Ночная погоня(сборник) - Сальвадор Томас. Страница 29

— Но что же мы такое? — задыхаясь, спросил я.

— Не знаю! — прыснул он и весело прыгнул через волну.

— А я думал, ты знаешь, раз уж вы считаете себя умнее нас.

— Пока что мы знаем только, чем мы не должны быть. А вы, к сожалению, еще до этого не дошли. Не обижайся, я открываю тебе наши истины, а ты раскроешь мне ваши. Ведь мы друзья…

— Почему вы нас любите? — спросил я.

— Можно ли не любить своего младшего брата, когда он в тупике?

— Это одна из ваших истин?

— Да.

— Два плюс два четыре, — неожиданно сказал я.

— Что это?

— Одна из наших истин.

— Мне она непонятна, — застенчиво промолвил он.

— Привет, дружище! А я ее понимаю.

— Это ваша система счета, не так ли? Величайшее ваше заблуждение!

— Привет! — ответил я. — Почему заблуждение? Например, один дельфин и один дельфин — два дельфина.

— Нет, может быть только один дельфин и… дельфины. И так во всем остальном.

— Ага! — торжествующе изрек я. — Для вас существует только единица и множество. Но ведь это самая примитивная стадия восприятия мира! Даже дикари Австралии считают до пяти!

Я услышал их смех — веселый и безобидный:

— А ты можешь сосчитать волны океана, тела во Вселенной, измерить бесконечность? Счет мешает духу проникнуть в бесконечность, а вы привыкли все пересчитывать и сами от этого страдаете. Хотя и вы предпочитаете единицу. Вы любите только одно солнце, множество солнц пугает вас. Вы страдаете, потеряв одного человека, но равнодушны к гибели множества.

Я хотел было возразить, но вдруг понял, что это правда.

— Говорят, что когда-то мы были очень близки, — грустно заметил первый дельфин. — Но чем больше развивались ваши конечности, тем примитивнее и неподвижнее становился ваш дух. Вам даже мало того, что вы истребляете друг друга. Страшно смотреть, как ваши плавающие и летающие дома разрушают друг друга и тонут в океане, а вы идете на дно кормить рыб. Когда-то хотя бы нас вы не трогали, считая своими друзьями, а теперь и нас истребляете. Зачем? Ведь вы даже не используете наше мясо!

— И здесь причина кроется в счете, — ответил ему другой дельфин, вероятно более старый и опытный. — Они считают, сколько существ научились побеждать, и им все кажется мало. Это называется ненасытность… — Он изрек одну из наших истин, и я выкрикнул:

— Она неотъемлемое свойство духа!

— Свойство духа, когда ты раб своего тела. Частично это свойственно и нам, но мы научились освобождать свой дух. Вы преклоняетесь перед числами, а числа означают омертвление. Первопричина их трагедии — суша, — обратился он к другому дельфину. — И на других планетах мы встречали подобные существа. Обосновавшись на крошечном твердом клочке земли, люди, должно быть, воспринимают Вселенную как колпак, чьи стенки трудно разбить, чтобы оказаться на просторе. Поэтому они и ищут истину с помощью ножа и молотка — дробят ее, не понимая, что кусок чего-то — это уже не целое, это только часть истины, что число — это покой, а истина, которую оно символизирует, познаваема лишь в вечном ее движении.

— Но призвание человека — изменять и создавать! — воскликнул я.

— И это вы понимаете неправильно, — ответил дельфин. — Можно изменять и создавать только себя. Так делают все разумные существа во Вселенной, потому что она сама непрерывно создает себя. Вы же интересуетесь только вещественной стороной и не замечаете, что ваш дух остается прежним, что в нем умирают те силы, с помощью которых единственно можно проникнуть в настоящую Вселенную. Но есть люди, которые знают об этом, мы встречали их между звездами…

— Не верю! — прервал его я, потому что это была моя последняя истина, но в то же мгновение я почувствовал, что ничто во мне, кроме голоса, не возражает. — Не верю! — крикнул я еще громче и открыл глаза.

— Вы верите, — сказал человек, стоящий на скале в сиянии звезд. Он стоял на самом краю скалы, а живая масса без начала и конца придвинулась к нему вплотную и покорно лежала у его ног. — Сейчас вы поверите, — сказал он и шагнул в воду. Потом наклонился и сел. Я увидел под ним два длинных блестяще-черных тела.

— Я скоро вернусь, — сказал он.

Я стоял на коленях и смотрел, как человек со скоростью торпеды несся по белой дороге к луне, к солнцу, к центру Вселенной. По белой дороге, соединяющей две черные половины океана.

— Не верю! — закричал я и бросился в обратную сторону, в поле, в темноту. — Не верю!

И я бежал и кричал, пока не оказался на шоссе, твердом и неподвижном, как скала, обычном человеческом шоссе, которое вело к другому сиянию — неоновому сиянию большого города…

На следующий день, проснувшись, я чувствовал себя совершенно разбитым. И что только не приснится человеку, думал я, когда в комнату вошла горничная.

— Это письмо еще утром оставил для вас какой-то господин, — весело прощебетала она. — А вы все спите и спите.

Я с трудом распечатал конверт — так сильно дрожали руки. Кто в этом незнакомом городе мог написать мне и кому было известно, где я остановился? Прочитав письмо, я, наверное, выглядел страшно испуганным, потому что девушка спросила:

— Что случилось? Плохие новости?

У меня даже не было сил ответить ей, я только слабо махнул рукой, и она вышла, как выходят из комнаты смертельно больного человека. Я перечитал письмо:

Рохелио Льопис

Сказочник

Как бы вы отнеслись к человеку, который только тем и занимается, что лишает покоя детские души? Нет, как хотите, а вы не сумеете убедить меня, что его цели заслуживают одобрения, тем более что занятие это стало у него какой-то манией. Он учитель начальной школы, и директор уже не раз делал ему внушение: еще бы, он тратит целые уроки на эти странные сказки, которые сам же и выдумывает с легкостью поистине невероятной. Только не подумайте, что его держат в школе из милости; редко встретишь такого знающего и компетентного учителя, как он.

И вот, представьте себе, как-то раз, повстречав на улице одного из своих учеников, он купил ему мороженое и начал рассказывать очередную такую сказку. Тут словно из-под земли вырос отец ребенка. Сакариас — так зовут учителя — назвал себя и предложил повторить то, что он уже рассказал. (Могу себе представить, какое впечатление произвел Сакариас на отца своего ученика — в общем, наверное, такое же, как на всех прочих. Смотришь в его бледно-голубые глаза и гадаешь: «Он и вправду так прост или только прикидывается?»)

— Папа, это мой учитель! Пусть рассказывает дальше — ведь такого не знает больше никто!

— Тихо, Габриэлито! Ты не слышал разве — сеньор учитель говорит, что снова расскажет свою сказку, с самого начала.

— Да, действительно, иногда я рассказываю своим ученикам истории вроде этой, и мне кажется, что, поселяя в их душах некоторое беспокойство, я приношу им тем самым неоценимую пользу. Истории, которые я им рассказываю, озадачивают их и заставляют задуматься…

Много-много тысячелетий назад от далекого будущего, — начал он, — на земле существовало животное по имени «кошка». В городах, которые люди строили тогда, чтобы быть поближе друг к другу (из чего проистекали некоторые хорошие и многие дурные последствия), эти маленькие зверьки привольно жили и множились. А когда люди бросили их на произвол судьбы, кошки оказались практичнее, а может быть, удачливее, чем собаки, которые исчезли с лица земли много раньше и, судя по всему, из-за своей чрезмерной преданности человеку (в таких вещах, оказывается, тоже нужна мера).