Рыцари порога.Тетралогия - Корнилов Антон. Страница 38

Этот незнакомый парень, насасывая глиняную трубку, что-то говорил. А пацаны, раскрыв рты, слушали. Какие-то удивительно знакомые нотки сквозили в голосе парня, и когда Кай вдруг понял, где он слышал этот голос, то снова вздрогнул — на этот раз сильнее, чем в предыдущий.

Парень обернулся на шорох. Кай едва успел нырнуть в лопухи, но бросить взгляд на лицо парня все же смог. Точно, это он!..

— Вот так, братва, — сказал Сэм. — Только чу — ни слова никому!

Голос Сэма был едва узнаваем. Он чуть ли не шипел, будто удавка хриплой ненависти накрепко перехватила ему горло. Сын Жирного Карла был заметно опьянен дурноглазом, он раскачивался из стороны в сторону и время от времени встряхивал головой, будто отгоняя муху.

— …Я этой суке и говорю: давай, мол, по-хорошему, не выеживайся, мол! — вел дальше свой рассказ Сэм. — А она так смотрит на меня, будто я козявка какая-то, и портки мокрые в руках держит. Я ей говорю: серебром заплачу! Никогда городскую не пробовал, тут и серебра не жалко… Вот честно, пацаны, — может, и заплатил бы, коли она по-доброму согласилась. А она вдруг раз — и этими портками мне по морде! И так… прямо как графиня какая: пошел вон, щенок!.. Ну время раннее, никого нет, да и место там глухое, у ручья… Короче, размахнулся я и врезал ей в грудя… Вы еще малые, не знаете — ежели бабу разок прищучить пожестче, то она потом шелковая будет. Вон Лыбка-то. Поначалу брыкалась, а как кровь ей пустил первый раз, так потом слова поперек не говорила. Правда, надоела скоро. Дура она и воняет еще.

Каю вдруг показалось, что мир вокруг него чернеет, как небо за несколько минут до сильной грозы. Голова закружилась. Он попробовал вдохнуть, но воздух не шел в грудь, будто горло и ноздри плотно забились деревянными стружками.

— …А она как заорет, сука эта! Я ей еще — прямо в харю. Она повалилась. Я на нее прыгнул — и башкой о камень, чтобы не дрыгалась. А она все ногами меня отпихивает и вопит. Пришлось еще… поучить. Как кровь полилась, я малость в ум вошел. Ну сами посудите: шалава городская, дрянь, отребье, голодранка, а ставит из себя. К тому же мог услышать кто, потом хлопот не оберешься. Ну она затихла… Платье я на ней разодрал… Эх и кожа у нее, пацаны! Они ж там, в городе, говорят, особой глиной моются, чтобы кожа не шершавела. Белая кожа! Гладкая, как… как… ну как вот у телочка новорожденного. И вся она мягкая такая — куда там Лыбке. Да и вообще деревенским. Те или толстые, вроде бурдюка с водой на ощупь, или жилистые, как курицы старые, а эта… Ровно цыпленочка щупаешь!.. До вечера бы с нее не слезал, да издали голоса стали раздаваться. Какая-то сволочь рядом проходила. Я и убег. Я ж не думал, что она такая дохлая окажется. Вон Лыбке раз кувшин о голову раскокал, а ей хоть бы хны. Ржет, дура! А эта вот… Убег я, говорю. Но, кажется, кто-то видел меня. Папаша, как слух пошел, сразу меня к себе затащил и первым делом за ухи… Куда деваться, сознался я. Ну он — к Маралу-старосте. Тот Наги позвал. Покумекали они, что делать-то, чтоб наружу не вышло: за такие фокусы ведь и плетьми засечь могут, ежели, конечно, графские люди узнают. И порешили: кто больше всех рот раскрывал, серебром тот рот заткнули. А старикам ейным тоже сунули сколько надо. И этого щенка… — Сэм грязно выругался, — вонючку подзаборную, мохнорылого ушлепка, к себе в харчевню взяли. Так Наги велел. Чтобы, говорит, Нэла на деревню не прогневалась и черную саранчу на урожай не наслала…

Чернота сгустилась. И полностью поглотила весь мир, и самого Кая в придачу.

Глава 4

До конца своих дней не помнил Кай, что произошло дальше в тот день. А в деревне говорили всякое. Много оказалось очевидцев произошедшего.

Сали припоминала, что солнце еще на вершину небосвода не взобралось, а уж Кай вернулся из леса в «Золотую кобылу». Говорила, что шел он, тряся головой, без мешка, без силков и, уж конечно, без добычи. И руки странно растопыривал перед собой — будто то ли обнять хотел кого-то, то ли схватить. Служанка харчевни, естественно, удивилась: чего это такое происходит? Уж не на ведьму ли пацан нарвался в лесу? Окликнула его, даже метлой шлепнула по затылку, когда он, не поглядев на нее, мимо прошел. Кай не отозвался. Будто и не услышал, и не почувствовал ничего. Она за ним хотела пойти, да тут Шарли ее окликнула — надо было кур щипать. А после курятника закрутилась и уж думать забыла про сироту-приблуду.

А Лыбка рассказала, что зашла на кухню воды испить, а там Кай сидит и здоровенный кухонный нож, которым туши разделывают перед варкой, на точильном камне точит. Ну точит и точит, делов-то. Она мимо него пошла, да, видать, не протиснулась толстой задницей, начала кричать: чего, мол, раскорячился на всю кухню! А Кай, говорит, как зыркнет на нее, а глаза у него, точно у быка, кровью налитые, страшенные. Она и выскочила из кухни, от греха подальше. И сколько ее впоследствии ни спрашивали, ничего, кроме повторений об этих страшенных бычьих глазах, от бестолковой бабы добиться не могли.

А Шарли, которая в тот день стряпала, как обычно, на кухне Кая не видела. Точильный камень — да, валялся прямо посреди кухни, она еще споткнулась об него, а Кая не было. Видать, наточил нож да и спрятался куда-то. До поры до времени.

А вот Кривой Ян и Бад Сухорукий о том дне много чего могли порассказать. Они как раз с утренней рыбалки в «Золотую кобылу» пришли. С уловом им тогда повезло, да так, что обменяли они свою рыбу на пару медных монет, да еще по кружке пива досталось обоим. Так вот сидели они, потягивая пиво и размышляя на тему: вернуться ли в деревню, где можно приобрести у Рабки кувшин-другой крепкого самогона, но есть опасность нарваться на собственных супружниц, или же шикануть и спустить весь заработок на пиво? В трапезной еще торговец, направлявшийся в Мари, жрал цельного гуся, а двое его слуг развлекались игрой в кости. Вот что Кривой Ян рассказывал:

— Мы только по второй кружке взяли, как вваливается в трапезную этот парнишка, сын Карла — Сэм. Малость его пошатывало еще, это я помню. Вваливается, озирается по сторонам и, не здороваясь ни с кем, проходит прямо за стойку, где Лыбка стояла. Лыбку он подзатыльником наградил, а сам нацедил себе кружку пива. Только из-за стойки вышел, как вдруг дверь чулана, где дорожные плащи на ночь запирают, распахивается. И пацан этот выходит. В руках — нож здоровенный! Выходит и прямиком идет к Сэму. Тот рот распахнул, кружку выронил… А этот щенок, ни слова ни говоря, как начал свой нож прямо в рожу Сэма пихать! Тут мы все обалдели. Сэм орет, визжит, на колени упал, крутится собачкой, уползти пытается, рожу локтями прикрывает, а этот… как его?.. Кай… вокруг него вьется и все норовит в рожу ударить. Кровища брызжет!.. Сами видели: не только пол и стойка — стена в кровавых пятнах была, а та стена шагах в пяти от них. Даже на потолке следы потом обнаружили! Торговец первым опамятовался. Крикнул своим слугам, а те — здоровенные такие лбы, они ж не просто на посылках, они еще охраняли его, на дорогах-то глухих мало ли чего случиться может… Да! Так вот слуги кинулись на мальчишку: один его схватил, второй Сэма оттаскивает в сторону. Сэм уж не визжал, сразу в руках слуги обмяк. А рожа у него… Это уж не человечья рожа была. Это какая-то красная маска — кожа и мясо свисали ошметьями, не поймешь, где глаза, где нос… Кай сразу нож выпустил и вроде на мгновение… как деревянный стал. Тут уж и мы с Бадом подоспели. Ну начали руки пацану крутить, Бад ему еще врезал разок — правильно, надо ж такое сотворить! Вот тут-то и началось. Как оно там дальше было, я не упомню. Последнее, что помню: слуга торговца пацана за одну руку держит, Бад за вторую, а я сзади это… шею ему обхватил, чтоб, значит, не вырывался. Тут… как будто потолок на меня рухнул. В себя я пришел, уж когда все кончено было. А нос мой — вот, гляньте! — до сих пор на сторону смотрит…

Бад Сухорукий хоть и в памяти был, но ничего толком сказать не мог. По его словам, в мальчишку будто злой дух вселился. Вроде и пацан, от горшка два вершка, а как крутанулся, так и посыпались взрослые мужики в разные стороны. У самого Бада здоровая рука в суставе так вывернулась, что только Кагара сумела ее из-за спины вывести и в нормальное положение поставить. А слугам торговца — и первому, и второму — еще пуще досталось. У первого два ребра хрустнули и нога подломилась, аж осколок кости наружу вылез. А второй и вовсе встать не смог, так на телеге его из «Золотой кобылы» и увозили. А он еще горючими слезами заливался и все твердил о том, что пацан ему хребет хотел вырвать — мало-мало не вырвал, но повредил основательно — ноги у мужика едва шевелились. А сам торговец не дрался, нет. Он под стол спрятался. А Лыбка во двор вылетела как пробка из бутылки — во дворе-то как раз мужики из Лысых Холмов телегу разгружали. Их Марал послал десяток мешков кукурузной муки Жирному Карлу отвезти.