Не узнали? - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 1

Рэй Дуглас Брэдбери

Не узнали?

— Не узнали? Быть такого не может!

Незнакомец уже тянул руку для приветствия.

— Как же, как же!.. — бормотал я. — Если не ошибаюсь…

Совсем растерявшись, я беспомощно озирался по сторонам. Мы встретились средь бела дня во Флоренции, на переходе через улицу. Он направлялся в одну сторону, я в другую — можно сказать, столкнулись носом к носу. Теперь он выжидал, когда я назову его имя. Я лихорадочно рылся в памяти, но безуспешно.

— Насколько мне помнится… — снова начал я.

Он схватил меня за руку, словно боясь, как бы я не сбежал. Его физиономия сияла от радости. Он меня узнал! И вправе рассчитывать на взаимную любезность, верно? Так что поднатужься, приятель, читалось у него на лице, вспоминай!

— Я — Гарри! — Его терпение лопнуло.

— Гарри?..

— Стадлер! — весело рявкнул он. — Хозяин мясной лавки!

— О господи, ну конечно же! Гарри, чтоб мне провалиться на этом месте! — Я с облегчением тряс его руку.

На радостях он едва не пустился в пляс.

— Ну да, он самый! За девять тысяч миль от дома! Неудивительно, что вы меня не узнали! Я остановился в Гранд-отеле. Шик-блеск, в вестибюле паркет наборного дерева! Поужинаем сегодня вместе? Бифштекс по-флорентийски — ваш мясник плохого не посоветует, так ведь? Значит, договорились! В семь вечера.

Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы выдохнуть решительный отказ, но…

— Сегодня в семь! — громыхнул он.

Повернувшись на каблуках, мясник ринулся дальше и чуть было не угодил под мотороллер. Уже стоя на кромке противоположного тротуара, он выкрикнул:

— Гарри Стадлер!

— Леонард Дуглас, — отозвался я, неизвестно зачем.

— Как же, помню! — Махнув рукой на прощанье, он растворился в толпе. — Уж я-то помню…

Только этого не хватало, рассуждал я сам с собой, разглядывая правую руку, изрядно намятую и только что освобожденную. Кто же это был?

Хозяин мясной лавки.

Я представил, как он готовит к продаже бифштексы: белый колпак-кораблик, оттеняя щеки цвета свиного окорока, чудом держится на жидких светлых волосах, а руки истязают кусок говядины.

Действительно, мой мясник!

Ну и ну! Я не мог успокоиться до самого вечера. Надо же так влипнуть! Зачем было соглашаться? И какого черта он навязывается? Мы ведь совершенно чужие люди — так только: «С вас пять шестьдесят» — «Спасибо, всего доброго». Проклятье!

Каждые полчаса я звонил в отель. У него в номере никто не снимал трубку.

— Может быть, вы оставите сообщение, сэр?

— Нет, благодарю.

Слюнтяй! — ругал я себя. Оставь сообщение: заболел. Оставь сообщение: умер!

Просидев полдня у телефона, я так и не собрался с духом. Неудивительно, что я не узнал этого горлана. Когда постоянно видишь человека за прилавком, за конторкой, за рулем, за пианино и так далее, очень сложно его узнать, если в момент встречи он не торгует, не записывает, не управляет, не исполняет, не доставляет, не обслуживает. Автомеханик без своего замасленного комбинезона, адвокат, сменивший строгий костюм на огненно-красную спортивную майку, официантка из ночного клуба, избавленная от непременного корсета и доверившая свои формы умопомрачительному бикини, — все, все они становятся чужими, посторонними, да еще обижаются, если их не узнаешь! Да и то сказать, все мы считаем, что, куда бы ни пришли, как бы ни оделись, уж нас-то ни с кем не спутать. Рядимся в генерала Макартура, [1] сходим на берег в далекой стране и возвещаем: «Я вернулся!».

Но кому какое до нас дело? Взять хотя бы этого владельца мясной лавки: где, спрашивается, его колпак, где забрызганный кровью фартук, где вентилятор над головой (чтобы отгонять мух), где сверкающие ножи, острые крюки для подвески туш, крутящаяся каменная столешница для разделки мяса, холмы розового фарша и пласты говядины с тонкими прожилками? Без этих принадлежностей он просто мститель в маске.

Кроме всего прочего, за время отпуска он помолодел. Обычно так и бывает. Двухнедельное путешествие, фантастическая архитектура, изысканная кухня, редкие вина, здоровый сон — и десятка лет как не бывало, и уже не хочется возвращаться назад, в старость.

Что до меня — я находился на самом гребне этой волны, когда стремительно накручиваешь мили, сбрасывая годы. Мы с этим мясником обрели вторую жизнь, превратились в великовозрастных юнцов и столкнулись во Флоренции, чтобы среди потока машин прокричать какую-то чушь и проверить память.

— Черт тебя раздери! — Я с досадой нажимал на телефонные кнопки.

Пять часов: ни ответа, ни привета. Шесть: никто не подходит. Семь: тишина. Да что ж это такое?

— С меня хватит! — крикнул я в окно.

Тут в соборах Флоренции зазвонили колокола, обрекая меня на неизбежное.

Бух! — Кто-то в сердцах грохнул дверью, выходя на улицу.

Это был я.

Уже в пять минут восьмого мы встретились в назначенном месте; я подозревал, что нам кусок не полезет в горло, как истосковавшимся влюбленным, которые бросаются друг к другу после долгой разлуки.

Поужинаем — и разойдемся; даже не так: поужинаем — и разбежимся в разные стороны, читалось на наших лицах, когда мы, потоптавшись в холле, все-таки обменялись рукопожатием. Вернее сказать, похвалились силой рук. Каждый жест почему-то сопровождался фальшивыми улыбками и неестественными смешками.

— Леонард Дуглас! — вырвалось у него. — Я уж думаю: где его черти носят, сукина сына?

Он покраснел и осекся. Как-никак, мяснику не пристало фамильярничать с постоянными покупателями!

— Пора уже, — сказал он. — Пошли, пошли. Втолкнув меня в кабину лифта, он не умолкал, пока мы не оказались под самой крышей, в лучшем ресторане отеля.

— Надо же, такое совпадение! Столкнулись прямо на мостовой! Кормят здесь отменно. Ага, приехали. Выходим!

Мы сели за стол.

— Люблю хорошее вино. — Мясник нежно разглядывал карту вин, как старую знакомую. — Вот потрясающая штука. «Сент-Эмильон», урожая семидесятого года. Пойдет?

— Спасибо. Я, пожалуй, закажу сухой мартини с водкой.

Мясник помрачнел.

— Но и от вина не откажусь! — поспешно заверил я.

Для начала я попросил официанта принести салат. Мясник опять нахмурился.

— После салата и мартини, — изрек он, — невозможно оценить букет вина. Извиняюсь, конечно.

— Ну что ж. — Я сдался без боя. — Салат можно оставить на потом.

Он заказал бифштекс с кровью, а я — хорошо прожаренный.

— Прошу меня простить, но мясо долго поджаривать нельзя.

— Это вам не Жанна д'Арк, — подхватил я и хохотнул.

— Неплохо сказано! Что правда, то правда, это не Жанна д'Арк!

Тут нам принесли вино. Когда бутылку откупорили, я быстро подставил свой бокал и тайно порадовался, что мартини подадут позже, а то и вовсе забудут; чтобы сгладить напряжение следующей минуты, я вдохнул аромат, покрутил бокал и пригубил хваленый «Сент-Эмильон». Мясник не сводил с меня взгляда, как домашний кот с малознакомого пса.

Прикрыв глаза, я сделал крошечный глоток и кивнул.

Малознакомый сотрапезник тоже отпил вина и кивнул.

Ничья.

Мы принялись разглядывать панораму вечерней Флоренции.

— Хотел спросить… — начал я, тяготясь молчанием. — Вам нравится флорентийская живопись?

— Картины мне как-то не по нутру, — признался он. — Вот гулять и по сторонам глазеть — это другое дело. Какие в Италии женщины! Их бы заморозить да отправить морем в наши края!

— Хм… ну… — Я прочистил горло. — А Джотто?..

— Тоску нагоняет. Уж не обессудьте. Как на мой вкус, Джотто поспешил родиться, ему бы попозже прийти в искусство. Фигуры тощие, как жерди. Мазаччо — и то получше будет. А уж Рафаэль — тот всем сто очков вперед даст! И Рубенс, конечно! Я в силу своего ремесла предпочитаю обилие плоти.

— Рубенс?

— Рубенс! — Поддев вилкой пару прозрачных ломтиков салями, Гарри Стадлер отправил их в рот и мечтательно пожевал. — Рубенс! Тут тебе и бюсты, и задницы, целые горы плоти, розовой, нежной! Прямо сердце екает при виде такого богатства. Каждая женщина — как перина: прыгай на нее, заройся с головой… А на кой черт нужен этот мраморный Давид? Холодный, белый, хоть бы фиговым листочком прикрылся! Нет, мне подавай сочность, свежесть, да побольше мяса, а не сухие кости. Эй, да вы ничего не едите!