Фата-Моргана 5 (Фантастические рассказы и повести) - Харвей Рэймонд. Страница 17
Они молча наблюдали за ним, потому что надеялись, что он не убежит.
Он шел через черный луг, и ночные бабочки, взмахивая крыльями, били его по лицу. Он твердо шел до тех пор, пока не скрылся из виду, сам не ведая, куда идет. Они следили за ним, пока он был виден, а потом повернулись к безмолвному домику и распахнули настежь дверь…
Разрисованный уверенно шагал по высохшему лугу, оставив город позади.
— Он пошел этой дорогой! — Услышал он слабо доносящийся голос. Факелы и фонари отбрасывали слабые отблески света на придорожные холмы. Были видны расплывчатые фигуры бегущих.
Мистер Уильям Филиппус Фелпс помахал им рукой. Он очень устал. И сейчас ему хотелось только, чтобы его нашли. Он устал от преследования.
— Вот он! — Факелы изменили направление. — Сюда! Мы поймаем этого негодяя!
И наступил момент, когда Разрисованный вновь побежал. Он старался бежать медленно и даже намеренно дважды упал. Оглядываясь назад, он увидел, что в руках они держали колы, поддерживающие шатровые опоры.
Он побежал по направлению к уличному фонарю на далеком перекрестке, где, казалось, сгустилась летняя ночь; будто все вокруг устремилось к этому яркому пятну в окружающей тьме — кружающиеся в затейливых каруселях жуки-светляки, распевающие свои бесконечные трели сверчки — всех притягивала к себе эта высоко висящая лампа.
И Разрисованный, и остальные, бежавшие за ним следом, не были исключением.
Когда, наконец, он добрался до этого места и прошел несколько ярдов, ему уже не надо было оглядываться назад.
На дороге прямо перед ним неожиданно выросли колья от шатров, яростно взметнувшиеся вверх, выше, выше, а затем так же яростно опустившиеся вниз.
Прошла минута.
В ложбинах, окруживших город, пели неугомонные сверчки.
Чудища стояли над распростертым Разрисованным, держа в руках свои колья. Потом они перевернули его. Кровь побежала из его рта тихой струйкой.
Они содрали с его спины липкий пластырь. Уставившись, они долго всматривались в только что возникшую картинку. Послышался чей-то невнятный шепот. Кто-то тихо выругался. Скелет протолкнулся сквозь толпу, не в состоянии лицезреть увиденное.
Чудища глазели на изображение с дрожащими губами и один за другим исчезали, оставив Разрисованного на пустынной дороге в луже крови.
В тусклом свете можно было без труда рассмотреть живую картинку.
На ней была толпа чудищ, склонившихся над умирающим толстым человеком на темной безлюдной дороге и рассматривающих картинку на его спине, на которой была видна толпа чудищ, склонившихся над умирающим толстым человеком на…
(Перевод А.Сыровой)
ВСЕГО ЛИШЬ ЛИХОРАДОЧНЫЙ БРЕД
Его уложили на свежие, чистые, накрахмаленные простыни, а на столике под неяркой розовой лампой всегда стоял стакан свежего апельсинового сока с мякотью. Стоило только Чарльзу позвать, как мать или отец заглядывали в его комнату, чтобы узнать, как он себя чувствует.
В комнате было слышно все, что делалось в доме: как по утрам в туалете журчала вода, как дождь стучит по крыше, шустрые мышата бегают за стенкой, на нижнем этаже поет в клетке канарейка. Если ты умеешь слушать, то болезнь не так уж и страшна. Чарльзу было тринадцать лет. Стояла середина сентября, и осень только слегка коснулась природы желтым и красным.
Он валялся в постели уже трое суток и только сейчас начал испытывать страх.
Что-то случилось с его рукой. С его правой рукой. Он смотрел на нее, она была потная и горячая и лежала на покрывале, казалось, отдельно от него. Он мог слабо пошевелить пальцами, немного согнуть локоть. А потом она опять становилась чужой, неподвижной, и цвет ее менялся.
В тот день снова пришел доктор. Постукивая по его тощей груди, как по барабанчику, доктор, улыбаясь, спросил:
— Ну, как наши дела? Я знаю, можешь ничего не говорить: «Температура нормальная, но чувствую себя отвратительно!» Доктор часто повторял эту шутку и сам же над ней смеялся.
Чарльз продолжал лежать, для него эта скверная затертая шутка становилась реальностью.
Нелепая фраза засела в мозгу. Рассудок в ужасе отшатывался от нее и снова возвращался. Доктор и не подозревал, как жестоки порой бывали его шуточки.
— Доктор, — прошептал Чарльз, он лежал вытянувшись и был очень бледен. — Моя рука больше мне не принадлежит. Сегодня утром она стала чем-то другим. Доктор, пожалуйста, сделайте ее, как раньше.
Доктор натянуто улыбнулся и погладил его руку.
— Мне это нравится, сынок. У тебя всего лишь лихорадка, и ты бредишь.
— О доктор, доктор, она же стала совсем другой, — всхлипнул Чарльз, с жалостью сжимая здоровой рукой другую, бледную, не принадлежащую ему. — Это же правда!
Доктор усмехнулся.
— Я дам тебе розовую пилюлю, и все пройдет. — Он впихнул ему в рот таблетку. — Глотай!
— Это сделает мою руку прежней, и она снова станет моей?
— Да-да.
В доме было тихо. Доктор уезжал по спускающейся с холма дороге под тихим голубым сентябрьским небом. Где-то далеко на кухне тикали часы.
Чарльз лежал и смотрел на руку. Она не становилась прежней. Она так и оставалась чем-то инородным.
За окном поднялся ветер и швырял сорванные листья в холодное стекло.
В четыре часа стала меняться и его другая рука. Похоже, начиналась лихорадка. Рука пульсировала и медленно, клеточка за клеточкой, менялась. Биения руки были, как биения горячего сердца.
Ногти посинели, потом покраснели. Изменения происходили в течение часа без малого, потом все кончилось, и рука опять выглядела, как обычно. Хотя и не совсем. Рука больше ему не принадлежала.
Он долго лежал, охваченный ужасом, а потом вдруг крепко уснул.
В шесть часов пришла мама и принесла бульон. Он к нему не притронулся.
— У меня нет рук, — сказал он и закрыл глаза.
— Твои руки в полном порядке, — успокоила мама.
— Нет, — настаивал он. — У меня больше нет рук. Мне кажется, что остались лишь обрубки. О мама, держи, держи меня, я боюсь!
Она накормила сына с ложечки, как в детстве.
— Мама, — попросил он. — Позови опять доктора. Мне очень плохо.
— Доктор придет сегодня в восемь вечера, — ответила она и вышла.
В семь часов дом погрузился в сумерки. Чарльз сидел в постели, когда почувствовал, как что-то происходит сначала с одной ногой, а потом и с другой.
— Мама! Иди скорее сюда! — отчаянно закричал он. Но когда мать пришла, все уже прошло. Мать ушла наверх. Он лежал тихо, а ноги его продолжали пульсировать, стали горячими и покраснели. Казалось, в комнате стало жарко от этих горячечных изменений. Сильный жар поднимался от кончиков пальцев до щиколоток, а затем и до колен.
— Можно войти? — Доктор стоял в дверях, улыбаясь.
— Доктор! — воскликнул Чарльз. — Быстрее откиньте одеяло!
Доктор не спеша поднял одеяло.
— Ну вот. Ты цел и невредим, хотя и потеешь. Небольшая лихорадка, я же тебе говорил, чтобы ты не вертелся, негодный мальчишка! — Он ущипнул его за влажную розовую щеку. — Пилюли помогли? Рука вернулась к тебе?
— Нет же. То же самое случилось с другой моей рукой и ногами!
— Ну-ну. Нужно дать тебе еще три пилюли, по одной на каждую ногу и одну — на другую руку, не так ли, мой маленький пациент? — засмеялся доктор.
— А они мне помогут? Пожалуйста, скажите, что у меня!
— Небольшой приступ скарлатины, осложненный легкой простудой.
— Во мне сидит микроб? Да еще размножается?
— Да.
— А вы уверены, что это скарлатина? Вы не делали никаких анализов.
— Я определяю скарлатину сразу, когда с ней сталкиваюсь, — сдержанно, но авторитетно ответил доктор, проверяя у мальчика пульс.
Чарльз тихо лежал, пока доктор укладывал свой скрипучий черный саквояж. Потом глаза его на мгновение вспыхнули. Он что-то вспомнил. В тишине голос мальчика прозвучал вяло и слабо.
— Однажды я читал книгу. Там говорилось об окаменевших деревьях, о древесине, превращающейся в камень. Как деревья падали и гнили, а в них попадали минералы. Они пропитывали деревья, и те внешне оставались такими же, как были, но внутри были камнем.