Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич. Страница 26

Минут через пятнадцать немец остановил подводу. Меня погрузили и повезли. Часа через полтора приехал. На воротах вижу: «Шталаг». Ну, все понятно. Лагерь – значит, ты уже не в одиночку, а с людьми.

Меня окружили: человека привезли с Лукишек.

Настроение в лагерях стало меняться. Война продолжается. Совсем не то отношение со стороны начальства, не то что в 41-м году.

Полицай принес баланды. Пришел врач, повел взвешиваться. Вместе с баландой я потянул 42 килограмма. Сейчас вешу 57 килограммов. Если бы в таком состоянии я попал в восьмой каунасский форт – все! Погиб бы. Когда я сидел в форте, то был, хоть и сухой, но натуристый, сильный.

Это был распределительный лагерь. В нем не работали. Весь день сидели, лежали. Жили в бараке человек на двести, деревянном здании серо-зеленого цвета. Посредине барака коридор, по обе стороны – комнаты по двадцать человек, двухъярусные нары в два ряда, длинный стол.

Я пытаюсь уточнять:

– Виктор, важны детали: как спали, чем накрывались, чем подтирались…

Он изумленно таращится:

– Бог с тобой! Чем подтирались?! Кто бумажкой, кто листком, кто просто пальцем. В сортире все стены были так и эдак расписаны…

Кормили и здесь неважно, но гораздо лучше, чем в тюрьме. Меня подкармливали, потому что прибыл из Лукишек. Ребята старались налить баланды побольше и погуще. Полицейские и переводчики говорили поварам: «Дайте ему побольше кусок». Я стал наливаться силой.

Сразу стал расспрашивать про Андрея. Его помнили: «Был. Черный. Кличка – Цыган. Увезли с этапом в Германию».

Пробыл я в этом шталаге с неделю. В конце ноября стало известно, что нас везут в Германию.

Биография Виктора Лапаева подошла здесь к очередному резкому перелому. Впереди у него – чужая страна и новый способ использования его рабочей силы. До сих пор это были случайные экспромты тыловых властей, на которых свалилось непомерное количество даровых рабов. В Германии его ждет рационально организованная система утилизации любых объемов производительного человеческого материала.

Оставив В. Лапаева у этого порога, мы не нанесем особого ущерба непрерывности его сюжетной линии.

Вернемся к Игорю Косову, дивизион которого после тяжелых осенне-зимних боев 41-го года под Калинином отведен в город для ремонта. Как мы помним, наш герой только что встал после ранения, опираясь на «шикарную палку красного дерева с набалдашником слоновой кости», которую добыли для него вездесущие хлопцы из его разведвзвода.

ГЛАВА IV

ЖЕРНОВА ВОЙНЫ

В первых числах марта 42-го года меня, командира 1-й батареи Левченко, 2-й – Буянова, 3-й – Агафонова и других послали в Москву. Я был тогда начальником взвода разведки дивизиона, с декабря 41-го – старшим лейтенантом. В Москве формировались части реактивной артиллерии. Нас направили в 48-й полк: Левченко – командиром 268-го дивизиона, меня к нему – командиром 1-й батареи. Дивизионы имели тогда свои номера на случай независимых действий.

Наш командир полка Кулыгин был прямо из тюрьмы. Погиб потом под Сталинградом. Он пожелал познакомиться с новым командиром батареи. Являюсь. Он спрашивает, что я кончил. Отвечаю:

– Третье Ленинградское артиллерийское училище.

– О, нам повезло, – вдруг сказал он, – уже второй командир батареи из третьего ЛАУ.

Первые два дня в Москве мы ночевали в гостинице «Балчуг». Талоны на питание дали в ресторан «Метрополь». Я их добыл у знакомого адъютанта в штабе реактивной артиллерии.

Пошли в ресторан. Входим – Буянов, Левченко и я. Я – в финском лыжном костюме желтого цвета, костюм весь в саже после ночевок у костров. Меховые сапоги до паха. С отмороженным ухом до плеча. Сбоку висит пистолет, еще и маузер в деревянной кобуре. Палка с набалдашником, хожу циркулем.

В «Метрополе» тогда стояли английские летчики-инструктора. Когда мы вошли, все головы повернулись к нам.

Мои орлы любили выпить. Взяли на талоны графин водки. Налили водки в фужеры – шарахнули разом. Англичане поперхнулись и перестали жевать. Я тогда не пил еще водку. Говорю им:

– Ребята, вы хоть в рюмки наливайте.

– Да сиди ты, – отвечают, – тебя не спрашивают.

Потом нас направили в 1-е артучилище на Хорошевском шоссе, оттуда в первый же вечер – на Ярославский вокзал. Пешком. Доковылял на трех ногах… И поездом – на Лосиноостровскую. Наш дивизион стоял в школе. Стали получать технику. Я за ней ездил на завод «Компрессор». Все четыре мои боевые установки были на машинах «форд-мармон-хэррингтон»: V-образный двигатель, сто пять лошадиных сил, автоматическая раздаточная коробка. Получили транспортные английские машины «бэдфорды». Руль – справа, тогда это никому не мешало. У «бэдфордов» сзади один баллон двойной ширины. Такие прочные машины, захочешь сломать – не сломаешь. Англичане любят прочное и добротное.

Получили технику, разобрались с ней, и полк выступил своим ходом на Западный фронт под Елец. Был март-апрель. Снег уже стаял. Грязь повсюду несуразная, жуткая. Даже наши машины перегревались. В каждой батарее был гусеничный трактор с прицепом. Идешь по шоссе – они отстают. Попадаешь на объезд – они догоняют, отцепляют прицеп и по очереди выдергивают машины из грязи. Потом, когда верхняя корка чернозема подсохла, она волной прогибалась под машинами.

До начала летнего немецкого наступления 42-го года мы все время улучшали позиции. Ковырялись за всякие высотки. Война беспрерывная, по мелочам. То одна дивизия берет две-три высоты и требует дивизион, то другая. А когда дивизион «катюш» кому-то придают, то «хозяин» выжимает дивизион до конца. Чаще всего мы поддерживали 185-ю стрелковую бригаду Петухова. У него была слабенькая артиллерия: 76-миллиметровая противотанковая батарея и три 122-миллиметровых батареи. Это, конечно, мало. Бригада входила в 48-ю армию, зам командующего которой был А. В. Горбатов – прямо из лагеря. После войны он написал прекрасную книгу «Годы и войны».

Мы долго стояли на Зуше. В июле я стал заместителем командира дивизиона. Командир меня попусту не тревожил: я хорошо стрелял. В жару я лежал под штабной машиной и читал.

Зуша течет здесь по дну довольно обширной долины. По обе стороны реки – высоты. Мы на этой стороне, немцы – на другой. В один из дней я сидел на наблюдательном пункте на высотке. Дивизион – в пойме реки, внизу подо мной и ближе к немцам, что бывает редко. Немцы контратаковали пехоту Петухова, мы ее поддерживали. Я дал уже тринадцать залпов.

Дивизион стоял на самом берегу, а если смотреть по карте – то прямо в реке: Зуша сместилась здесь относительно карты. Немцы меня засекают, бьют по мне, берут по карте поправку, чтобы ударить по самому берегу, и попадают по макушке высотки на своем берегу. Вдобавок, у немцев были не гаубицы с навесной, гаубичной, траекторией, а пушки – с настильной, и стреляли они с закрытой позиции.

Рассказывая о действиях своего дивизиона, махины на сотню машин и полтысячи человек, Игорь Сергеевич часто говорит о нем в первом лице: «Я дал залп», «бьют по мне». Как не вспомнить капитана Тушина из «Войны и мира». Помните, под Шенграбеном: «Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра»…

На берегах Зуши события развиваются тем временем своим чередом.

Я лежу, наблюдаю. Рядом на бурке лежит Горбатов, читает книгу. Я из-за Горбатовской спины все в нее заглядываю: это был томик Есенина.

– Интересно? – спрашивает он.

– Да, конечно.

– На, бери. Я тебе дам, но только не насовсем.

Смотрим на противоположный склон. Видим, появилась колонна немецкой пехоты. Она двигалась к перекрестию двух проселочных дорог. Я прикинул время полета снарядов до перекрестия и нацелил дивизион на него. Немцы шли так угрожающе, такой плотной колонной, что наша пехота оробела.