Искатель. 1961-1991. Выпуск 3 - Лукин Евгений Юрьевич. Страница 71
— Она уже внизу, мистер Стронг. Я возвращаю вам шнур. — И тут же испуганное: — Том, вы что, порезались?
— Нет, — ответил Стронг. — Это сок дерева.
— Сок! Будь я проклят! — И немного погодя: — Сухр говорит, что он кажется ему розовым. Но Блюскиз утверждает, что он темно-красный. А каким видите его вы, Стронг?
— Он похож на кровь, — ответил Стронг.
А потом вниз отправилась вторая ветвь, и он снова увидел “кровь”, сочившуюся из новой раны, и ему опять стало плохо. Но не так плохо, как прежде: он уже начал привыкать.
До того как понадобилось переместить лебедку, ему удалось срезать восемь ветвей. А когда лебедку установили с другой стороны дерева, он снял еще восемь.
Когда подошло время кончать работу, Райт сделал ему традиционное предложение:
— Хотите провести ночь на земле?
— Черта с два!
— Обычай не покидать дерево, пока с ним не покончено, можно не соблюдать, если имеешь дело с таким великаном.
— И тем не менее я не нарушу его, — возразил Стронг. — Что там на ужин?
— Мэр посылает вам блюдо, приготовленное специально для вас. Я переправлю его наверх. А пока садитесь в лифт. Как только мы поменяем трос, вы сможете спуститься до ветви, на которой оставили древопалатку.
— Слушаюсь.
— Мы собираемся переночевать в отеле. Я не стану выключать свой приемник — вдруг вам что-нибудь понадобится.
Мэр появился только через полчаса, но блюдо, которое он привез, стоило времени, потраченного на его ожидание. Стронг успел установить палатку и теперь сидел перед ней, поджав по-турецки ноги, и ел. Солнце скрылось, и листву алыми узорами расцветили птицы хохотушки, хрипло крича вслед уходящему дню.
Заметно похолодало, и, покончив с едой, Стронг сразу же достал и включил обогревательный прибор. Фабриканты обогревательных приборов, предназначенных для пользования под открытым небом, учитывали не только удобства выезжающего за город потребителя, но и его настроение. Прибор Стронга был выполнен в виде небольшого костра, и с помощью регулятора можно было заставить искусственные дрова гореть ярко-желтым, темно-оранжевым или вишневым светом. Стронг выбрал вишневый, и бодрящее тепло, заструившееся из крохотных атомных батареек, отчасти разогнало его одиночество.
Вскоре начали всходить луны — у Омикрона Сети-18 их было три, и непрерывно меняющийся узор лунных бликов на листьях, ветви и цветах действовал усыпляюще. В своем новом обличье дерево было прекрасно. Птицы-хохотушки на ночь угомонились, а так как поблизости не было никаких поющих насекомых, стояла полная тишина.
Становилось все холоднее. Когда похолодало настолько, что изо рта у него пошел пар, Стронг забрался в палатку и втащил в нее через треугольный вход свой “костер”. Так он сидел там в вишневом одиночестве, поджав под себя ноги. Он очень устал. За костром, сверкая серебристыми узорами, простиралась ветвь, и в безветрии ночи неподвижно висели ажурные серебряные листья.
Вначале он увидел только отдельные штрихи: сияющую белизну ног, нежное мерцание рук; тьму, где ее тело скрывала туника; расплывчатое серебристое пятно лица. Наконец все это соединилось, и она возникла перед ним во всей своей бледной призрачной красоте. Она вышла из мрака и села по другую сторону костра. Сейчас лицо ее виделось гораздо отчетливей, чем днем, — очаровательное сказочной миниатюрностью черт и яркой синевой глаз.
Она долго хранила молчание, молчал и он, и они тихо сидели по обе стороны костра, а вокруг была ночь, серебряная, безмолвная и черная. И наконец он произнес:
— Это ты была там, на ветви, правда?.. И в шатре из листьев тоже была ты, и это ты стояла, прислонившись к стволу.
— В некотором смысле, — сказала она, — в некотором смысле это была я.
— И ты живешь на этом дереве…
— В некотором смысле, — повторила она. — В некотором смысле я живу на нем. — И потом: — Почему земляне убивают деревья?
Он на мгновение призадумался.
— По очень многим причинам, — сказал он. — Если ты — Блюскиз, ты убиваешь их потому, что это дает тебе возможность проявить одну из тех немногих унаследованных тобою черт, которую белый человек не смог отнять у твоей расы, — презрение к высоте. Но сколько бы ты ни убивал их, твоя душа, душа американского индейца, корчится от ненависти к самому себе, ибо, по сути дела, ты причиняешь другим землям то же самое, что белый человек причинил твоей собственной. Если же ты Сухр, ты убиваешь их потому, что рожден с душой обезьяны и, умерщвляя деревья, ты испытываешь такое же удовлетворение, какое художнику приносит живопись, писателю — литературное творчество, композитору — создание музыкального произведения.
— А если ты -это ты?
Он почувствовал, что не сможет солгать.
— Тогда ты убиваешь их потому, что тебе не дано стать взрослым, — произнес он. — Ты убиваешь их потому, что тебе нравится поклонение обывателей, тебе нравится, когда они хлопают тебя по спине и угощают выпивкой. Потому, что тебе приятно, когда на улице хорошенькие девушки оборачиваются и глядят тебе вслед. Ты убиваешь их потому, что хитроумные компании вроде “Убийц деревьев, инкорпорейтед” отлично понимают твою незрелость и незрелость сотен других таких, как ты, и они соблазняют тебя красивой зеленой униформой, соблазняют тебя возможностью поступить в школу древорубов и воспитывают там в надуманных традициях; тем, что сохраняют примитивные способы уничтожения деревьев, — ведь благодаря этим примитивным способам ты кажешься почти полубогом тому, кто наблюдает снизу, и почти мужчиной самому себе.
— Так сорвите же нас, земляне, — произнесла она, — маленькие земляне, которые губят виноградники; ведь наши виноградники в цвету.
— Ты похитила это из моего сознания, — сказал он. — Но ты обмолвилась — нужно было сказать “лисы”, а не “земляне”.
— Лисы не переживают крушения надежд.
— …Да, — согласился он. — Ты права…
— А теперь мне пора идти. Я должна подготовиться к завтрашнему дню. Я буду на каждой ветви, которую ты срезаешь. Каждый упавший лист будет казаться тебе моей рукой, каждый умирающий цветок — моим лицом.
— Мне очень жаль, — сказал он.
— Я знаю, — сказала она. — Но та часть твоей души, которая испытывает жалость, живет только ночью. Она всегда умирает на рассвете.
— Я устал, — произнес он. — Я ужасно устал. Мне нужно выспаться.
— Так спи, маленький землянин, у своего маленького игрушечного костра, в своей маленькой игрушечной палатке… Ложись, маленький землянин, и свернись калачиком в своей теплой уютной постели…
Спи…
День второй
Его разбудили крики птиц-хохотушек, и, выбравшись из палатки, он увидел, как они порхают под древесными сводами, проносятся по зеленым коридорам, стремительно вырываются наружу сквозь ажурные отверстия в листве, розовые в свете зари.
Стоя на ветви, он выпрямился во весь рост, потянулся и полной грудью вдохнул прохладный утренний воздух. Потом включил передатчик.
— Что у вас на завтрак, мистер Райт?
Райт отозвался немедленно.
— Оладьи, мистер Стронг. Мы сейчас уничтожаем их, как голодные волки. Но пусть это вас не волнует: жена мэра уже готовит изрядную порцию специально для вас… Хорошо выспались?
— Неплохо.
— Рад это слышать. Сегодня вам придется попотеть. Ведь вам достанутся ветви побольше. Уже заарканили какую-нибудь симпатичную дриаду?
— Нет. Забудьте о дриадах, мистер Райт; переправьте-ка лучше сюда оладьи.
— Слушаюсь, мистер Стронг.
После завтрака он свернул лагерь и убрал в лифт палатку, одеяла и обогревательный прибор. Покончив с этим, он поднялся на лифте к тому месту, где прервал работу накануне.
Он отмерил шагами девяносто футов ветви и, опустившись на колени, закрепил щипцы. Потом попросил Райта натянуть шнур. Далеко внизу виднелись домики и задние дворы. На краю площади выстроилась длинная очередь транспортировщиков древесины, готовых везти на лесопильный завод новый дневной урожай.