Дитя четверга - Браун Сандра. Страница 18

Сердитые зеленые глаза скрестились с излучающими радость голубыми.

– Вы, конечно, думаете, что вы очень умны.

Он буквально ослепил ее прямо-таки голливудской улыбкой.

– Похоже, так считает доктор Хайден.

– А я – нет! Я считаю, что вы ловки, надменны и страшно тщеславны.

– Ну вот видите, как хорошо: мы уравновешиваем друг друга, потому что вы чрезвычайно скромны и смиренны.

Кипя от гнева, она встала к нему спиной и сделала вид, что занялась работой. Положив руки на плечи Эллисон, он повернул ее лицом к себе, снял с носа очки и отложил в сторону.

– Это лишь подтверждает мою правоту.

– Что? – спросил Спенсер, убирая ленту с ее волос.

– Вас привлекало во мне сходство с Энн. Ну почему вам не перестать играть в эту извращенную, патологическую игру? – Эллисон пыталась говорить резко, но голос ее задрожал, когда Спенсер провел ладонями по распущенным волосам. Она должна сопротивляться, бороться. Однако вместо этого позволила ему прижаться к ней.

– Это вовсе не игра, а немного извращенным я буду лишь поначалу.

Он дотронулся пальцами до ее ушей и стал их массировать. Она застонала:

– Оставьте меня…

– Я не в силах этого сделать, Эллисон, – шепотом произнес он и приник губами к ее шее. Они оба покачивались. – Признаюсь, мне больше нравится, когда ваши волосы распущены, тогда я могу перебирать их пальцами… А что касается очков, то вы в них привлекательны, как бутон… Я снял их просто из-за того, чтобы они не разбились.

– Не разбились? – сдерживая дыхание, переспросила она. Его губы ласкали ее ухо. – Что вы собираетесь делать?

– Заставить вас привыкнуть к тому, что вы уже знаете.

Губы Спенсера отыскали ее рот. Поначалу поцелуи были легки и целомудренны.

– Теперь будьте внимательны – начинается самое интересное, – прошептал он.

Его язык погрузился глубоко в ее рот. Руки Спенсера отыскали грудь. Даже через халат, блузку и лифчик она чутко ощущала ласку. Спенсер притянул Эллисон к себе, и его возбужденная мужская плоть уперлась в ее живот.

Когда он оторвался от Эллисон, она была теплой и податливой словно воск.

– Мы сделаем чудесного малыша, – пробормотал Спенсер. – Подумайте об этом, а я заеду к вам в восемь вечера. Надеюсь получить ответ во время обеда.

Когда он отпустил ее, Эллисон едва не повалилась на пол будто тряпичная кукла. Потребовалось немало времени, чтобы у нее перестало бешено колотиться сердце, успокоилось дыхание и она смогла взять себя в руки.

Почему бы нет? Почему бы нет? Почему бы нет?

– Почему бы нет? – сказала она своему отражению в зеркале на задней стенке гардероба. – Миллион причин для этого, вот почему нет.

Ее единственное стоящее платье не идет ни в какое сравнение с любым платьем из гардероба Энн, ну да ладно. Голубая горжетка с плотным лифчиком делала ее похожей на то, чем она и была в действительности, – на старую деву.

А какая тебе разница, какой ты ему покажешься?

Ладно, будем считать, что есть разница. Просто ты не хочешь, чтобы он принял тебя за старую деву.

Но вернемся к ребенку. К ребенку? Неужели ты всерьез думаешь об этом? Да, потому что он ожидает ответа. У тебя масса причин отказаться. Конечно, Спенсер весьма умен и за словом в карман не лезет.

Но, во-первых, он тебе не нравится. Правда, когда дело будет сделано, Спенсера уже и след простынет. Ты только используешь его… его… семя. (Это же надо употребить ученому такое ветхозаветное слово!) И совсем не имеет значения, нравится он тебе или нет. Да, доктор Хайден прав – если бы пришлось выбирать отца для своего ребенка, Спенсер Рафт был бы отличной кандидатурой.

Во-вторых, завести ребенка, не имея мужа. Но это вряд ли может служить достаточным контраргументом в наше время и в моем возрасте. Тысячи одиноких женщин воспитывают детей без мужей.

А как родители? Они будут шокированы, что их башковитая Эллисон, которую никогда не интересовали никакие живые существа, кроме обитающих в лаборатории, вдруг родит ребенка вне брака. Еще одна библейская аллегория.

А почему тебя волнует, кто и как о тебе подумает, будь это даже твои родители? Ты собираешься это сделать для себя, разве не так?

Эллисон оторвалась от зеркала и обвела взглядом комнату.

Да, для себя. Это будет мой малыш. Мой ребенок. Существо, которое я буду любить и которое будет любить меня.

В-третьих…

В глубине ящика она отыскала тюбик с тушью для ресниц. Тушь высохла, но, размочив ее, Эллисон удалось подкрасить кончики ресниц.

Она впервые надела жемчужные сережки, которые мать подарила ей на Рождество. Волосы собрала пучком, на сей раз пучок был значительно более пышным, нежели обычно. На шею и на лицо выпустила несколько локонов. Взглянув в последний раз в зеркало, она осталась довольна результатами своих усилий.

Когда в дверях зазвонил звонок, Эллисон подпрыгнула и почувствовала, что ладони мгновенно взмокли. Аргументы относительно того, почему бы им не зачать ребенка, не выдержали даже ее собственных контраргументов. Они, без сомнения, просто рухнут под напором критики Спенсера.

– Черт бы его побрал за то, что он мне учинил, – пробормотала Эллисон, выключая свет в спальне и направляясь к двери.

В течение долгих секунд после того, как Эллисон открыла дверь, она видела только его глаза, которые буквально ощупывали ее с ног до головы, вызывая жар во всех частях тела.

– Вы очень красиво смотритесь, Эллисон. – Спенсер вошел в комнату, взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в запястье, где бешено бился пульс. Затем нежно прикоснулся к губам.

– Вы тоже великолепно выглядите, – каким-то чужим голосом произнесла Эллисон, когда Спенсер отпустил ее. Он был в двубортном голубом блейзере, зеленовато-серых брюках и белоснежной рубашке. Галстука на нем не было. Воротник рубашки Спенсер расстегнул, открыв загорелую шею и верхнюю часть груди с черными-завитками волос. Из нагрудного карманчика блейзера щегольски выглядывал уголок шелкового красного платка. – Такое впечатление, что вы собираетесь поднять якорь и выйти в море.

Он дотронулся пальцами до ее щеки.

– Пока нет.

Где-то внутри Эллисон затеяли танец бархатные бабочки. Одна из них достигла горла, мешая говорить.

– Вы уже подготовились к отъезду?

– Сначала мне хотелось бы увидеть ваши апартаменты.

– Особенно нечего смотреть. – Она показала рукой на гостиную и кухню за разделяющим их баром. – Вот и все.

Когда они снова взглянули друг на друга, Эллисон ничего не смогла прочесть в его глазах.

– Пойдемте. У вас есть шаль или накидка?

– Нет.

Они стали спускаться по лестнице. Эллисон нервно вздрогнула, когда Спенсер обнял ее. Пальцы у него мозолистые и жесткие, но прикосновения были очень деликатные. У машины он придержал ей дверь. Когда они оказались в салоне, возникла пауза. Спенсер не спешил заводить машину. Напряженно сидящая Эллисон обернулась к нему.

– Что случилось? – спросила она.

– Об этом хотел спросить вас я.

– Не пойму, что вы имеете в виду.

– Каждый раз, когда я дотрагиваюсь до вас, вы вздрагиваете, словно боитесь меня. Это меня чертовски раздражает, и, может, нам лучше сразу же поставить точки над i. Я не собираюсь вас насиловать, Эллисон. Я не делал этого ни с кем и никогда, поэтому не надо вести себя так, словно вам предстоит стать моей первой жертвой.

Эллисон отвела в сторону глаза:

– Я не замечала, что так веду себя.

– Замечали… Поверьте, если я соберусь заняться с вами любовью, вы первая узнаете об этом. – Их взгляды встретились. – Если бы я хотел заняться с вами любовью до обеда, мы бы уже были в вашей спальне. Я бы снял с вас платье, комбинацию, лифчик, колготки, трусики, и вы бы лежали подо мной совершенно нагая. Я т бы целовал вас и гладил вашу грудь, живот и бедра, вы бы просили меня о любви, и я был бы готов к этому. – Он смотрел на нее магнетическим взглядом. – А пока что вам надо расслабиться.

Расслабиться? После того как он перечислил все предметы одежды под ее платьем, словно просветил рентгеном? После того как откровенно и детально описал любовную игру? И все же она кивнула головой, хотя бы для того, чтобы он наконец завел машину и перестал смотреть на нее столь пронзительным взглядом.