Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга I - Гелб Джефф. Страница 4

— Это несправедливо. Господи, я хочу жить!

— Ты будешь жить, я обещаю. Но не так. Тебя не было полгода, и я скоро собираюсь в больницу.

Ты останавливаешься. И холодеешь. Держа ее за руку, смотришь в лицо.

— Что?!

— Да. В больницу. Наш ребенок. Видишь, тебе не нужно было возвращаться, ты и так всегда со мной. Ты всегда будешь жить. А теперь уходи обратно. Поверь мне, все получится. Пусть у меня останутся воспоминания о временах лучших, чем эта ужасная ночь с тобой. Возвращайся туда, откуда пришел.

В этот момент ты даже не можешь плакать, твои глаза совсем сухие. Ты крепко держишь ее за руки, и вдруг неожиданно она медленно опускается на землю.

Ты слышишь ее шепот:

— Больница. Да, мне нужно в больницу. Скорее.

Ты несешь ее вниз по улице. Твой левый глаз видит словно сквозь туман, и ты понимаешь, что скоро ослепнешь. Это все так несправедливо.

— Поторопись, — шепчет она. — Быстрее.

Ты, спотыкаясь, переходишь на бег.

Мимо проезжает машина, и ты кричишь. Она останавливается, и мгновение спустя вы с Ким летите сквозь ночь с незнакомцем под беззвучный рев двигателя.

И во время этой дикой поездки ты слышишь, как она повторяет, что верит в будущее и что ты должен уйти.

Вы наконец на месте, но к этому времени ты почти совсем ослеп. Ким поспешно увозит санитар, не дав вам попрощаться.

Беспомощный, ты стоишь возле больницы, затем поворачиваешься и пытаешься уйти. Мир расплывается перед глазами.

Затем ты идешь в полумраке, пытаясь разглядеть людей, пытаясь почувствовать запах сирени, который по-прежнему здесь.

Ты вдруг понимаешь, что движешься по оврагу, минуя парк. Есть другие, что собираются здесь, блуждающие в ночи. Помнишь, что сказал тот мужчина? Все заблудшие, все одинокие собираются сегодня, чтобы выступить против тех, кто их не принимает, чтобы уничтожить их.

Тропа в овраге вырывается из-под ног. Ты падаешь, встаешь и снова падаешь.

Незнакомец, ночной бродяга, стоит перед тобой. Ты подходишь к безмолвному ручью. Смотришь по сторонам, и в темноте вокруг тебя больше никого нет.

Странный вожак со злостью выкрикивает:

— Они не пришли! Ни один из тех блуждающих в ночи не пришел, ни один! Только ты. Будь они прокляты, эти трусы, проклятые трусы!

— Хорошо. — Твое дыхание, или его подобие, замедляется. — Я рад, что они тебя не послушали. Должна быть причина. Возможно… возможно, с ними произошло нечто такое, чего нам с тобой не понять.

Вожак качает головой.

— У меня были планы. Но я одинок. Даже если все одинокие восстанут, они окажутся недостаточно сильны. Хватит одного удара, чтобы сбить их с ног. Но мы устаем. Я устал…

Ты оставляешь его позади. Его шепот затихает. Ты чувствуешь биение собственного пульса. Выходишь из оврага и оказываешься на кладбище.

Твое имя на надгробии. Сырая земля ждет тебя. Ты проскальзываешь в узкий тоннель, в обитель из атласа и дерева. Тебя больше ничто не радует и не тревожит. Ты лежишь в невесомости в теплой темноте. Ты можешь выпрямить ноги. Расслабиться.

Тебя наполняет приятное ощущение тепла и защищенности, словно шепчущий прибой унес, смыл всю дрянь.

Ты тихо дышишь, ты сыт и спокоен. Тебя любят. Ты в безопасности. Место, которое тебе снится, движется, шевелится.

Ты дремлешь. Твое тело меняется, оно становиться маленьким, компактным и невесомым. Медленно. Сонно. Тихо. Тихо.

Кого ты пытаешься вспомнить? Из морских глубин всплывает имя. Ты пытаешься ухватиться за него, но его уносят волны. Это кто-то прекрасный. Кто-то. Время, место. Хочется спать. Темнота, тепло. Беззвучная суша. Смутный прилив. Тишина.

Темная река несет тебя все быстрее и быстрее.

Вырываешься на открытое пространство. Ты висишь среди желтого света.

Мир кажется огромным, как снежная гора. Солнце сияет невыносимо ярко, и великанская красная рука держит тебя за ногу, пока другая шлепает пониже спины, заставляя закричать.

Рядом лежит женщина. Ее лицо покрыто бисером испарины, и песнь жизни вместе с невероятным чудом врывается в эту комнату и в этот мир. Ты кричишь, вися вверх ногами, затем тебя переворачивают, ласкают и кормят.

И этот голод стирает у тебя из памяти умение говорить, и ты забываешь все остальное. Сверху до тебя доносится ее шепот:

— Малыш мой любимый, я назову тебя в его честь. В его честь…

Эти слова ничего для тебя не значат. Когда-то ты боялся чего-то ужасного и темного, но теперь все забылось, смылось этим теплом кормления. У тебя во рту возникает имя, ты пытаешься его произнести, не зная, что оно значит, только желая радостно его выкрикнуть. Слово исчезает, бледнеет, в голове остается лишь след, призрак счастливого смеха.

— Ким! Ким! О Ким!

ЛИЗА МОРТОН

Бухта Блэк Милл

Было еще темно, и Джиму пришлось пробираться сквозь коварные заросли чертополоха и паутину, отыскивая дорогу в узком луче карманного фонарика. Он споткнулся, попав ботинком в заросшую травой ямку, а затем нашел тропинку, которая тянулась вдоль побережья. Хотя сезон только начался и сегодняшним утром ожидался самый большой отлив за весь год, Джим осознал, что он здесь совсем один, и подумал: «Возможно, Марен была права и это не лучшая идея».

Он оставил жену в теплом спальном отсеке трейлера, но знал, что она только притворяется спящей. Прошлым вечером они поссорились, и теперь Марен объявила ему свой знаменитый бойкот. На той неделе она прочитала газетную статью о двух ныряльщиках, которые подверглись нападению акулы во время сбора моллюсков. Одному из них акула оторвала руку, и он умер в лодке от потери крови прежде, чем им удалось добраться до берега.

— Здесь написано, что это произошло в двадцати минутах езды от Форт Росс, к западу от Сан-Франциско, — сказала ему Марен. — Джим, это то место, куда мы едем.

— Дорогая, ты ведь знаешь, что я не ныряю, — терпеливо напомнил он ей.

— Но ты надеваешь водолазный костюм.

— Ты же бывала со мной, Марен. Мы дожидались большого отлива и ходили у берега. Я никогда еще не бывал на такой глубине, где плавают акулы.

— Джим, но ты всегда уходишь один. Это небезопасно.

Тем не менее Марен уже решила, что не хочет его отпускать, и спор закончился очень плохо. Она согласилась на трехчасовую поездку из Сан-Хосе по серпантину, но Джиму было известно, что она не сможет пройти две мили к бухте в предрассветном холоде, и он не просил ее об этом. Оставалось только надеяться, что, когда он вернется в лагерь с грузом редких видов моллюсков и после того, как она их почистит (ведь это была ее обязанность), аппетитный аромат жарящегося на сливочном масле деликатеса заставит ее забыть о споре.

Такое уже случалось. И не раз.

Когда они поженились, Джим ясно дал ей понять, что он охотник. Конечно, у него были работа, семья, друзья и другие интересы — но свою жизнь он посвятил этому древнейшему и священному виду спорта. Ничто не давало ему такого ощущения единения, такой чистоты, как возможность поставить на стол мясо, добытое собственными руками. Обычно охота была тяжелым делом, иногда даже изнурительным, но это только позволяло ему получить больше удовлетворения от победы в финале. На самом деле, только выслеживая добычу, Джим по-настоящему чувствовал себя живым.

Марен терпела его охотничьи вылазки, но сама так ни разу и не взяла в руки ружье, удочку или сеть. По мнению Джима, в этом заключалась разница между мужчинами и женщинами. Мужчины по природе своей охотники, женщины — собирательницы. Тем не менее для него всегда оставалось загадкой, чего же хотела она. Может быть, ребенка?.. Но, когда он предложил его завести, она сказала, что пока не готова. Он тогда не понял, к чему же она готова. И спустя пять лет семейной жизни ему так и не удалось этого понять.

Шагая по узкой тропинке, петляющей среди сорняков, он постарался не думать о Марен и об их разваливающемся браке. Откуда-то слева до него доносился звук прибоя, и этот тихий шелест, не похожий на грохот волн во время прилива, успокоил его. Тропинка свернула влево, но Джим заметил серые стволы поваленных деревьев, служившие ему указателем. Он сошел с тропинки и снова начал пробираться сквозь крапиву и умирающую траву. По опыту Джим знал, что до утеса осталось около двух ми — нут ходьбы, и замедлил шаг, освещая путь фонариком, пока не заметил край обрыва.