есть информация, которая поможет моей стране, и теперь уже, слава богу, есть те, кто будет и, главное, сможет в ней разобраться. А также есть давно уже известное всем Белкино, в коем есть пустующие, вследствие того что школьные отроки сейчас все в летних путешествиях, спальни на две тысячи мест и несколько залов, каждый из которых способен вместить три с половиной сотни человек. Чего более надобно-то? С каждой государевой лечебницы вызываем по пяти дохтуров, ну чтобы увеличить охват, да с сотню аптекарей, да профессура… И того довольно.

Обчество учредилось помпезно. Был и доклад, коий сделал Кузьма Полторанин, ныне возглавлявший самую ближнюю к Кремлю Китайгородскую цареву лечебницу, сейчас активно перестраиваемую. Были и выборы совета, главой коего единодушно предложили быть мне. Было и мое объявление о том, что следующий «симпосий» сего обчества, коий состоится через пять лет, я беру на свой кошт. Ну а уж потом, господа дохтура, – сами-сами. И «симпосий» тот должен быть не просто так, посидеть да друзей по учебе повидать, а чтоб было чем поделиться с ими, друзьями да по ремеслу собратьями, полезным, чего сам достиг. Ну хотя бы по одному такому докладу – от каждой царевой лечебницы. Я же обещаюсь все такие полезные доклады собрать, да издать, да потом получившуюся книжицу по всем больницам и медицинским кафедрам разослать. Чтобы и остальные, кого на «симпосии» не было, не токмо рассказы тех, кто побывал, слушали, но и сами о том, о чем здесь разговоры велись, ведали бы… А потом вздохнул и кивнул служкам, кои разносили по рядам пачки бумажных листов и только что запущенные в производство карандаши…

– Ведомо мне стало, – начал я уже давно написанное и с тех пор, вероятно, раз сорок переписанное, кое я за это время выучил совершенно наизусть, – что причиной множества болезней служат твари мелкие, глазу человеческому неразличимые и токмо в мелкоскоп видимые. Да и то не все и не в каждый. Можа, даже тот мелкоскоп, в коий некоторые из них различить можно, и не придуман покамест вовсе… – Я сделал короткую паузу и бросил взгляд в зал.

Они писали. Все. Еще пару минут назад они сидели в этом зале довольно вальяжно, почитая себя профессионалами, знающими то, что другим неведомо, а о кое о чем эти другие даже и догадаться не могут, а сейчас они писали. Нервно водя по бумаге, рвя ее, ломая грифель, шипя и нервно подзывая служку с требованием срочно, бегом, притащить новый.

– Множество таких тварей живет и на человеке, на коже его и глазах, и под ногтями, да и внутрях его – во рту, желудке и иных органах. А тако же и снаружи – на земле, камнях, одежде, в реке и пруду, в навозе, коий образуется…

Я говорил почти три часа. И за все это время в зале не слышалось ни единого звука, кроме скрипа карандашей и тихого шипения с требованием служке притащить еще листов… да чего ж так мало приволок-то, каналья… А потом я встал и вышел вон. С полным ощущением того, что только что сделал для своей страны самое важное, что только возможно сделать…

Следующие полгода мои дохутра просто изнасиловали избу стекольных розмыслов, требуя немедленно изобрести им новый, более сильный мелкоскоп, изготовить новую лабораторную посуду, а также вот эдакие, совсем-совсем тонкие и прозрачные стекла. А когда наконец им сумели все это изготовить, дохтура на сем не успокоились и начали требовать еще, другое… Я же только радовался. Процесс пошел…

В следующие два с половиной года были учреждены и остальные обчества, в коих я тоже оказался главой. Вероятно, все, кто присутствовал в тех залах, в коих и проходили учреждения обчеств, также ожидали от меня заветных слов, кои, как многим из собравшихся уже было известно, не только перевернули дохтурам уже знаемое, но и открыли нечто совершенно ранее немыслимое. Но я молчал. Ну что я мог сказать тем же кожевенникам? Или кузнецам? Или литейщикам? Что надо строить мартеновские печи, что ли? А как? И что значит «мартеновские»? Это ж вроде как фамилия их изобретателя, ежели я чего не путаю…

А в тысяча шестьсот сорок девятом году мне исполнилось шестьдесят лет. И пятьдесят лет тому назад я появился в этом мире, в этом времени… Что ж, не всякие короли в этом времени доживали до такого возраста. И не все из тех, кто доживал, – делали за это время что-нибудь путное. Мне же было чем гордиться. Ибо я знал, что, даже если я завтра умру, пусть и не успев всего, что еще было бы надобно сделать, ту задачу, что я ставил перед собой, я все ж таки выполнил. Россия стала частью этой бурно растущей и выходящей на первые позиции в мире Европы. Причем не ее задворками, не дальней украиной, изо всех сил догоняющей центр, а как минимум одним из ее влиятельнейших центров. И совершила это, не потеряв в бунтах, войнах и чудовищных, на костях, стройках новых городов и крепостей миллионы людей, треть, а то и более всего населения, как во времена Пети Первого, а приумножив число русских. Какой бы национальности они ни были… Потому я вполне спокойно разрешил устроить по стране празднование дня своего тезоименитства. На кое прибыли послы из пятнадцати государств. Даже шведы и поляки прислали своих послов с богатыми дарами. И, стоя в зале все еще строящегося, но уже вызывавшего всеобщее восхищение Большого кремлевского дворца, в коем ораторы, сменяя друг друга, возглашали мне хвалу, я счастливо улыбнулся и тихонько вздохнул. Потому что понял, что могу спокойно умереть… но тут же получил тычок в бок от жены.