Летнее утро, летняя ночь - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 6

— Да ну их.

Он покосился в ту сторону, где лежали наготове упоительно пахнущие порохом яркие петарды, шутихи и ракетницы, но самое главное — три огненных шара, сложившие до поры до времени свои крылья; он был сам не свой до этих шаров, потому что они летали, как летние сны, беззвучно уходили все дальше и дальше в неподвижную тишину и дышали мягким сиянием, покуда хватало сил провожать их взглядом. Да, тоскливо будет без огненных шаров, киношка «Элит» с ними не сравнится…

Среди гостей пробежал шепоток; тут створки двери скользнули в стороны, и на веранде появилась мисс Уэлкс.

— Добрый вечер, мистер Сполдинг, — обратилась она к Дугласу.

— Добрый вечер, мисс Уэлкс, — отозвался он.

На ней был элегантный, отутюженный серый костюм, которого прежде никто не видел, и соломенная шляпка; в неярком свете фонаря она всем своим обликом напоминала ожившее мраморное изваяние богини, сошедшее с огромных библиотечных часов.

— Идемте, мистер Сполдинг?

И Дуглас помог ей спуститься по ступенькам с крыльца.

— Хорошего вам праздника, — пожелали гости.

— Дуглас! — окликнул дед.

— Да, сэр?

— Дуглас. — Дед вынул изо рта сигару и помолчал. — Отложу-ка я один огненный шар. Спать не лягу, дождусь тебя. Запалим его вместе и отпустим в небеса. Как тебе такой план?

— Супер! — сказал Дуглас.

И повел мисс Леонору Уэлкс вдоль по улице, по теплому летнему тротуару, и всю дорогу до кинотеатра «Элит» у них с языка не сходили мистер Лонгфелло, мистер Уиттиер и мистер Эдгар По.

Мисс Бидвелл

Летними вечерами, с семи до девяти, почтенная мисс Бидвелл сиживала в скрипучем кресле-качалке за стаканом лимонада на крыльце своего дома, что стоял на Сент-Джеймс-стрит. Ровно в девять с негромким стуком закрывалась дверь, поворачивался в замке медный ключ, с шорохом опускались жалюзи, и особняк погружался в темноту.

Заведенный порядок никогда не менялся. Старушка жила одна, среди причудливых картин и запыленных книг, в компании желтозубого рояля да музыкальной шкатулки, которая, если ее завести, потрескивала, как пузырьки лимонной шипучки. Мисс Бидвелл кивала каждому, кто проходил мимо, и всем было любопытно, почему в дом не ведут ступеньки. Ни со стороны дощатого крыльца, ни с черного хода; да и то сказать, мисс Бидвелл уже сорок лет не выходила из дому. В далеком тысяча девятьсот девятом году она приказала срубить обе лестницы и огородить входы.

Осенью, когда подходил срок все запирать на замки, забивать досками, укрывать от непогоды, она в последний раз выпивала лимонад на стылом, неуютном крыльце, а потом затаскивала в дом плетеное кресло-качалку, чтобы исчезнуть до весны.

— Вот, сейчас уйдет, — сказал мистер Уидмер, бакалейщик, указывая в ее сторону красным яблоком. — Можете убедиться. — Он постукал пальцем по настенному календарю. — На дворе сентябрь, вчера был День труда; а времени сейчас — ровно девять вечера.

Немногочисленные покупатели уставились на дом мисс Бидвелл. Старушка, напоследок поглядев через плечо, скрылась за дверью.

— До первого мая вы ее не увидите, — объяснил мистер Уидмер. — У нее в кухонной стене пробито маленькое оконце. Я отпираю ставни своим ключом, чтобы просунуть туда пакет с продуктами. На подоконнике нахожу конверт с деньгами и список заказов. А сама хозяйка носу не кажет.

— Чем же она занимается всю зиму?

— Одному Богу известно. У нее уж сорок лет как установлен телефон, только она к нему не подходит.

В доме мисс Бидвелл было темно.

Мистер Уидмер аппетитно хрустнул сочным яблоком:

— К тому же сорок лет назад приказала снести лестницу.

— Почему? Скончались ее родители?

— Их не стало задолго до этого.

— Умер муж? Или кто-то из детей?

— Ни мужа, ни детей у нее отродясь не было. Встречалась, правда, с одним парнем — тот все рвался мир посмотреть. Вроде как собирались пожениться. Он, бывало, сядет на крыльце с гитарой и поет для нее одной. А в один прекрасный день вдруг отправился на вокзал да и купил себе билет до Аризоны, оттуда рванул в Калифорнию, а потом в Китай.

— Долгонько же у нее теплится огонек.

Все посмеялись, но негромко и уважительно, потому что это было грустной истиной.

— Как по-вашему, она когда-нибудь выйдет на улицу?

— Да ведь ей за семьдесят. Из года в год я только и делаю, что жду первого мая. Если в этот день она не появится на крыльце, чтобы сесть в кресло, я пойму, что ее нет в живых. Тогда придется звонить в полицию.

Покупатели разошлись, пожелав друг другу доброй ночи, а мистер Уидмер остался стоять в неярком свете бакалейной лавки.

Надевая пальто, он прислушивался к завываниям ветра. Да, из года в год. И каждый год он замечал, что старушка одряхлела еще больше. Она возникала чуть поодаль, будто за стеклом барометра, где к ясной погоде появляется женская фигурка, а в преддверии ненастья — мужская. Но этот барометр оказался неисправен, в нем появлялась только женщина, а мужчина — никогда, ни при какой погоде. Сколько тысяч июльских и августовских вечеров выходила она на крыльцо, отделенное от тротуара зеленой лужайкой, непреодолимой, как река, кишащая крокодилами? Сорок лет копились такие ночи в захолустном городке. На сколько это потянет, если прикинуть на весах? Для него — не тяжелее перышка, а для нее?

Мистер Уидмер уже надевал шляпу, когда увидел этого незнакомца. Тот брел по другой стороне улицы — старик, освещенный светом единственного уличного фонаря. Он присматривался к номерам домов, а дойдя до угла и различив номер 11, остановился и заглянул в темные окна.

— Не может быть! — ахнул мистер Уидмер, выключил свет и, окутанный уютными бакалейными запахами, стал наблюдать за стариком через стекло витрины. — Надо же, ведь столько воды утекло.

Он покачал головой. Стоит ли так волноваться? Не пора ли за сорок лет привыкнуть, что у него ежедневно, по меньшей мере раз в сутки, учащается сердцебиение, если кто-то замедляет шаги у дома мисс Бидвелл? Каждый прохожий, который останавливался у этого запертого дома, пусть даже для того, чтобы просто завязать шнурок, попадал на заметку мистеру Уидмеру.

«Не ты ли тот прохиндей, что сбежал от нашей мисс Бидвелл?» — молча вопрошал он.

Однажды, лет тридцать назад, мистер Уидмер, как был, в белом фартуке, хлопавшем на ветру, бросился на другую сторону улицы и преградил путь какому-то парню:

— Ага, тут как тут!

— В чем дело? — растерялся прохожий.

— Не вы ли будете мистер Роберт Фарр, который дарил ей красные гвоздики, играл на гитаре и пел?

— Нет-нет, моя фамилия Корли. — И молодой человек вытащил образцы шелковой ткани, предлагаемой на продажу.

С годами бакалейщик начал беспокоиться: если мистер Фарр и вправду надумает вернуться, как же его опознать? Мистеру Уидмеру запомнились размашистые шаги и открытое молодое лицо. Но случается, за четыре десятка лет время очищает человека от шелухи, иссушает костяк и вытравливает плоть, будто для искусного офорта. Возможно, в один прекрасный день мистер Фарр вернется, как гончий пес, взявший старый след, но, по недосмотру мистера Уидмера, решит, что ее дом заколочен, задвинут в прошлый век, — и уйдет восвояси в полном неведении. Возможно, такое уже произошло!

А пока за окном маячил все тот же незнакомец, престарелый и непостижимый, появившийся в сентябре, после Дня труда, в четверть десятого вечера. У него плохо гнулись ноги, спина горбилась, а взгляд был устремлен в сторону фамильного особняка Бидвеллов.

— Последняя попытка, — пробормотал мистер Уидмер. — Суну-ка я свой нос куда не просят.

Неслышно ступив на прохладную брусчатку, он двинулся к противоположному тротуару. Старик обернулся.

— Добрый вечер, — приветствовал его мистер Уидмер.

— Подскажите, пожалуйста, — сказал старик, — это, как и прежде, дом Бидвеллов?

— Совершенно верно.

— Там кто-нибудь проживает?

— Мисс Энн Бидвелл.