Гении места или Занимательная география (СИ) - Волкова Дарья. Страница 4
За спиной летит снежок, мчатся нарты с кручи...
До. Лидия и Мо.
Стороннему наблюдателю показалось бы, что стоящая у ограды старенькой сельской церкви немолодая светловолосая женщина пребывает в глубокой задумчивости. Или любуется лесом, начинающимся на соседнем пригорке. Или мечтает о чем-то своем – ведь мечтать людям свойственно в любом возрасте. На самом же деле она разговаривает.
- Как ты, сын?
- Хочу приехать к тебе на выходные.
- Сынок, радость-то какая! Я же... А у тебя точно все в порядке?
- Да, мам. Просто хочу тебя увидеть.
- Приезжай, родной. Жду. Лепешек твоих любимых напеку, молочком парным тебя отпою.
- Хорошо, договорились.
Он терпеть не может парное молоко. Но исправно пьет его в каждую встречу с матерью. Они видятся слишком редко, чтобы расстраивать ее по таким пустякам.
- Ну что, ты по-прежнему ведешь теологические диспуты с батюшкой, доводя его до нервных приступов?
- Не преувеличивай, – женщина негромко смеется, а потом не может удержаться – гладит сидящего за столом мужчину по плечу. – И потом – что тут еще делать? Отец Владимир хороший человек. Только очень... упертый.
- Как и положено священнику, – усмехается Мо. Он давным-давно научился пить парное молоко, не морщась. Подумаешь, ерунда какая. В этой жизни есть много вещей гораздо сложнее. – Знаешь, мне отец рассказывал, что раньше среди Альфаиров много было священников.
- Говорят, их и сейчас немало, – мягко улыбается мать. – Но наш отец Владимир – не из них.
- Конечно, – ответно широко улыбается сын. – Ведь здешний Хранитель – ты.
- Думаю, я последний кифэй этого места, – она встает со стула, чтобы взять стоящий на соседнем столе кувшин с молоком. – После моей смерти уже никого не будет тут.
- Мама! Ну, к чему эти разговоры о смерти?! Ты у меня еще молодая, здоровая и красивая!
- Но когда-нибудь я умру, сын. Это неизбежно. Все умирают, и кифэйи тоже. А тут осталось восемьдесят семь человек. Восемьдесят семь, Мага! Деревня умирает. Квинтум не пришлет сюда Хранителя после моей смерти, я уверена. Не будет тут людей уже. Одни старики остались, доживают свой век.
Молодой темноволосый мужчина за столом хмурится, но возразить ему нечего. И все с тем же хмурым выражением лица он допивает вторую кружку молока, закусывая лепешками. В отличие от парного молока, мамины пресные лепешки он просто обожает.
Тот, кто не знаком с ними, ни за что не примет их за мать с сыном. Белокожая, светловолосая женщина с блеклыми голубыми глазами и мягкими, будто размытыми чертами лица и смуглый, темноглазый мужчина с тонким, с легкой горбинкой, носом и узкими губами. Их обоих трудно назвать по-настоящему красивыми, но их объединяет что-то. Это “что-то” – фирменный знак Альфаиров, их обаяние, то, что заставляет людей тянуться к ним. Альфаиры по-разному распоряжаются этим даром. Лидия Кирилловна, например, является старостой этой сельской общины, самым уважаемым человеком здесь, наряду с местным священником.
- Твой отец прав, Мага, – мать снова садится за стол. Мага... Так называет его только мама. Для всех он давно Мо, а отец его звал всегда полным именем – Магомед. – Среди Альфаиров много священников. Потому что... мы всегда пытались понять – зачем? Если мы пастыри...
- Но мы не пастыри! – он отвечает неосознанно резко. – Хотя я не знаю, кто мы и зачем. Но...
- Альфаиры всегда были хорошими священниками. Вне зависимости от того, какую веру они исповедовали. Среди них бывали и раввины, и имамы, и попы, и кюре. Это попытка осознать... ты же понимаешь?
- Понимаю. Но... – он встает и отходит к окну, глядя на голые деревья за окном. Поздняя весна в этом году, тепло и не думает пока наступать. – Все без толку, не так ли? За столько лет так и не поняли – зачем? Зачем мы? Зачем нам даны какие-то странные, непонятно к чему способности? Что мы можем, кроме того, что говорить друг с другом на расстоянии и чувствовать настроение других людей? Великие навыки, ничего не скажешь!
- Не утрируй, Мага, – женщина подходит к сыну, обнимает его, положив голову на плечо. – Все не так просто. Мы многое умеем.
- Не просто, – согласно и невесело кивает он. – И все равно так же непонятно. Ладно, – встряхивает головой, – пойдем, погуляем. Заодно зайдем к отцу Владимиру. Я ему журналов привез, какие он просил.
- Пойдем, – соглашается мать, беря в руки пальто. – Но учти – отцу Владимиру придется освящать церковь после твоего визита.
- Не смешно, – сын открывает перед матерью дверь.
- Не смешно. Зато правда.
- Мама?!
- Да шучу, я шучу... Но батюшка не оставляет надежд убедить тебя принять крещение.
- Шутки у вас, боцман... – Мо недоверчиво качает головой.
- Знаешь, – они идут по тропинке к находящейся метрах в трехстах деревянной церкви, – мне здесь у вас все кажется ненастоящим. Игрушечным каким-то. Лес как из сказки, холмы – не холмы, а холмики. Озера как блюдца, речки-речушки. Особенно летом или поздней весной. Я приезжал к тебе как-то в мае, на твой день рождения, помнишь? Все такое... пасторальное, вот. Будто это не природа, а картинка нарисованная.
- У нас тут совсем не игрушечные леса, между прочим. Дичи много, ее совсем перестали стрелять. Кабаны вон к домам выходят.
- Но все равно... не так... как там...
- Я понимаю, сынок.
- Там... все время холодно, – голос его звучит так, будто Мо не слышит мать. – Из всех звуков – свист ветра и шум прибоя, если летом. И никого вокруг... ни одной живой души на многие сотни километров. Только зайцы вокруг да кулики. Я с тех пор терпеть не могу зайцев. И зайчатину.
- Что вспоминать, сын, дело прошлое, – Лидия кладет ему руку на плечо.
- Знаешь, уже перед самой инициацией, когда мне совсем... худо было, я подсчитал. Сколько я видел за всю жизнь, за все восемнадцать лет, человек. Кроме тебя и отца. Знаешь, сколько? Десять! Я их всех помню. Помню в лицо, до мельчайших деталей. Помню, мы с отцом плавали к старому чукче, которой жил в нескольких десятках километров восточнее по побережью. От него ужасно пахло, у него были коричневые, совершенно гнилые зубы, но... Ты же понимаешь? Он казался мне очень... интересным. А потом к нам приплывали два гидрогеолога аж из Певека! Представляешь? Я... я до сих пор помню, какая на них была одежда, и что они рассказывали.
- Дело прошлое, Мага, – повторяет мать. – Теперь все по-другому.
- У меня – да. А он... отец... Он так и живет всю жизнь там, на краю земли, караулит этот к черту никому не нужный мыс среди вечной зимы! В холоде, одиночестве...
- Он – Нафт, сын. Он все это воспринимает по-другому, поверь мне. Его это не тяготит, это его Обитель, лучше для него нет места на Земле.
- Он мучился вместе со мной, мам, – Магомед останавливается вдруг, голос его тих. – Видел, что мне плохо, пытался помочь, но не знал, как. Да и не мог, наверное. Особенно последние годы, когда уже ясно стало, что я будущий Альфаир. Что я нуждаюсь в том, чтобы вокруг меня были люди. А там же никого... только эти проклятые зайцы... Ладно, – мужчина прерывает сам себя, – дело действительно прошлое. Но именно поэтому я не хочу собственных детей.
- Тебя никто не спросит, Мага.
Он понимает, что мать права, но все это ему ужасно не нравится. Давно не нравится.
- Кстати, Мага, когда тебя вызывают на Совет?
- Не знаю.
- Погоди-погоди, – теперь очередь останавливаться Лидии Кирилловны. – Тебе уже тридцать один! Тебе должны последний раз предложить выбор. И если ты не выберешь...
- Мне известна процедура!
- Почему же тогда тебя до сих пор не вызвали?
- Я не знаю.
- Магомед!
- Я, правда, не знаю. Со мной не связывались представители Квинутма. Сам я, как ты понимаешь, не тороплю их, потому что не горю желанием связать себя с совершенно неизвестной мне женщиной. Это неправильно!
- Такова судьба всех кифэйев.
Мо бурчит сначала что-то под нос, а потом, уже внятнее: