Ключи к декабрю (сб.) - Гаррисон Гарри. Страница 58

Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город. Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом, тоской и ненавистью.

— Мне надо идти, — сказал Дин. — У Керри, наверное, ужин готов. Она не любит, когда на столе стынет.

— Спокойной ночи, Джон, — сказал Стаффи.

Когда Дин закрыл за собой дверь и пошел вниз по улице, солнце почти село. Он не предполагал, что уже так поздно. Керри обидится на него и накричит.

Дин что-то пробурчал себе под нос. Керри была несравнима ни с кем.

Она не жена — у него никогда не было жены. Не мать и не сестра — обе они умерли. Просто домоправительница, преданно служившая ему долгие годы, немножко жена, немножко сестра, а иногда даже и мать.

В привязанностях человека есть нечто странное, подумал Дин. Они ослепляют, связывают, делают человека таким, каков он есть. Это они помогают ему выполнять свой долг, с их помощью он достигает вершин, хотя эти вершины временами бывают серыми, бледными и очень неброскими.

Ничего похожего на ярко блистающие вершины Леймонта Стайлса, который шагнул на Землю со звезд и привез с собой эти три странных создания, которые стали сидеть с ребятишками. Привез их, устроил в своем доме на Мейпл-стрит, а потом через год-другой опять отправился к звездам, оставив Воспителл в Милвилле.

Чудно, что их провинциальный городок так спокойно принял эти экзотические создания. Еще чудней, что матери Милвилла в свое время вверили детей заботам чужаков.

Заворачивая за угол на Линкольн-стрит, Дин встретил женщину с маленьким, всего по колено ей, мальчуганом.

Он увидел, что это была Милдред Андерсон, вернее, когда-то она была Милдред Андерсон, но потом вышла замуж, и он, хоть убей, не мог вспомнить ее нынешней фамилии. Занятно, как быстро взрослеет молодежь, подумал он. Казалось, Милдред кончила школу от силы два года назад; но в глубине души он знал, что ошибается, — прошло уже больше десятка лет.

Он коснулся своей шляпы.

— Добрый вечер, Милдред. Ого, как вырос твой мальчик!

— Я хозю в гьюпу, — пролепетал ребенок.

Мать уточнила:

— Он говорит, что ходит в группу. Он этим так гордится.

— Конечно, в дошкольную группу?

— Да, мистер Дин. Воспителлы. Они такие милые. И так хороши с ребятами. Да к тому же плата. Точнее, никакой платы. Просто приносите им букет цветов или флакончик духов, или хорошую картинку, и они довольны. Они решительно отказываются брать деньги. Я не могу этого понять. А вы, мистер Дин?

— Да, — ответил Дин. — И я не могу.

Он уже позабыл, какой болтушкой была Милдред. Сейчас он вспомнил, что был период, когда ее за это прозвали Трещоткой.

— Я иногда думаю, — сказала она торопливо, будто боясь что-то упустить, — что мы, люди, здесь, на Земле, слишком большое значение придаем деньгам. А вот Воспителлы, кажется, вообще не знают, что такое деньги, или если и знают, то не обращают на них никакого внимания. Словно это что-то совсем незначительное. Я понимаю, что такие расы тоже существуют. Это наводит на размышления, верно, мистер Дин?

Теперь он вспомнил еще об одной ужасной особенности Милдред — каждый речевой период она неизбежно заканчивала вопросом.

Он и не пытался ответить ей. Он знал, что ответа не ждут.

— Мне надо идти, — сказал он. — Я и так уже опоздал.

— Мне было очень приятно вас повидать, мистер Дин, — проговорила Милдред. — Я так часто вспоминаю школьные денечки, и иногда мне кажется, что прошли долгие годы, а иногда — будто это было вчера и…

— Правда, это очень приятно, — сказал Дин, приподнявши шляпу, и припустил чуть не бегом.

— Недостойное зрелище, когда среди бела дня на людной улице тебя обращает в бегство болтливая женщина, — проворчал он себе под нос.

Подойдя к дому, он услышал сердитую суетню Керри.

— Джонсон Дин, — крикнула она, едва он переступил порог, — сейчас же садитесь за стол! Все давно остыло. Сегодня вечером у меня кружок. И рук не мойте.

Дин неторопливо повесил пальто и шляпу.

— Если уж на то пошло, мне и мыть-то их не надо, — сказал он. — У меня такая работа, что не очень-то испачкаешься.

Она засуетилась, склонившись над столом, налила ему чашку кофе, переставила на середину стола бутылку пива.

— Ведь сегодня вечером у меня кружок, — сказала она, делая особое ударение на этих словах, чтобы ему стало стыдно за опоздание. — Я и посуду мыть не буду. Оставьте ее на столе. Когда приду — вымою.

Дин покорно уселся за стол.

Он и сам не понимал, в чем тут дело, но, бессознательно выполнив требование Керри, вдруг ощутил уверенность в себе. Она заглушила глодавшие его беспокойство и ростки страха, которые чуть было не оплели его, хотя он сам не отдавал себе в этом отчета.

Керри прошла через жилую комнату, непреклонно водрузив шляпу на непреклонную голову, с видом женщины, которая опаздывает на заседание кружка не по своей вине. Она поспешила к двери.

— Вам больше ничего не надо? — спросила она, окинув быстрым взглядом стол.

— Ничего, — Он хмыкнул. — Желаю хорошо провести время в кружке. Собрать как можно больше сплетен.

Это была его излюбленная колкость, и хотя он знал, что Керри будет взбешена — выходка и впрямь была детской, — удержаться не мог.

Керри бросилась вон из комнаты, и он услышал, как она нарочито громко застучала каблуками.

С ее уходом в доме воцарилась гнетущая тишина, и когда Дин сел за стол, комнату окутал глубокий сумрак.

Цел и невредим, подумал он, старина Джонсон Дин, учитель, цел и невредим в доме, который построил еще его дед — сколько же лет назад? Теперь он кажется несовременным с его комнатами, расположенными на одном уровне, с камином, выложенным кирпичом, с двойным гаражом, пристроенным к дому, и с большим пнем перед окнами.

Невредим и одинок.

Невредим, несмотря на угрозу, на подкравшуюся к нему тревогу, такую незаметную, что ее и распознать нельзя.

Он покачал головой.

Но вот одиночество — другое дело. Это можно объяснить. Молодые и очень старые всегда одиноки, подумал он. Молодые — потому, что еще не установили связей с обществом, а старые — потому, что уже разорвали их.

Общество состоит из разных слоев, сказал он себе, из разных слоев и прослоек и делится на группы по возрасту, роду занятий, образовательному цензу и финансовому статусу. И это еще не все. Такое деление можно продолжать до бесконечности. Было бы интересно, если б у кого-то хватило времени создать таблицу расслоения человечества. В законченном виде — если это только вообще возможно — такая таблица стала бы потрясающим документом.

Он кончил ужинать и тщательно вытер рот салфеткой. Встал из-за стола, крадучись пошел по объятому тьмой помещению.

Он знал, что надо хотя бы собрать тарелки и навести порядок на столе. По совести говоря, посуду следовало бы вымыть. Он своим опозданием причинил Керри столько хлопот! Но он не мог заставить себя приняться за работу. Никак не мог. Он цел и невредим, но он все еще не пришел в себя.

Теперь он понял, что бессмысленно оттягивать это дело, бессмысленно увертываться от страха, который его изводит. Он понимал, с чем ему придется столкнуться, если только до этого дойдет дело.

Конечно, у Стаффи ум за разум зашел. Это не может быть правдой. Слишком уж он умничает, наверное, воображение разыгралось.

Ребята теперь такие же, как и всегда.

Разве что за последний десяток лет у них заметно улучшилась успеваемость.

Разве что, как и следовало ожидать, возросла их эрудиция.

Разве что притягательность спортивных соревнований для них уменьшилась.

Разве что здесь, в Милвилле, почти перевелись преступления.

Да еще эти торжественные детские лица с сияющими глазищами, они неотрывно глядят на него с бумаг на столе.

Он стал медленно расхаживать взад-вперед по ковру возле большого кирпичного камина, чья мертвенно-черная утроба с резким запахом сгоревшего старого ясеня казалась ему пастью, и эта пасть хохотала над ним.