Темный карнавал - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 72

Человек у столба не сходил с места.

— Если сказать, как долго я здесь пробыл, ты бы удивился. Мне здесь нравится.

— Ну ладно, а теперь ступай домой. Вера тебя простила.

— Я дома.

— Вера тебе обрадуется.

— Кто такая Вера?

— Давай, Мэтт, пойдем.

Человек у столба не двигался.

— Будь добр, не тяни меня за рукав. Я с тобой не пойду. Мое место не там. Все тамошние мне не нравятся. Мое место здесь. Это мой дом. И все вокруг знакомы.

— Ты устал…

— Я отдохнул. — Ни разу за весь разговор Мэтт не взглянул на юношу. — Я устану, если ты меня уведешь. Здесь я отдыхаю, нигде я так не отдыхал.

— Тебе не одиноко?

— Нет. Мне было одиноко с Верой, Томом и остальными. Когда я водился с ними, мне всегда было не по себе. Возвращайся-ка ты лучше к ним, Пол.

— Я пришел за тобой, и мне рано уходить, — заупрямился Пол.

— Ну что же, тогда придется уйти мне, — произнес человек в тени. — Доброй ночи, Пол.

Когда он, не выходя из тени, повернулся, оказалось, что его спинной хребет и шея представляют собой с оборотной стороны систему стоек и распорок, придающих устойчивость и объем его фальшивому, сделанному из папье-маше, фасаду.

Лавируя между темными зданиями, он медленно двинулся прочь.

Водосток

The Cistern, 1947

Перевод С.Сухарева

С полудня непрерывно лил дождь, и уличные фонари тускло светили сквозь серую завесу. Обе сестры давно сидели в столовой. Одна из них — Джульет — вышивала скатерть, младшая — Анна — застыла возле окна и, прислонившись лбом к стеклу, смотрела на темную улицу и на темное небо.

Анна не меняла позы, но губы у нее шевелились, и после долгого размышления она произнесла:

— Раньше я об этом никогда не думала.

— О чем? — переспросила Джульет.

— Только сейчас пришло в голову. На самом деле под городом находится и другой город. Мертвый город, вот тут — прямо у нас под ногами.

Джульет сделала стежок на белой ткани:

— Отойди от окна. Дождь как-то странно на тебя повлиял.

— Нет, правда. Ты когда-нибудь задумывалась о водостоках? Они в городе повсюду, под каждой улицей: там можно ходить, ни капельки не сгибаясь; где только их нет, этих тоннелей, и ведут они прямо в море, — говорила Анна, завороженно следившая за тем, как на асфальте образуются лужи, а дождевые потоки с неба на каждом углу вливаются в канализационные люки, чтобы вылиться через отдаленный створ. — Тебе бы не хотелось жить в водостоке?

— Ну уж нет!

— А ведь как весело было бы жить в водостоке, тайком от всех, поглядывать снизу на людей через прорези решеток — и чтобы тебя никто не видел? Так бывало в детстве, когда мы играли в прятки в дождливый день и тебя пробирала гусиная кожа: тебя ищут не доищутся, а ты тихохонько сидишь себе где-нибудь у них под боком в укромном местечке, в тепле, и от волнения дохнуть боишься. Мне это страшно нравилось. Люблю всех дурачить. Наверное, жить в водостоке было бы то же самое.

Джульет не сразу оторвала глаза от вышивки:

— Анна, ты ведь моя сестра, разве нет? Тебя родили — так? Но вот иногда слушаю я тебя и думаю, что наша мама нашла тебя где-нибудь под деревом, принесла домой и посадила в горшок. Ты росла-росла, пока не выросла, и какой была — такой навсегда и останешься.

Анна ничего не ответила, и Джульет снова взялась за иголку. Комната выглядела тусклой, сестры тоже никак не оживляли ее серости. Прошло минут пять: Анна не отрывалась от оконного стекла. Потом с решительным видом отстранилась, устремила взгляд в пространство и сказала:

— Ты, наверное, подумаешь, что это мне приснилось. Ну, пока я тут сидела — весь этот час. Думала. Да, это был сон.

На этот раз промолчала Джульет.

Анна прошептала:

— Видно, это вода меня усыпила; я задумалась о дожде — откуда он берется и куда исчезает сквозь решетки возле тротуаров, подумала о тех глубинах, и вдруг появились они. Мужчина и женщина. Внизу, в водостоке, под мостовой.

— И чего ради они там оказались? — спросила Джульет.

— А разве нужна какая-то причина?

— Не нужна, если у них с головой не в порядке, — продолжала Джульет. — В подобном случае никаких причин не требуется. Сидят себе в водостоке — и пускай сидят.

— Но ведь они не просто так сидят там, под землей, — проговорила Анна с понимающим видом, склонив голову набок и поводя глазами под полуприкрытыми веками. — Нет, эти двое — они влюблены друг в друга.

— Ну и ну, — отозвалась Джульет, — они что, забрались туда любовь крутить?

— Нет, они там уже много-много лет.

— Ты хочешь сказать, что они живут в водостоке не первый год? — возмутилась Джульет.

— А я разве сказала, что они живут? — удивленно переспросила Анна. — Ну конечно же нет. Они мертвые.

Дождь швырял в окно пригоршни дроби; стучавшие о стекло капли собирались вместе и струйками стекали вниз.

— Вот как, — протянула Джульет.

— Да, — радостно подтвердила Анна. — Мертвые. И он, и она. — Эта мысль, казалось, доставляла ей удовлетворение, словно это было удачное открытие, которым она гордилась. — Он походит на очень одинокого человека, который в жизни никогда не путешествовал.

— Откуда ты знаешь?

— Он походит на человека, который никогда в жизни не путешествовал, но всегда этого хотел. Это видно по глазам и по немощному телу.

— Выходит, ты знаешь, как он выглядит?

— Да. Он очень болен и очень красив. Бывает ведь, что болезнь делает мужчину красивым? При болезни лицо худеет и становится более выразительным.

— Так он же мертв? — спросила старшая сестра.

— Уже пять лет.

Анна говорила медленно, ее веки ритмично то приподнимались, то опускались, словно она собиралась поведать долгую историю и, зная об этом, хотела развернуть ее постепенно, а потом ускорять и ускорять ход повествования, пока оно не захватит ее самое, а глаза ее расширятся и рот приоткроется. Но пока она не спешила — и только голос слегка дрожал:

— Пять лет назад этот человек шел по улице и знал, что проходил по этой самой улице множество раз и что ему предстоит проходить по ней еще много-много вечеров, и вот он подошел к крышке люка — такому большому железному кружочку посередине улицы — и услышал, как под ногами у него, под металлической крышкой, шумит река, которая бежит к морю, к другим странам и краям. — Анна вытянула вперед правую руку. — Он неторопливо наклонился, поднял крышку водостока, поглядел вниз на пенистый поток и подумал о той, кого хотел любить и не мог, и тогда полез в люк, спускаясь по железным ступенькам все ниже и ниже, пока не скрылся совсем и не задвинул за собой крышку люка, на которую дождь лился всю ночь…

— А что будет с ней? — спросила Джульет, занятая шитьем. — Когда умрет она?

— Точно не знаю. Она там новенькая. Она только что умерла, только-только, но умерла взаправду. И мертвая она очень, очень красивая. — Анна залюбовалась образом, возникшим у нее в голове. — Только смерть делает женщину по-настоящему красивой, а самые прекрасные женщины — это утопленницы. Тело становится гибким, а волосы струятся в воде подобно клубам дыма. Руки, ноги и пальцы двигаются в воде замедленно и бесцельно: вода придает всей фигуре грацию и элегантность. Ни одного неуклюжего жеста. Утопленница то и дело поворачивает голову — почитать проплывающие мимо газеты невидящими глазами. — Анна довольно покивала. — Ни одна на свете школа хороших манер и светского этикета не научит женщину держаться с такой дивной непринужденностью и гибкостью, быть такой раскованной и безупречной. — Анна попыталась изобразить это гибкое совершенство взмахом широкой загрубевшей руки, но жест получился резким и судорожным. Она опустила руку и целых пять минут оставалась в задумчивости. — Он ждал ее, целых пять лет. А она до сих пор не знала, где его искать. И вот теперь они вместе, отныне и навсегда! В сырое время года они будут оживать. А в сухую погоду — дождей иногда месяцами не бывает — они затаятся в крохотных потайных нишах под водостоками, как японские водяные цветы — старые, высохшие, сморщенные, тихие.