Урожденный дворянин - Корнилов Антон. Страница 64

Писатель Виктор Гогин кое-как, трясясь и оскальзываясь, уселся на корточки. Он сидел, опасно покачиваясь, часто моргая сильно заплывшими, красными глазами, силясь рассмотреть вошедших. Кисти рук его, как громадные грязные пауки, блуждали по коленям. Лицо Гоги, опухшее, багровое, заросшее щетиной, мелко подергивалось.

– Видно, сюжет для нового опуса здесь искал, – продолжал объяснять Елисеев, – а заодно и кое для какого другого произведения. Когда его ко мне притащили, молчал, только глаза пучил с перепугу. Я ему выпить предложил, может, думаю, язык развяжется. А в том случае, если не развяжется, планировал его Купидону передать. Тот из молчунов болтунов очень резво делает. А наш служитель муз, как опрокинул пару стаканов вискаря, моментально осмелел. Орать начал: мол, я все, что здесь увидел, непременно до сведения общественности донесу. Чтобы все узнали, дескать, каков на самом деле известный предприниматель и меценат Ростислав Юлиевич Елисеев. Веришь ли, бросаться на меня стал… Правда, недолго буйствовал. Всосал бутылку и захрапел…

Гога, очевидно, вот только сообразил, кто пришел к нему. Замычал что-то, вытянув руки к Елисееву и Кардиналу, пополз… и упал ничком уже через пару метров, смешно вывернув ноги.

– Не стал я его Купидону отдавать, – говорил Ростислав Юлиевич, – мне другое забавным показалось. Пытался он мне нагадить? Пытался. Должен я его наказать? А как же!.. А тут и наказание пришло на ум очень удачное…

Гога снова закопошился, приходя в себя. С великим трудом перевернулся на спину, открыл рот, хрипло дыша… Елисеев, прервав речь, шагнул к настенной полке, где в ряду банок с краской стояла початая бутылка водки. Взял бутылку и, приблизившись к лежащему Витьке, стал лить водку прямо в его разинутый рот. Гога забулькал, зафыркал, натужно задергал кадыком, пытаясь увернуться от струи, бьющей ему в лицо. Ростислав Юлиевич опорожнил бутылку и швырнул ее в угол. Потом ногой повернул голову Гоги вбок. Изо рта Витьки плеснул ядовито пахнущий фонтанчик.

– Граммов сто принял, – удовлетворенно прокомментировал Елисеев. – На пару часов хватит… А потом процедуру надо будет повторить. Так, о чем я? Ага, о наказании. Помнишь, как у Данте, в «Божественной комедии»?

Стукнула дверь. В проеме ее застрял, растерянно комкая в руках объемистый целлофановый пакет, здоровенный мужик – белобрысый, белокожий, весь какой-то неприятно выцветший, с розоватыми круглыми глазами – про таких говорят обычно: «в погребе рос». Видно, в том погребе, где рос белобрысый, располагался еще и склад стероидов, ибо мужик был поистине исполинских размеров. Кардинал знал его: белобрысый имел прозвище Снежок и состоял на должности одного из личных телохранителей Елисеева. Среди прочих охранников, подчиняющихся уже лично Руслану Карловичу, о невероятной силе Снежка ходили легенды. Когда-то на дружеском поединке он искалечил схватившегося с ним подчиненного Кардинала – несчастного того парня с проломленной грудной клеткой и измятым, будто консервная банка, черепом, мигом доставили в город, в больницу, объяснив увечья несчастным случаем. Пострадавший выжил, но навсегда остался прикованным к инвалидному креслу овощем. Впрочем, Елисеев положил его семье немалую пенсию…

– Ты где ходишь?! – рявкнул на Снежка Ростислав Юлиевич. – Ты зачем здесь поставлен?!

– Так я… на минутку отошел только… – невнятно промямлил Снежок (он выжевывал слова, будто кашу). – Кончилось это самое… я и пошел за добавкой…

Он поставил звякнувший пакет на пол и стал доставать из него одну за другой бутылки с водкой. И складывать на полку, где стояли банки с краской.

– Посмертное возмездие по грехам усопшего, вот как было у Данте, – снова заговорил с Кардиналом Елисеев. – Любил наш покойный выпивку, так вот теперь ее у него будет – хоть залейся…

– Так этот… писатель, вроде как, еще живой? – заметил Руслан Карлович.

– То, что он пока двигается, гадит и воняет, вовсе не значит, что он – живой, – рассмеялся Елисеев. – Ты посмотри на него! Настоящие трупы, и те достойнее выглядят. Недолго ему осталось. Еще три-четыре дня такого марафона, и клиента можно будет отправлять на какой-нибудь вокзал… под лавочку. Где он благополучно и дозреет до желаемого мною состояния. И ни одна экспертиза ничего подозрительного не покажет. Опился до посинения и помер… Так зачем мы, бишь, сюда пришли? Ах, да…

Елисеев вытащил из кармана пистолет и протянул его рукояткой вперед Кардиналу:

– Держи.

– Зачем? – настороженно поинтересовался тот, принимая оружие.

– Избавь горемыку от страданий, – попросил Ростислав Юлиевич. – Ну?

Кардинал пожал плечами, покрутил револьвер в руке… оглянулся на тупо моргающего розовыми глазами Снежка.

– Вы же, Ростислав Юлиевич, для этого… Гогина другую участь уготовили, – сказал Кардинал. – К чему мараться?

– Боишься?

– Боюсь?.. Нет, – ответил Руслан Карлович, кажется, стараясь, чтобы голос его звучал искренне. – Чего мне бояться? Просто не хочу.

– Врешь. И что не боишься, врешь. Уж мне ли не знать, кто ты таков на самом деле… И что не хочешь – врешь. Любому человеку интересно попробовать лишить жизни подобное ему существо, – убежденно выговорил Елисеев. – Иначе не были бы так популярны книги и фильмы… изобилующие убийствами. Ну-ка, дай сюда… – он отобрал револьвер у Кардинала и передал его Снежку. – Шлепни этого лоха, – приказал Ростислав Юлиевич.

Верзила, не колеблясь, щелкнул предохранителем, взвел курок и направил дуло в затылок мычащего ничком на полу Витьки Гогина…

– Стоп! – воскликнул Елисеев, и Снежок, нимало не удивившись такому повороту событий, поднял револьвер дулом кверху.

Ростислав Юлиевич громко рассмеялся.

– Верни, – приказал он Снежку и, взяв у того пистолет, снова положил его в карман. И повернулся к Кардиналу.

– Я так полагаю, вы хотели мне проиллюстрировать какую-то мысль? – осведомился Руслан Карлович. Под ложечкой у него остро подсасывало, но внешне он сохранял спокойствие.

– Правильно полагаешь, – кивнул Ростислав Юлиевич. – Пойми одну штуку: каждый человек изначально всемогущ. Все, что он ни пожелает – всего он способен достичь. Для этого ему требуется только лишь одно – побороть внутренний страх. И все! И все, понимаешь?! – последнюю фразу Елисеев прокричал ставшим вдруг неестественно резким, каким-то вороньим голосом. – Но так силен этот страх, что преодолеть его у людей не выходит. Желания обуревают всякого, а кому доступно их осуществить?.. Никому. Чего бы ты хотел? – неожиданно крикнул он на Снежка.

Вопрос застал верзилу врасплох. Он замемекал, заскреб пятерней белобрысый, коротко стриженный затылок. Но под яростным взглядом своего хозяина все же нашелся:

– Ну… денег много…

– Так иди и возьми, – тут же предложил ему Елисеев.

– Да… как это… ну… знать бы, где… – захмыкал Снежок.

– Ты не знаешь, где у меня сейф стоит? С твоими ручищами ты с дверцей и безо всякого специального оборудования справишься.

– Ну… как это… а вы?

– У кого ствол в руках, у меня или у тебя? Ты ведь минуту назад был готов человека прихлопнуть, как комара.

Тут Снежок смешался окончательно.

– Не может, боится, – констатировал Ростислав Юлиевич и повернулся к Кардиналу. – А ты? Всю свою жизнь ты исполняешь чьи-то приказы – и, надо сказать, довольно неплохо исполняешь. Ты умен, образован, обучен своему делу и способен обучаться и дальше. И что тебе дало это? Да ничего – по сравнению с теми, кто отдает тебе приказы. Желал ли ты иметь то же, что и они? Конечно, по-другому и быть не может. Но не можешь… Как и Снежок – боишься.

– Бене куи латуит… бене виксит, – сказал Кардинал.

– Хорошо прожил тот, кто прожил незаметным, – без труда перевел Елисеев. – Отличный девиз… для таких, как ты. Я предпочитаю: фабер эст суэ квисквэ фортуна [4].

– Я понимаю вас, Ростислав Юлиевич, – ровно, хотя разговор этот был явно неприятен ему, проговорил Кардинал. – Человечество сдерживаемо внутренними запретами – иначе мир и не смог бы существовать. Но уверяю вас – я же все-таки старше – что дело здесь обстоит несколько сложнее…