Сборник 6 ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ ТЕЛО ПОЮ! - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 79

– Для такого чувства нет оснований. Ты никого не бросаешь, ведь здесь уже никого нет. Кому бы в тысяча девятьсот восьмидесятом году, когда мы были еще мальчишками, пришло в голову, что настанет день и, соблазненный обещанием бесконечного лета, Джон Буль растечется по далям дальним?

– Я, Гарри, всю жизнь мерзну. Слишком много лет надевал на себя слишком много свитеров, а в угольном ящике всегда было слишком мало угля. Слишком много лет видел: первый день июня, а на небе ни просвета голубизны, июль – а в нем ни одного сухого дня и ни разу не запахнет сеном, первое августа – и уже началась зима, и так год за годом. Больше не могу выносить это, Гарри, больше не могу.

– Да и не нужно. Наш народ достаточно настрадался. Вы все заслужили себе безмятежную жизнь на Ямайке, в Порт-о-Пренсе или в Пасадине. Дай вон ту руку. Давай снова крепко пожмем руки друг другу! Сейчас великий исторический момент. А свидетели и участники его – только ты и я, мы с тобой.

– Что верно, то верно, клянусь богом.

– А теперь слушай, Сэм: когда ты улетишь и поселишься в Сицилии, Сиднее или в Нейвн-Ориндж, штат Калифорния, расскажи об этом «моменте» журналистам. Может, про тебя напишут. А учебники истории? В них ведь тоже должно быть хотя бы полстраницы о нас с тобой, о последнем уехавшем и последнем оставшемся, разве не так? Сэм, Сэм, твои объятия ломают мне кости, оторвись же, нет-нет, не отпускай, это последняя наша потасовка.

Тяжело дыша, оба отступили друг от друга: глаза у того и другого были влажные.

– Так, Гарри, ты проводишь меня до вертолета?

– Нет. Я боюсь этой чертовой мельницы. Мысль о солнце в сегодняшний мрачный день может подхватить меня и унести с тобой вместе.

– И что в этом было бы плохого?

– Плохого? Да ведь я, Сэмюэл, должен охранять берег от вторжений. От норманнов, викингов, саксов. В грядущие годы я обойду весь остров, буду стоять в дозоре от Дувра дальше на север, у всех рифов по очереди, и через Фолкстон снова вернусь сюда.

– Скажи, дружище, а не вторгнется ли Гитлер?

– От него и его железных привидений этого вполне можно ждать.

– И как же ты будешь драться с ним, Гарри?

– Ты думаешь, я буду ходить в одиночку? Вовсе нет. По пути, возможно, я встречу на берегу Юлия Цезаря. Он любит этот берег и потому построил на нем одну или две дороги. По ним-то я и пойду, именно привидения отборных захватчиков Юлия Цезаря позаимствую для того, чтобы отразить нападения менее отборных. Ведь от меня будет зависеть, правда, накладывать на духов заклятие или его с них снимать, выбирать или не выбирать, что мне захочется из всей проклятой истории этой страны?

– От тебя. От тебя.

Последний житель страны повернулся сперва на север, потом на запад, потом на юг.

– И когда я увижу, Сэм, что от замка здесь до маяка там все спокойно, и послушаю канонаду над заливом Ферт-оф-Форт, и обойду, заунывно играя на волынке, всю Шотландию, я в каждую предновогоднюю неделю, Сэм, буду спускаться на веслах вниз по Темзе и каждое тридцать первое декабря до конца моей жизни буду, ночной страж Лондона, я, да, я, ходить, как ходили его часы, и голосом изображать звон его старых напевных колоколов. «Лимоны и мандарины», – говорят колокола святой Катарины. Звон колоколов святой Мэри-ле-Боу. Святой Маргариты. Собора святого Павла. Ради тебя, Сэм, я буду приплясывать в воздухе и дергать за веревки, привязанные к языкам колоколов, и надеяться: может, холодный ветер отсюда долетит на юг, где теплый ветер овевает тебя, и шевельнет хоть несколько седых волосков в твоих загорелых ушах.

– Буду прислушиваться, Гарри.

– Слушай же тогда еще! Я буду заседать в палате лордов и в палате общин и вести прения, буду терпеть поражения только для того, чтобы победить через час. И буду говорить, выступая, что до этого никогда в истории столь много людей не были обязаны столь многим столь немногим людям, и буду слышать снова голоса сирен, поющие со старых незабываемых пластинок, и программы, передававшиеся по радио еще до того, как ты и я родились на свет. А за несколько секунд до наступления первого января влезу в «Биг Бен» и расположусь в нем вместе с мышами на время, пока он будет отбивать смену года. А в какое-то время, на этот счет у меня нет никаких сомнений, я воссяду на Скунский камень 9 .

– Ты этого не сделаешь!

– Не сделаю? Если не на него, то, во всяком случае, на место, где он находился, пока его не отправили по почте на юг, в Бухту Лета. И вручу себе что-нибудь из декабрьского сада. А на голову себе водружу картонную корону. И назовусь другом Ричарду и Генриху, изгнанным родственником Елизаветы I и Елизаветы II. И не может ли случиться, что однажды в пустыне Вестминстера, где под ногами у тебя лежат мумия Киплинга и история, совсем состарившийся, а может, уже и сумасшедший, я, властелин и подданный одновременно, изберу себя королем этих туманных островов?

– Да, может, и кто тебя осудит?

По-медвежьи крепко Сэмюэл Уэллес обнял его снова, рывком оторвал себя и почти бегом заспешил к ожидающему его вертолету. На полпути остановился, обернулся и закричал:

– О боже, что мне пришло в голову! Гарри – уменьшительное от Генриха. У тебя настоящее королевское имя!

– Ты прав.

– Простишь мне, что я улетаю?

– Солнце прощает всех, Сэмюэл. Отправляйся туда, где ты ему нужен.

– Но простит ли Англия?

– Англия там, где ее народ. Я остаюсь с ее старыми костями. Ты уходишь с ее нежной плотью, Сэм, с ее прекрасной загорелой кожей и полнокровным телом – так отправляйся в путь, не задерживайся!

– Спасибо.

– Спаси бог и тебя тоже, тебя и эту яркую желтую спортивную рубашку!

И тут между ними понесся ветер, и, хотя оба кричали еще какие-то слова, ни тот, ни другой уже ничего не могли расслышать, только махали друг другу, и Сэмюэл подтянулся на руках в вертолет, и тот поднялся, мелькая лопастями, и уплыл огромным белым летним цветком.

И оставшийся, всхлипывая и рыдая, закричал вдруг в душе: «Гарри! Ты что, ненавидишь перемены? Ты против прогресса? Неужели ты не видишь причин всему этому? Не видишь, что народ перетек на самолетах и кораблях в дальние края благодаря надежде найти там хорошую погоду? Вижу, – ответил он самому себе, – вижу. Как могли они противиться искушению, если наконец прямо за окном мог оказаться вечный отныне август? Ведь это так, так!»