Смерть Вселенной. Сборник - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 88

Чувствуя приближение похмелья, он поднялся, пятясь, по лестнице к себе домой, возвратил кофе в чашку, воду — в душ, аспирин — в пачку и, совершенно разбитый, лег в постель.

«Ну и пусть», — решил он про себя.

Во сне перед ним промелькнул в обратном направлении смутно знакомый кошмар с неоправданно счастливым концом.

Когда он проснулся, было темно.

Он был совершенно пьян.

Попятившись к бару, принялся все в тот же бокал сплевывать выпитое, наполняя бутылку за бутылкой. Отделять джин от вермута было совсем несложно. Он держал в руках откупоренную бутылку, а струя соответствующей жидкости сама выстреливала прямо в горлышко.

За этим занятием опьянение постепенно проходило.

И вот перед ним самый первый мартини, на часах 10.07 пополудни. Тут, продолжая галлюцинировать, он вспомнил о предыдущем приступе. Что проделает время с той, другой, галлюцинацией, может быть, «мертвую петлю»? Вперед, а потом снова вспять?

Нет.

Пролетело мимо, словно ничего не было.

Вечер возвращался в день, продолжая обратный ход событий.

Он поднял трубку, сказал свидания до, сообщил Муррею, что работу на придет не снова завтра, и, немного послушав, повесил трубку; телефон зазвонил.

На западе взошло солнце, и машины задним ходом повезли на работу своих владельцев.

Просмотрев сводку погоды и заголовки, он сложил вечернюю газету и вынес ее в прихожую.

Такого долгого приступа у него еще не было, впрочем, какая разница? Он чувствовал себя зрителем, удобно расположившимся у экрана: перед ним раскручивался в обратную сторону знакомый сюжет.

Ближе к рассвету вновь наступило похмелье. С отвратительным самочувствием он улегся в постель.

А когда проснулся предыдущим вечером, был сильно пьян. Наполнил, закупорил, запечатал две бутылки. Он знал, что скоро отнесет их в винную лавку и получит назад деньги.

Пока губы в обратной последовательности бормотали проклятья, а глаза пробегали страницу за страницей, ему представлялось, как везут обратно в Детройт и разбирают на детали новые автомобили, как воскресают в предсмертных судорогах покойники, а ничего не подозревающие священники служат по ним панихиду.

Ему стало смешно, но усмехнуться не удалось: рот не слушался.

Прибавилось две с половиной пачки сигарет.

Снова пришло ощущение похмелья. Он лег в постель, и вскоре на востоке зашло солнце.

Время летело крылатой колесницей: вот он открывает дверь соболезнующим, прощается с ними, а они заходят, рассаживаются и уговаривают его не изводить себя.

При мысли о том, что будет дальше, на глаза наворачивались слезы.

Он испытывал боль, несмотря на сумасшествие.

…Сумасшествие, повернувшее время вспять.

…Вспять уносившее день за днем.

…День за днем, вплоть до той минуты, когда ему стало ясно: теперь уже скоро.

Он мысленно стиснул челюсти.

Глубока была его скорбь. Сильна, как смерть, его ненависть и любовь.

Одетый в черный костюм, он наполнял бокал за бокалом, а тем временем какие-то люди где-то наскребали на чистые лопаты комья земли; этими лопатами предстояло раскапывать могилу.

Задним ходом он подвел машину к похоронному бюро и, поставив ее на стоянку, пересел в лимузин.

Так же задним ходом доехали до кладбища.

Он стоял, окруженный друзьями и знакомыми, и слушал священника.

— твоему праху Мир… — Что, в общем, то же самое, что и «Мир праху твоему», особой разницы нет.

Гроб отнесли в катафалк, а затем отвезли обратно в похоронное бюро.

Отсидев службу, он отправился домой; при помощи бритвы и зубной щетки возвратил себе щетину и ощущение несвежести во рту; затем лег спать.

Проснувшись, снова оделся в черное и вернулся в похоронное бюро.

Все цветы были на месте.

Знакомые с траурными лицами расписывались в книге соболезнований и пожимали ему руку. Потом прошли в комнату — посидеть возле закрытого гроба. Потом все вышли, оставив его наедине с распорядителем похорон.

Потом наедине с собой.

Слезы катились вверх по щекам.

Костюм и рубашка стали свежими и немятыми.

Вернувшись домой, он переоделся и в обратном направлении прошелся расческой по волосам. Угасший день сменило утро; он лег и проспал всю ночь до предыдущего вечера.

А вечером понял, что ждет его дальше.

Мобилизовав всю свою волю, он дважды пытался прервать ход событий. Безуспешно.

Ему хотелось умереть. Если бы тогда он покончил с собой, ему не пришлось бы пережить этот день заново.

Вспоминая события, происшедшие в ближайшие сутки, даже меньше суток, он внутренне содрогался от слез.

Чувствовал, — договариваясь насчет гроба, могилы, разных похоронных принадлежностей, — как прошлое крадется за ним по пятам.

Он отправился домой, где его ожидало самое сильное за все это время похмелье, дома поспал и, проснувшись, принялся за мартини; затем, совершенно трезвый, пошел в морг, а когда вернулся, как раз успел к концу телефонного разговора, того самого, что когда-то…

…прервал поток его раздраженных мыслей.

Она мертва.

Лежит в разбитой машине где-то на девяностом километре автострады «Интерстейт».

Он курил растущую на глазах сигарету и ходил взад и вперед по комнате, зная, что в л у минуту она истекает кровью, попав в аварию на скорости восемьдесят миль в час.

…Теперь умирает.

…А теперь — жива?

Раны затягиваются, разглаживаются вмятины на машине; неужели жива? Поднимается, берется за руль и задним ходом мчит на огромной скорости домой? И скоро хлопнет дверью, повторяя финал их последней ссоры? И будет раздраженно выкрикивать перевернутые фразы? И он — тоже?

Он мысленно ломал себе руки. Душа разрывалась от беззвучного крика.

Только бы не прервалось. Только бы не сейчас.

Силой скорби, любви, ненависти к себе он отброшен так далеко назад; так близка эта минута…

Не может быть, чтобы сейчас все закончилось.

Немного погодя он прошел в гостиную: ноги делали шаг за шагом, губы со злостью что-то бормотали, сам он напряженно ждал.

Дверь, хлопнув, распахнулась.

Вот и она: вся в слезах, по лицу размазана тушь.

— !черту к убирайся и Ну, — выкрикнул он.

— !ухожу Я, — закричала она.

Она шагнула назад, в глубину квартиры, и закрыла дверь. Поспешно повесила пальто в стенной шкаф.

— кажется так тебе если, делать Что. — Он пожал плечами.

— !себе о только думаешь Ты, — крикнула она.

— !ребенок как себя ведешь Ты, — сказал он.

— !раскаиваешься не даже Ты, — кричала она.

…Ее глаза, словно изумруды, сияли сквозь розовую дымку; все замерло. Она вновь была жива, она вновь стала прекрасна! Он готов был плясать от радости.

Время изменило свое направление.

— Ты даже не раскаиваешься!

— Раскаиваюсь, — ответил он, крепко стискивая ее руку в своей. — Ты даже не представляешь себе, до какой степени.

— Иди ко мне.

И она послушалась.

К.М.О’Доннелл