Они появляются в полночь - Хэйнинг Питер. Страница 9

Назвать ее блестящей красавицей было нельзя, красота ее была не из тех, что вызывают всеобщее восхищение в светских салонах и модных гостиных.

В

ней не было той блестящей легкости и напускной естественности, что просыпается в некоторых красавицах только в накаленной атмосфере переполненных людьми помещений. В голубых глазах не зажигался тот игривый огонек, который часто скрывает отсутствие глубины ума, — наоборот, она несла на себе отпечаток меланхоличности, но не тот, что бывает порожден каким-либо несчастьем или крушением надежд, а тот, что свидетельствует о чувствительности души, о том, что его обладатель способен подняться над пошлостью и проникнуть в более высокие сферы. Поступь ее не отличалась той легкостью, которую приобретает походка женщины, когда ее внимание привлекает мотылек или цветок, и тогда она летит к вожделенному предмету — нет, она шла степенно, погруженная в свои мысли. Когда она была в одиночестве, лицо ее никогда не озаряла улыбка радости, но когда любимый брат выказывал ей свою искреннюю сердечную привязанность и готов был в ее присутствии забыть обо всех своих горестях и печалях, которые — она это чувствовала — отравляли его существование, ее лицо озарялось светлой искренней улыбкой, которую он никогда бы не променял на обольстительную улыбку какой-нибудь светской красавицы. Нельзя было не заметить, что ее глаза и лицо удивительно гармоничны и по-своему прекрасны. Ей было тогда всего восемнадцать лет и она еще не была представлена в свете, поскольку опекуны отложили это ответственное для каждой девушки событие до возвращения брата. Поэтому было решено, что ближайший бал и явится ее приобщением к шумной жизни света. Обри же, говоря по совести, предпочел бы остаться в фамильном имении и предаваться меланхолии, переполнявшей его. Ему были отвратительны фривольности полузнакомых и вовсе незнакомых модных людей: разум его, испытавший столь глубокое потрясение, словно разрывался на части после страшных событий, свидетелем которых ему довелось стать. Однако он все же решил пожертвовать собственным покоем и благополучием ради сестры. Вскоре они приехали в Лондон и начали заниматься необходимыми приготовлениями к балу, назначенному на следующий день.

Народу собралось очень много: балы уже давно не давали, поэтому все, кому не терпелось погреться в лучах улыбок знаменитостей, поспешили сюда. Обри пришел с сестрой. Он стоял в одиночестве в углу, не обращая внимания на царящее вокруг веселье и погрузившись в воспоминания: именно в этой гостиной он впервые повстречал лорда Ратвена. И вдруг он почувствовал, как кто-то схватил его за руку и прямо в ухо ему зашептал голос, который не узнать было невозможно:

— Помните же вашу клятву.

Оцепенев от страха, Обри не посмел обернуться, дабы узреть фантом, который погубит его. Лишь издали он распознал знакомую фигуру: он все глядел как зачарованный до тех пор, пока не ощутил, что ноги его подкашиваются. С трудом протиснувшись сквозь толпу, он упал в карету, и его отвезли домой.

Он ходил и ходил по комнате торопливыми шагами, обхватив голову руками, словно боялся, что его мозг разлетится на куски от горячечных мыслей. Перед ним снова был лорд Ратвен собственной персоной… обстоятельства, вначале сложившиеся в ужасный хаос… кинжал… его клятва. Он попытался подбодрить себя: нет, нет, это невозможно… Мертвые не восстают из небытия к жизни… нет, нет! Должно быть, просто воображение сыграло с ним дурную шутку, воссоздав во плоти образ, занимавший все его мысли. Невозможно, чтобы все это случилось наяву, в реальной действительности, решил он, следовательно, он мог возвращаться в свет, так как несмотря на то, что он попытался было навести какие-нибудь справки относительно лорда Ратвена, но имя это застывало у него на устах, а потому узнать ему ничего, естественно, не удалось.

Несколько вечеров вслед за этим первым балом они провели с сестрой на ассамблеях одного близкого родственника. Оставив ее на попечении почтенной матроны, Обри удалился в укромный уголок и предался беспокойным и всепоглощающим мыслям. Обнаружив, что собравшиеся начинают расходиться, он через силу заставил себя вернуться в настоящее и, проследовав в другую залу, нашел сестру, окруженную несколькими собеседниками, причем беседа, по всей видимости, велась серьезная. Он пробирался сквозь толпу, чтобы подойти к ней, когда одна персона, у которой он попросил разрешения пройти, обернулась, и пред ним предстали черты того, чей образ был ненавистен ему больше всего на свете. Обри рванулся вперед, схватил сестру за руку и торопливо вывел на улицу; на выходе толпились слуги в ожидании хозяев. Пока они протискивались через эту толпу, он снова услышал, как рядом прошелестел тот же голос:

— Помните же вашу клятву!

Обри не осмелился повернуться, а только поторопил сестру. Они сели в экипаж и вскоре оказались в безопасности — дома.

Обри стал задумчив и рассеян. Теперь, когда он точно убедился, что чудовище воскресло из мертвых, ему пришлось снова окунуться в свои тяжкие раздумья. Сестра окружала его нежным вниманием, но тщетно молила она объяснить причины столь резких перемен в его поведении. Он обронил всего лишь несколько слов, но и они заставили ее перепугаться всерьез. Чем больше он размышлял, тем больше заходил в тупик. Особенно изумляла его собственная клятва, данная умирающему лорду Ратвену: неужели он позволит этому чудовищу безнаказанно творить зло, сметать всех, оказавшихся на его пути, губить невинные души и сеять смерть среди всех, кто ему, Обри, дорог и кого он любит, неужели никак невозможно отделаться от этого исчадия Ада? Ведь его любимая сестра тоже может оказаться жертвой монстра. Но если даже он нарушит свою клятву и обнародует подозрения, то кто поверит ему? Он подумывал и о том, чтобы своей собственной рукой избавить мир от негодяя, но даже над самой смертью, как он прекрасно помнил, мерзавец умудрился посмеяться. Юноша сутками сидел, запершись в своей комнате, и ел лишь тогда, когда приходила сестра и со слезами на глазах умоляла его ради нее поддержать свои силы. В конце концов, устав от добровольного затворничества, он стал выходить из дому, бесцельно бродить по улицам, стремясь освободиться от страшного образа, неотступно преследовавшего его. Платье его совершенно износилось и загрязнилось: Обри настолько перестал заботиться о собственной внешности, что даже старые друзья с трудом узнали бы его теперь, встретившись с ним случайно. Первое время он еще приходил вечерами домой, а потом просто ложился в том месте, где силы его иссякали, там, где его одолевала усталость. Сестра, заботясь о его безопасности, наняла людей, чтобы они сопровождали несчастного юношу в его скитаниях, но те скоро обнаружили, что он всегда убегает от преследователей быстрее, чем иные — от собственных мыслей.

Однако вскоре он вернулся в свет пораженный неожиданно пришедшей мыслью, что своим отсутствием он подвергает опасности многочисленных друзей, оставив их беззащитными перед колдовскими чарами негодяя. Потому Обри решил вернуться

в

привычное общество и пристально наблюдать за своим роковым знакомым, надеясь предупредить, несмотря на данную им клятву, если понадобится, тех, к кому лорд Ратвен будет проявлять особый интерес. Но когда он однажды вошел в комнату, его подозрительный взгляд и изможденный вид, внутреннее напряжение, столь явственные любящему взору, поразили сестру настолько, что даже она не смогла долго выдержать этого печального зрелища и стала избегать его, как она оправдывалась, для его же блага. Однако это было уже излишним: их опекуны сочли нужным вмешаться в ход событий, сочтя юношу не вполне в здравом уме. Они решили возобновить опеку над сиротами, ведь именно на них покойные родители возложили ответственность за брата и сестру.

Опекуны наняли врача, который постоянно находился при Обри и жил у них дома. Но сам юноша вряд ли даже отдавал себе отчет во всем происходящем и даже не замечал присутствия врача — настолько ум его был поглощен ужасным предметом тяжких раздумий. Вскоре бессвязность речей и странность поведения вынудили врача предписать ему полное уединение и постельный режим. Обри лежал в спальне сутками, совершенно отрешившись от всего земного. И лишь только тогда взгляд его становился осмысленным, когда его приходила навестить любимая сестра. Но иной раз он сильно пугал ее, хватая за руки и умоляя не трогать какого-то человека: