Двери во Тьме - Круз Андрей "El Rojo". Страница 4

— Очередной опросник по моему слою действительности, — сказал я, поставив первую галочку у первого пункта. — Что-то он все Милославскому покою не дает. Тогда вопросов на двести ответил, а сейчас… — Я заглянул в последний лист, хмыкнул и сказал: — И сейчас триста восемьдесят семь.

Те самые пресловутые двести вопросов Милославский задавал мне сам, делая пометки в разложенных листочках, а теперь прислали в письменном виде новые вопросы. Причем все по моему «слою действительности», от нормальных до идиотских, про «грудь певички Симанович», например, или про какое-то идиотское шоу по телевидению. Похоже, что Милославского больше всего интересует точная идентификация места, откуда я сюда провалился, — вот и выкапывает как можно больше всяких деталей. Большинство, кстати, из тех, что я сам знаю, совпадали, лишь некоторые отличались. А кое-чего я просто не знал, потому что того же телевизора был небольшим любителем.

— Это срочно? — уточнила Настя.

— Да нет, вроде до завтра закончить надо бы, — сказал я, откладывая карандаш. — Все равно с утра на Ферму, заодно и отдам.

— Я на рынок сегодня хотела съездить, — пояснила она.

— Не вопрос, как скажешь, — ответил я с полной готовностью и энтузиазмом.

Рынок — святое, раз мы теперь семейной жизнью живем. Тем более что полуфабрикатов здесь нет, холодильников тоже, разве что зимой за окно в авоське еду вывешивать можно, птицам на радость. Через день приходится или на рынок или в магазинчик. Ну еще в общепите местном обедать можно, что мы чаще и делали: хорошо быть состоятельным парнем, спасибо мародерке, хоть и рисковое занятие до крайности.

— И еще, — сказала Настя, — в Сальцево когда сможем съездить? Тоже на рынок.

— Ну… — я задумался, — …после нашей с Федькой халтуры, хорошо? Машину пригоним — вот и повод скататься появится.

— Хорошо, это не к спеху.

В квартире после заклейки окон было тепло, а теперь еще и уютно стало. Обоев бы еще добыть каких-нибудь и стенки оклеить, но их тут нет. Есть только краска мерзких оттенков, но с этим у нас и так все хорошо — как раз одной такой, нелепо-голубенькой, все вокруг и покрашено. А может… просто побелить все, как потолок? А почему нет? Намешать белил, чуток синьки добавить, как делала моя бабушка на Украине перед каждой Троицей, выбеливая потолки… Точно, раз у нас такой график работы расслабленный сейчас, то займусь.

Я выглянул в окно, на разбитую, залитую лужами грязную мостовую, по которой вперевалку ехала старенькая полуторка, а по тротуарам, прижимаясь к стенам, брели замотанные в плащи и накидки люди, старающиеся как можно меньше грязи собрать на обувь, и поежился. Выходить на улицу вовсе не хотелось, так бы и сидел дома до завтра, с книжечкой и чаем. Но не выйдет, хозяйство — превыше всего.

— Чаю там хоть попьем? — поинтересовался я.

— А как же! И домой чего-нибудь купим, мне готовить лень. — Она томно потянулась и зевнула, прикрыв рот маленькой, как у семилетнего ребенка, ладонью.

Чайная на углегорском городском рынке всегда радовала выпечкой, состоящей все больше из разных пирожков. Хороших пирожков — пока они свежие, с пылу с жару, так вообще иначе как в превосходных степенях описать не получится. Поэтому и забегали мы туда при первой же возможности.

— Хорошо, мне еще плащ-палатку купить надо: пропала моя, — вспомнил я еще заодно про неотложное.

Без плащ-палатки поздней осенью никуда: разверзлись здесь хляби небесные — и сверзаться обратно явно не собираются. Тьфу, гадость. Была у меня она, да вся вышла — осталась в брошенной нами «жуже», из которой мы уносили ноги, сил своих не щадя, преследуемые странными и довольно злобными адаптантами — местной версией сил Тьмы. Пропала, в общем, а мне без нее никуда. А зонтиков здесь нет. Да и вообще надо в пару мест заглянуть, не помешает.

Когда вышли из дома, с неба вновь начало брызгать мелким холодным дождем, который несло прямо в лицо таким же мерзким пронзительным ветром. Я лишь голову в плечи втянул и капюшон штормовки накинул, чтобы не задувало. Хоть бы и вправду зима быстрее — снегом под ногами поскрипеть, а не грязью похлюпать.

Тент над «тазиком» поднялся, скрипнув шарнирами, и уронил с себя целый водопад капель, открывая нам доступ в машину. Уже привычно перебрались через высокий борт — дверей в амфибии не предусмотрено, но с таким неудобством мирились. Мотор «на подсосе» звонко затарахтел, выплюнув облако сизого дыма, затем обороты упали, повинуясь движению маленького вытяжного рычага. Первая передача — и «тазик» резво рванул с места, разбрызгав большую лужу, уже полностью перекрывшую доступ к парадному, и покатил по улице в сторону центра по осыпавшейся грязной листве, между серыми деревьями с голыми ветками, мимо обшарпанных домов. Грязь и запустение, и хоть живут здесь люди, сделать место обжитым у них не получается. Тем более что они его еще и с Тьмой делят, пополам.

Руки сразу замерзли на холодном и мокром руле с тонким ободом, поэтому я вытащил из кармана перчатки и начал неуклюже натягивать их на ходу. Маленькие щетки шустро метались по низенькому стеклу, смахивая с него воду.

На главной улице города, Советской, было народу и машин больше, а вот глубоких луж немного меньше: здесь регулярно подсыпали мостовую гравием, привозя его грузовиками с карьера. На другие улицы усилий городской власти не хватало — если только совсем по минимуму и если только на такие ямы, в каких и грузовик мог утонуть. Люди куда-то шли, ехали, по местным меркам жизнь почти что кипела. Настежь были открыты двери рюмочной и рядом пристроившейся пивнушки, и видно было, что внутри от людей уже не протолкнуться, несмотря на ранний час. Очередь у винного, маленькой грязной дыры на первом этаже обшарпанного здания, в которой торговали дешевой водкой и какой-то бормотухой, тоже внушала уважение. И опять же, несмотря на время, многие выглядели уже пьяными.

Много здесь пьют, по-черному, прямо беда с этим, как в каком-нибудь депрессивном рабочем поселке возле закрытого завода. Тяжкое здесь место, нехорошее, давит на людей, да и не всем так повезло в жизни, как мне. Кто-то ведь до «провала» в чистом офисе сидел, может быть, бумажки перекладывал, а потом так вот раз — и сюда. А что ему здесь светит? Банкиры не нужны, а так — только должность помощника кочегара в котельной, например, большая совковая лопата и гора угля. А потом, после работы — чаще всего общага, глухая и мрачная, да и все. Самоубийств здесь, к слову, было удивительно много, да и убийств в пьяном угаре хватало, хотя с убийцами не церемонились — суд был скорый и суровый.

Все же, как оно обычно и бывает, повезло больше тем, кто в своем «слое» чем-то реальным занимался, ну хотя бы даже торговлей, она ведь тоже не для дилетанта: не умеешь — прогоришь в момент. «Промышленные» профессии ценились, толковым работягам и зарплата была другая; служившие в армии и милиции и со службы что-то помнившие могли пристроиться и здесь служить, с чем мне повезло, например. Нашли себя здесь всякие сапожники-портные, повара да механики, столяры да плотники — в общем, все, кто именно руками работать умел. А вот клерки, искусствоведы и юристы не пригодились, за очень редким исключением.

Улица Советская закончилась, свернули на Каляева. В конце уже нее, разбитой и грязной, показалась стоянка машин, а за ней виднелась вывеска «Колхозный рынок» и высокий деревянный забор. Да, крестьяне тут тоже не пропали, и колхозы имелись. Худо-бедно, но город они кормили — пусть и без великого разнообразия, но и не скудно. Жизнь на рынке кипела, особенно в выходные и особенно по утрам, когда все стремились за покупками. Играла музыка из репродукторов на столбах, перекрикивались торговцы, шумели в базарных трактирах, пахло соленьями, землей, свежей выпечкой из пекарни. Было суетно, грязно под ногами, но в общем ощущалась вроде как почти нормальная жизнь.

— Мне туда! — решительно заявила Настя, кивнув в сторону магазина с вывеской «Уцененные товары», оставшейся еще от «бывших владельцев». Сейчас там ничего уцененного не было, и этот длинный одноэтажный флигель, осевший в землю расхлябанным фундаментом, делили между собой несколько разнопрофильных торговцев.