Кот, который жил роскошно - Браун Лилиан Джексон. Страница 20

– Мне придётся с ней встретиться, – сказал Квиллер, – Что она такое?

– Достаточно мила, но живёт исключительно прошлым, в собственном временном пространстве.

Ей наплевать на то, что входные ступени сотрутся в порошок, а лифты рухнут. Если кто-нибудь не вложит ей ума, она так и будет до конца жизни цепляться за свою квартиру, а для "Касабланки" это смерть. Лично я не хочу быть около здания в тот день, когда его взорвут.

Они заказали дежурное блюдо вторника – свиные отбивные, – поговорили о метаморфозах Цвинтер-бульвара, о возможной постройке «Ворот Альказара» и обогащении Хламтауна. За сырным пирогом и кофе разговор вернулся к "Касабланке".

– Давайте сравним силы противоборствующих сторон, – предложил Квиллер. – Итак, с одной стороны – разработчики (застройщики) и отцы города, которые во что бы то ни стало хотят убрать здание с глаз долой.

– Плюс финансовая поддержка проекта "Ворота Альказара" риэлтерской фирмой, занимающейся делами "Касабланки", ведь она для них постоянная головная боль: несмотря на низкую арендную плату, здание заполнено жильцами лишь наполовину, а механическое оборудование от старости и плохого обращения постоянно ломается.

– Так. С другой – НОСОК и «Г. энд X.», правильно?

– Плюс художественные и академические слои общества. И ещё армия бывших жильцов, поддерживающих НОСОК. Это может показаться странным, но существуют люди, ностальгирующие по «Касабланке»: они грустят по ней, как по… Парижу, наверное. Она для них – живое воспоминание о былом. То, что случилось с Ди Бессингер, просто ужасно. В ней была заключена сильнейшая энергетика, и – вам это, видимо, известно – она должна была унаследовать здание.

– Нет, это для меня новость, – сказал Квиллер.

– Конечно, Дианна имела собственнический интерес к «Касабланке». Но он никак не мешал ей искренне любить это здание.

– Вы хотите сказать, что Графиня в своём завещании назвала Бессингер наследницей?

– Да. Ди кучу времени провела на двенадцатом, и, по-видимому, это было по достоинству оценено Графиней, которая, давайте говорить начистоту, живёт совсем одиноко.

– А теперь скажите: если Фонд Клингеншоенов сделает предложение – на данном этапе я, правда, не уверен, что сделает, – то можно ли точно сказать, что Графиня продаст здание?

– Вот этого я не знаю, – проговорил архитектор. – Мэри Дакворт считает, что эта женщина умело играет в кошки-мышки на обе стороны. Ей явно не хочется, чтобы её дом разрушили, но по материнской линии в её роду Пенниманы, а они финансируют «Ворота». Вы знаете Пенниманов?

– Знаю, что они владельцы «Утренней зыби», – сказал Квиллер, – поэтому, как бывший работник «Дневного прибоя», я не очень-то ценю их газету.

– Они владеют акциями радио – и телекомпаний и бог знает ещё каких! В этом городе Пенниманы правят балом. Мне доставило бы огромное удовольствие увидеть, как сносят то, что они понастроили.

– Да, это было бы забавно, – согласился Квиллер. – Но совет директоров Фонда Клингеншоенов не соберётся раньше четверга, и для нас с вами все эти мысли сейчас – журавли в небе.

На этом они пожали руки и пообещали держать друг друга в курсе дел.

Из пресс-клуба Квиллер отправился в публичную библиотеку, одно из нескольких зданий, оставшихся нетронутыми, разве только автостоянка расширилась. Библиотека была раз в сорок больше пикакской, и Квиллер подумал: а видела ли её когда-нибудь Полли Дункан? Он вспоминал о Полли куда чаще, чем предполагал. Интересно, что она сказала бы о лифтах «Касабланки»? Жильцах? Гостиной? Золотых кранах? Водяном матраце? Правда, Квиллер сомневался, что «холодильный» вид «расхолодил» бы её.

Просматривая библиотечную коллекцию, посвященную местной истории, он обнаружил огромное количество материала по «Касабланке», относящегося ко времени, когда Цвингер-бульвар был заполонен лошадьми и каретами, а позже – паровыми машинами Стэнли и электромобилями «коламбус». Чёрно-белые фотографии представляли президентов, финансовых магнатов, театральных звезд, стоящих на ступенях здания, или вылезающих из «дюзенбергов» при помощи швейцара в форме, или обедающих в «Пальмовом павильоне» на крыше. Вот женщин, в узких шёлковых, очень длинных платьях с перехватами ниже колен и в мехах, сопровождают мужчины в оперных плащах и цилиндрах, – очевидно, эта группа собралась на благотворительный бал. А вот в парке, примыкающем к зданию, нянюшки выгуливают малышей в колясках, а фантастически одетые детки бьют ракетками по воланам. Было даже фото карликового бассейна с мужчинами-пловцами в купальных костюмах (панталоны по колени).

Квиллера более всего интересовали фотографии, где был заснят Харрисон Пламб: человек с маленькими, по-видимому оставленными как воспоминание о Париже, усиками. Иногда рядом с ним находился друг Гринчман – это во время визитов к знатным сановникам иногда жена и трое детей (мальчики в коротких, по колено, штанишках, и малышка Аделаида с локонами, струящимися из-под полей её украшенной цветами шляпки). На более поздних фотографиях Аделаида с отцом позировали у «Стуц Биэкэт» или чайного столика на террасе. Квиллер вспомнил, как кто-то говорил, будто бы люди и события прошлого, впечатавшись в кирпич, камни и деревянные обшивки старого здания, придают ему некую загадочную ауру. Если это правда, тогда становилось понятным то, что пытался сказать Лоуэлл о магии «Касабланки».

После двухчасового экскурса в спокойное нарядное прошлое Квиллер особенно остро почувствовал, как ему трудно выносить назойливый грохот современной улицы. Он быстро пошёл домой. Дул пронизывающе-холодный ветер. Цвингер-бульвар с его высоченными домами превратился в аэродинамическую трубу. Редактор «Прибоя», некогда занимающийся полосой, посвященной ресторанам, называл бульвар «Пищеблоком». Квиллер насчитал дюжину ресторанов с национальной кухней, о которых в Мускаунти слыхом не слыхивали: полинезийской, мексиканской, японской, венгерской, шехуанской и средневосточной среди многих других. Он вознамерился перепробовать их все. И пожалел, что с ним нет Полли.

Был уже конец дня, и обитатели «Касабланки» на автобусах, машинах, такси возвращались домой. Квиллер был единственным, кто пришёл пешком. Он заглянул на стоянку в надежде на то, что его место окажется свободным, но на сей раз в № 28 находилась «джелопи» семьдесят пятого года.

Когда он присоединялся к пестрой толпе, втекающей в двери здания, его окликнул мужчина с рыжеватыми усами.

– Привет! Въехали?

– Да, теперь и я в числе счастливчиков, – сообщил ему Квиллер.

– И на каком этаже?

– Четырнадцатом.

– Крыша всё ещё протекает?

– Когда пойдет дождь, тогда смогу сказать точно, но по крайней мере управляющая заявила, что вчера её починили.

– У вас, наверное, связи. Потому что здесь никто никогда ничего не чинит, – сказал мужчина и рванул вперед, стараясь попасть в отъезжающий лифт, и Квиллер только тогда узнал в нем дружелюбного бегуна, который помог ему в день приезда.

В вестибюле стояли рабочие с пивными банками, шумные студенты с ранцами, женщины, одетые в деловые костюмы и с кейсами в руках, пожилые люди с палками, с забинтованными руками, распухшими ногами – то ли автовокзал, то ли больничный коридор.

Большинство жильцов останавливались возле своих почтовых ящиков и кисло просматривали их содержимое. Проходя в переполненный зальчик, Квиллер чудом увернулся от огромного лысого гиганта в футболке с надписью «Ферди Ле Булл» (бык). Вслед за этим на него едва не налетела женщина средних лет в вечернем, усеянном блёстками платье, встревожено разглядывавшая дюжину конвертов, зажатых в руке.

– Прошу прощения, – пробормотал Квиллер.

– Эй, привет! – внезапно вскричала она девчоночьим голоском, оценивающе разглядывая его усы. – Где скажи на милость, тебя прятали?

В ящике Квиллера почты не было. Для письма Полли ещё не подошло время, а все остальные принимала его временная секретарша.

Руперт стоял рядом с грузовым лифтом, словно в ожидании «скорой помощи»: его красная кепка пылала не хуже пожарного гидранта. Миссис Таттл сидела на своём обычном месте и вязала, не забывая при этом посматривать на студентов-инженеров. Среди ожидавших лифта Квиллер увидел Эмби с пакетами в руках.