Что-то страшное грядёт - Брэдбери Рэй Дуглас. Страница 32

Маленький папа, который стал очень высоким, медленно удалился.

Рука его выронила забытую сигару, и она провалилась сквозь решетку, рассыпая искры.

Лежа в квадратной яме, она таращила свой единственный, горящий, розовый глаз на Джима и Вилла. Они смотрели в ответ, пока не поспешили потушить, ослепить ее.

Глава тридцать шестая

Карлик с отливающими безумным блеском глазами брел на юг по Главной улице.

Внезапно он остановился, проявил в голове кусочек пленки, пробежал ее взглядом, заблеял, развернулся кругом и стал пробираться сквозь чащу ног, чтобы догнать Человека с картинками и увести его в такое место, где шепот был бы слышен не хуже громкого крика. Мистер Мрак выслушал его, потом побежал, оставив Карлика далеко позади.

Добежав до индейца у табачной лавки, Человек с картинками упал на колени. Сжимая пальцами стальные кружева решетки, заглянул в яму.

Внизу лежали пожелтевшие газеты, смятые фантики, окурки, жевательная резинка.

У мистера Мрака вырвался крик приглушенной ярости.

— Что-нибудь потеряли?

Мистер Тетли смотрел на него из-за прилавка.

Человек с картинками кивнул, продолжая сжимать прутья решетки.

— Раз в месяц я навожу там чистоту, подбираю монеты, — пояснил мистер Тетли. — Сколько вы уронили? Десять центов? Двадцать пять? Полдоллара?

Динь!

Человек с картинками поднял свирепый взгляд. В окошке кассового аппарата загорелись маленькие огненно-красные буквы: ПРОДАЖИ НЕТ.

Глава тридцать седьмая

Городские часы пробили семь.

Эхо гулкого звона прокатилось по темным помещениям библиотеки.

Где-то во мраке сорвался с ветки шуршащий осенний листок.

Но это всего-навсего перевернулась книжная страница.

Где-то в катакомбах, наклонясь над столом под лампой с зеленым абажуром, губы поджаты, глаза прищурены, сидел Чарлз Хэлоуэй; его руки теребили страницы, поднимали, переставляли книги. То и дело он срывался с места, чтобы прощупать взглядом окутанные осенним сумраком вечерние улицы. Потом опять принимался скреплять бумаги, добавлять новые листы, выписывать цитаты, шепча себе под нос. Библиотечные своды отзывались чутким эхом на его голос.

— Смотри-ка!

«…ика!..» — катилось по ночным коридорам.

— Этот рисунок!..

«…сунок!..» — повторяли залы.

— И эта!

«…эта…» — оседала пыль.

Такого долгого дня он не помнил за всю свою жизнь. Он смешивался с чуждыми ему и не такими уж чуждыми толпами, в кильватере рассыпавшегося шествия разыскивал искателей. Он рассказал матери Джима, матери Вилла не больше того, что им следовало знать, чтобы не портить воскресное настроение, а кроме того встречался и расходился с Карликом, обменивался кивками с Булавочной головой и Глотателем огня, избегал тенистых аллей и всякий раз, возвращаясь по собственным следам, старался не давать воли страху, когда видел, что яма под решеткой у табачной лавки пуста, и понимал, что мальчики прячутся где-то поблизости или, даст бог, где-то очень далеко.

Вместе с толпой он дошел до Луна-Парка, но не входил в шатры, не садился на качели, только наблюдал. Смотрел, как заходит солнце, уже на грани сумерек обозрел холодные стеклянные воды Зеркального лабиринта, и увиденного с берега было довольно, чтобы он вовремя отпрянул, боясь утонуть. Не дожидаясь, когда его застигнет тьма, весь мокрый, продрогший до костей, он дал толпе оградить, согреть и увлечь его с собой в город, к библиотеке, к чрезвычайно важным книгам, которые разложил на столе в виде большого литературного циферблата, как если бы задумал научиться определять неведомое прежде, иное время. И он принялся кружить около этих огромных часов, поглядывая искоса на пожелтевшие страницы, словно на крылья ночных бабочек, пришпиленных к дереву булавками.

Тут был портрет Князя Тьмы. Рядом — фантастические рисунки на тему «Искушений Святого Антония». Дальше — несколько гравюр из «Бизария» Джиованбатисты Бракелли, изображающих причудливые игрушки, человекоподобных роботов, занятых какими-то алхимическими действами. Место без пяти двенадцать занимал «Доктор Фауст», двух часов — «Оккультная Иконография», на месте шестерки, где сейчас скользили пальцы мистера Хэлоуэя, — история цирков, луна-парков, теневых и кукольных театров, населенная фиглярами, менестрелями, чародеями на ходулях и марионетками. Дальше: «Путеводитель по Воздушным Королевствам (Что Летит Через Вихри Истории)». Ровно на девяти — «Одержимый Бесами», под этой книгой — «Египетские Приворотные Зелья», под ней — «Муки Обреченных», которая в свою очередь придавила «Чары Зеркал». Ближе к ночи на литературных часах — «Паровозы и Поезда», «Тайны Сновидений», «От Полуночи до Рассвета», «Шабаш Ведьм» и «Сделки с Демонами». Все книги лежали названиями вверх. Но стрелок не было на этом циферблате.

Чарлз Хэлоуэй не мог сказать, который час вечера жизни наступил для него самого, для мальчиков, для ничего не подозревающего города.

Ибо чем он располагал в конечном счете?

Прибытие Луна-Парка в три часа ночи, гротескного вида стеклянный лабиринт, воскресное шествие, высокий мужчина с бесконечным роем синеватых картинок на потной коже, несколько капель крови, упавших в щели железной решетки, два мальчугана, испуганно глядящих вверх из подземелья, — и сам он, один в мавзолейной тишине, складывающий свою мозаику.

Что было в этих мальчиках такого, что он поверил каждому их слову, произнесенному шепотом из-под решетки? Страх сам по себе служил тут убедительным доказательством, а Чарлз Хэлоуэй насмотрелся в жизни довольно страха, чтобы распознать его, как сразу отличаешь запах лавки мясника летним вечером.

Что было такого в умолчаниях татуированного владельца Луна-Парка, что говорило тысячами слов о насилии, порче и увечьях?

Что было такого в старике, которого он видел за пологом шатра под вечер, в кресле под доской с крупной надписью «МИСТЕР ЭЛЕКТРИКО», с ползающими по его коже, плетущими паутину зелеными ящерицами электрического тока?

Немало всего набирается… Теперь еще эти книги. Вот эта. Он коснулся ее пальцем: «Физиогномика. Искусство определения характера человека по его лицу».

Можно ли было по лицам Джима и Вилла, глядящих из-под тротуара на шагающий мимо ужас, сделать вывод об их невиновности, чуть ли не ангельской чистоте? Воплощают ли эти мальчики идеал Женщины, Мужчины, Детей Образцового Поведения, Вида, Нрава и Светлого Настроения?

И можно ли напротив утверждать… — Чарлз Хэлоуэй перевернул страницу… — что у этих снующих уродцев, этого Иллюстрированного Дива лоб созданий Вспыльчивых, Жестоких, Алчных, рот Похотливых и Лживых? Зубы Коварных, Изменчивых, Наглых, Тщеславных и жаждущих вашей смерти Чудовищ?

Нет. Книга закрылась. Если судить по лицам, эти уродцы не хуже многих людей, что за долгие годы его службы выходили поздно вечером из библиотеки.

Одно было совершенно очевидно.

Ему сказали об этом две строки из Шекспира. Он впишет их посередине книжного циферблата, чтобы зафиксировать суть своих дурных предчувствий:

Такая смутная угроза, и вместе с тем такая безмерная.

Притерпеться к этой угрозе он не желал.

Однако знал: если в эту ночь не проявит должного терпения, придется, быть может, терпеть ее всю свою жизнь.

Глядя в окно, он безмолвно спрашивал: «Джим, Вилл, вы идете? Вы доберетесь сюда?»

От тревожного ожидания кожа его бледнела.