Мальчик-невидимка - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 1

Рэй Брэдбери

Мальчик-невидимка

Л. Жданов, перевод

Она ваяла большую железную ложку и высушенную лягушку, стукнула по лягушке так, что та обратилась в прах, и принялась бормотать над порошком, быстро рас-тирая его своими жесткими руками. Серые птичьи бусинки глаз то и дело поглядывали в сторону лачуги. И каждый раз голова в низеньком узком окошке ныряла, точно в нее летел заряд дроби.

-- Чарли! -- крикнула Старуха. -- Давай выходи! Я де-лаю змеиный талисман, он отомкнет этот ржавый замок! Выходи сей момент, а не то захочу -- и земля заколышется, деревья вспыхнут ярким пламенем, солнце сядет средь белого дня!

Ни звука в ответ, только теплый свет горного солнца на высоких стволах скипидарного дерева, только пушистая белка, щелкая, кружится, скачет на позеленевшем бревне, только муравьи тонкой коричневой струйкой наступают на босые, в синих жилах, ноги Старухи.

-- Ведь уже два дня не евши сидишь, чтоб тебя! -- вы-дохнула она, стуча ложкой по плоскому камню, так что набитый битком серый колдовской мешочек у нее на поясе закачался взад и вперед.

Вся в поту, она встала и направилась прямиком к лачуге, зажав в горсти порошок из лягушки.

-- Ну выходи! -- Она швырнула в замочную скважину щепоть порошка. -- Ах так! -- прошипела она. -- Хорошо же, я сама войду. -- Она повернула дверную ручку пальцами, тем-ными, точно грецкий орех, сперва в одну сторону, потом в другую.

-- Господи, о Господи, -- воззвала она, -- распахни эту дверь настежь!

Но дверь не распахнулась; тогда она кинула еще чуток волшебного порошка и затаила дыхание. Шурша своей длин-ной, мятой синей юбкой, Старуха заглянула в таинственный мешочек, проверяя, нет ли там еще какой чешуйчатой твари, какого-нибудь магического средства посильнее этой лягушки, которую она пришибла много месяцев назад как раз для такой вот оказии.

Она слышала, как Чарли дышит за дверью. Его родители в начале недели подались в какой-то городишко в Озаркских горах, оставив мальчонку дома одного, и он, страшась одиночества, пробежал почти шесть миль до лачуги Ста-рухи -- она приходилась ему не то теткой, не то двоюрод-ной бабкой или еще кем-то, а что до ее причуд, так он на них не обращал внимания.

Но два дня назад, привыкнув к мальчишке, Старуха решила совсем оставить его у себя -- будет с кем погово-рить. Она кольнула иглой свое тощее плечо, выдавила три бусинки крови, смачно плюнула через правый локоть, ногой раздавила хрусткого сверчка, а левой когтистой лапой попы-талась схватить Чарли и закричала:

-- Ты мой сын, мой, отныне и навеки!

Чарли вскочил, будто испуганный заяц, и ринулся в кусты, метя домой.

Но Старуха юркнула следом -- проворно, как пестрая ящерица, -- и перехватила его. Тогда он заперся в ее лачуге и не хотел выходить, сколько она ни барабанила в дверь, в окно, в сучковатые доски желтым кулачком, сколько ни ворожила над огнем и ни твердила, что теперь он ее сын, больше ничей, и делу конец.

-- Чарли, ты здесь? -- спросила она, пронизывая доски блестящими, острыми глазками.

-- Здесь, здесь, где же еще, -- ответил он наконец уста-лым голосом. Еще немного, еще чуть-чуть, и он свалится сюда на приступку. Старуха с надеждой подергала ручку. Уж не перестаралась ли она -- швырнула в скважину лиш-нюю щепоть, и замок заело. "Всегда-то я, как ворожу, либо лишку дам, либо не дотяну, -- сердито подумала она, -- никогда в самый раз не угадаю, черт бы его побрал!"

-- Чарли, мне бы только было с кем поболтать вечера-ми, вместе у костра руки греть. Чтобы было кому утром хворосту принести да отгонять блуждающие огоньки, что подкрадываются в вечерней мгле! Никакой тут каверзы нет, сынок, но ведь невмоготу одной-то. -- Она почмокала гу-бами. -- Чарли, слышь, выходи, уж я тебя такому научу!

-- Чему хоть? -- недоверчиво спросил он.

-- Научу, как дешево покупать и дорого продавать. Из-лови ласку, отрежь ей голову и сунь в задний карман, пока не остыла. И все!

-- Э-э! -- презрительно ответил Чарли. Она заторопилась.

-- Я тебя средству от пули научу. В тебя кто стрельнет из ружья, а тебе хоть бы что.

Чарли молчал; тогда она свистящим, прерывистым ше-потом открыла ему тайну:

-- В пятницу, в полнолуние, накопай мышиного корня, свяжи пучок и носи на шее на белой шелковой нитке.

-- Ты рехнулась, -- сказал Чарли.

-- Я научу тебя заговаривать кровь, пригвождать к месту зверя, исцелять слепых коней -- всему научу! Лечить коро-ву, если она дурной травы объелась, выгонять беса из козы. Покажу, как делаться невидимкой!

-- О! -- воскликнул Чарли.

Сердце Старухи стучало, словно барабан солдата Армии спасения.

Ручка двери повернулась, нажатая изнутри.

-- Ты меня разыгрываешь, -- сказал Чарли.

-- Что ты! -- воскликнула Старуха. -- Слышь, Чарли, я так сделаю, ты будешь вроде окошка, сквозь тебя все будет видно. То-то ахнешь, сынок!

-- Правда, буду невидимкой?

-- Правда, правда!

-- А ты не схватишь меня, как я выйду?

-- Я тебя пальцем не трону, сынок.

-- Ну ладно, -- нерешительно сказал он. Дверь отворилась. На пороге стоял Чарли -- босой, по-нурый, глядит исподлобья.

-- Ну, делай меня невидимкой.

-- Сперва надо поймать летучую мышь, -- ответила Ста-руха. -- Давай-ка, мчи!

Она дала ему немного сушеного мяса, заморить червяч-ка, потом он полез на дерево. Выше, выше... как хорошо на душе, когда видишь его, когда знаешь, что он тут и никуда не денется, после многих лет одиночества, когда даже "доб-рое утро" сказать некому, кроме птичьего помета да сереб-ристого улиткина следа...

И вот с дерева, шурша между веток, падает летучая мышь со сломанным крылом. Старуха схватила ее -- теплую, тре-пещущую, свистящую сквозь фарфорово-белые зубы, а Чарли уже спускался вниз, перехватывая ствол руками, и победно вопил.

В ту же ночь, в час, когда луна принялась обкусывать пряные сосновые шишки, Старуха извлекла из складок сво-его просторного синего платья длинную серебряную иголку. Твердя про себя: "Хоть бы сбылось, хоть бы сбылось", она крепко-крепко сжала пальцами холодную иглу и тщательно прицелилась в мертвую летучую мышь.

Она уже давно привыкла к тому, что, несмотря на все ее потуги, всяческие соли и серные пары, ворожба не удается. Но как расстаться с мечтой, что в один прекрасный день начнутся чудеса, фейерверк чудес, алые цветы и серебряные звезды -- в доказательство того, что Господь простил ее розовое тело и розовые грезы, ее пылкое тело и пылкие мысли в пору девичества. Увы, до сих пор Бог не явил ей никакого Знамения, не сказал ни слова, но об этом, кроме самой Ста-рухи, никто не знал.