Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич. Страница 37

Он пришел в венгерский ЦК с партбилетом 42-го года. Ему обменяли билет на новый, венгерский, и он стал коммунистом с подпольным стажем.

Через два дня его вызвал командующий венгерской артиллерией: «Давай будем говорить по-русски. Так проще». Назначил его командиром артдивизиона в пехотной дивизии.

В один прекрасный день 56-го года приезжает он из своей части в Будапешт. Выходит на вокзальную площадь. Вдруг с фронтона вокзала государственный герб – шлеп! Все кричат: «Ура!» Дома отец говорит: «Тут восстание». На следующий день отправляется Мозеш-младший в свою часть, в Эстергом. А его на вокзале арестовывают. И еще тринадцать офицеров, хотя из толпы и кричат: «Не арестовывайте офицеров: они были с нами в 1848 году!» Посадили в вагон. Часовой ходит только с одной стороны. Но Юрка же воспитан в русской, а не в венгерской армии. Удрал, с ним еще семь человек. Шестеро законопослушных остались, их потом расстреляли.

На следующий день Юрка отправился в Министерство обороны. На улице офицеру в правительственной форме кричат в спину – он делает ручкой. Подошел к министерству по противоположной стороне улицы. Увидел перед министерством офицеров в форме с автоматами – надо туда. Пока пересекал широкую, как Садовое кольцо, улицу – затылок стал мокрым: не стрельнут ли в спину. В министерстве полно офицеров, но полный разброд. Министр, бывший трамвайный кондуктор, со страху залез под стол. А под Будапештом стояла венгерская охранная дивизия. Нужно было только отдать приказ. Но некому… Потом Мозешу поручили, – ты ж воевал, – сформировать полк. Он и сформировал: шестнадцать рот одних офицеров, «по методу генерала Корнилова».

Покомандовал полком. Кончил Венгерскую военную академию – вроде русского провинциального военного училища. Там научился читать и писать по-венгерски. Говорил и раньше.

Направили его в Москву генеральным представителем по вооружениям. А тут его все знали, с начальником ГРАУ вместе воевал. Поэтому дело шло без лишней дипломатии: «Это, хорошо, тебе дадим, это – не можем». Когда пробовали его заменить – у преемников ничего не получалось. Так он прослужил три срока, одиннадцать лет. Уехал в Венгрию.

Юра мне говорил, что никак не может привыкнуть к Будапешту…

В рассказе Игоря Сергеевича возникают новые биографические линии – сыновей Мозеша, но это слишком уж уводит нас от ноября 43-го года.

Под Лоевым я поддерживал 65-ю батовскую армию. Она взяла Лоевский плацдарм, навела мосты, и седьмое ноября мы праздновали уже на том берегу Днепра. С этого плацдарма наносился удар на Речицу, в тыл Гомеля. Бои шли без дураков.

Мое дело было – стрелять, уничтожать узлы сопротивления. Данные для стрельбы передавали и сверху, и, главное, добывали своими глазами. В царской армии была песня: «И даже попивая чай, по карте местность изучай».

У меня здесь был паршивый наблюдательный пункт. Ужасный! Отвратительный! В какой-то канаве. Вроде, и копали сами, и хорошо он маскировался, и видно хорошо, но не нравился. Канава эта меня ужасно раздражала. Я начальника разведки гонял, гонял… НП хороший, а не нравился.

– Что делаешь на наблюдательном пункте? Приходишь – смотришь. Где неподготовленный не видит ничего – я вижу все. Тихо ведешь стереотрубу, видишь движение людей, видишь – листочки поникли… Особенно заметно у осины… Ага, навтыкали для маскировки… Пушка стоит… В секторе километр ширины и три в глубину видишь все пушки прямой наводки. Бывает десятка полтора – два на секторе.

Заранее пристреливаешься по нескольким реперам. Делаешь поправки на ветер, атмосферное давление… При стрельбе есть очень простой прием, «коэффициент к»: дальность топографическая, деленная на пристрелочную дальность. Получается поправка до третьего знака. Для ствольных орудий полагается пристрелочная вилка в сто метров. У меня рассеяние больше, но все равно, если хорошо подготовишься, – пристрелка получалась одним снарядом с одной установки. Я пристреливал и 120-миллиметровым минометом: у него похожая баллистика. Еще любил пристреливаться звукометрически. Выбирай на карте площадку поровнее, чтобы куда-нибудь не в лощину, и клади четыре снаряда. Через пять минут тебе приносят звукометристы – куда попал.

Позиции немцев здесь были очень сильные. Бои по их прорыву шли с неделю. Прорыв пробивала пехота, и в него вошли бывший Доватора кавалерийский корпус Крюкова и танковый корпус Панова. Мы вводили корпуса в прорыв, а потом нас отвели назад, чтобы отрезать гомельскую группировку немцев. Наши уже в Речице, немцы в Гомеле – почти в мешке. Но в ночь перед нашим наступлением они из Гомеля ушли – мы и не заметили как.

Наша бригада оказалась в тылу. Стоим практически на окраине Гомеля. Отдыхаем. Загуляли, каждый день глушим рыбу в прудочке. Пьем водку.

Комбриг Николай Николаевич Корытько решил, что пора кончать. Стал вызывать по очереди всех командиров дивизионов. Меня как самого молодого вызвал последним. Думаю: «Он на тех разрядился – мне и легче».

Но у него только что вымыли пол. Он поскользнулся – и носом о шкаф! Так мне влетело больше всех. Я воткнулся между каким-то шкафом и пианино, а он пушит!

Тут входит командир дивизии. Корытько не любил, чтобы начальство ругало его подчиненных. Говорит:

– Геннадий Михайлович, вот ругаю командира дивизиона. Хороший, но – провинился.

– Не ругайте его, – отвечает комдив, – он все понял.

Корытько рявкнул мне:

– Уматывай!

Тем я и отделался.

Потом через Гомель нас двинули на Речицу – Еланы. Наш фланг растянулся, прозевали сосредоточение немцев, и они в пять дивизий ударили во фланг 65-й армии. Батов подробно об этом пишет в своих воспоминаниях. Его армия могла бы с немцами и не справиться. Но туда подтянули 4-й артиллерийский корпус – три дивизии: пятая и двенадцатая артиллерийские и наша, пятая, гвардейская минометная. Немцы сильно жали, тут у них была танковая дивизия, но их остановили и раздолбали артиллерией. Ковырялись с неделю. В это время мой дивизион стоял в Ново-Марковичах, севернее Речицы. Я действовал однообразно: ставил неподвижные заградогни, как под Курском…

В это время у нас сменился командир бригады. Чем был знаменит новый? Пожрать и выпить. Особенно выпить. Поехали мы из Ново-Марковичей с новым комбригом на первую рекогносцировку. Сухая осень, начало зимы, еще без снега. Едем – он на «виллисе» и мы за ним. Вдруг комбриг сворачивает в кусты. Шофер мне:

– Комбриг свернул.

– Давай и мы: он же нас не отпускал.

Комбриг говорит нам:

– Ребята, заморим червячка.

– Товарищ полковник, пять километров осталось.

– Нет, нет, давайте.

Мы еще его не знали. Из специального ящика на подножке «виллиса» шофер достает колбасу, бекон, жареную курицу… – для нас немыслимые лакомства. Мы потом подсчитали: он выпил полтора литра водки и съел, как Гаргантюа, всю курицу.

Превращая в упорядоченный ряд речи Игоря Сергеевича, я не раз задумывался, не будет ли упрекать меня мой гипотетический читатель в принижении облика защитника отечества. Не слишком ли много водки, личных отношений, быта.

Гипотетически предполагаю, что Игорь Сергеевич прекрасно предвидел, что через пятьдесят-сто лет после войны быт, личные впечатления и взаимоотношения очевидцев этого великого времени станут самым интересным и недоступным материалом.

Записывая его воспоминания, мы не думали ни о каких публикациях. Очень эмоциональный и определенный в суждениях человек, Игорь Сергеевич был, допускаю, не вполне беспристрастен в своих оценках. Но поскольку дело дошло до печатного текста, я взял на себя следующие правки исходных записей: когда речи Игоря Сергеевича становились, на мой взгляд, личностно небезобидными, я опускал имена затрагиваемых персон.

Раз под Ново-Марковичами я развернул весь дивизион для стрельбы. Открытое место, мы не закапывались.

Вдруг вижу – на нас идет штук тридцать Ю-87 – «лаптежников». За ними показывается еще такая же группа. Они могли удивительно точно бомбить почти с вертикального пикирования. А тут – голое плато километра на полтора. Абсолютно ясное небо, под вечер, легкий морозец. Уже лег снег.