Год рождения 1921 - Новожилов Игорь Васильевич. Страница 55

Вот ее стихотворение:

Уж утро, брезжит белый свет,

Деревья освещая

Как прежде. Но тебя уж нет.

С тоскою вспоминая,

Смотрю на яркие цветы

Знакомого нам сада.

Березки белые вдали,

Как стройная ограда,

Слегка ветвями шевеля,

Как будто в разговоре,

Как бы сочувствием даря

В меня постигшем горе.

Всю красоту начала дня

Невольно ощущая,

Я понимаю, что одна.

И как мне жить – не знаю.

Друзья Игоря Сергеевича теперь, как и прежде, собираются каждый год у Полины в их доме. Третьего сентября – на день его рождения и девятого мая – на главный его праздник, день Победы.

На день Победы 1975-го года друг и коллега Игоря Сергеевича Александр Синельников принес ему такое поздравление:

О патриархе, вечно юном,

Сегодня песню пропоем.

На фронте Игорь был Перуном:

Метал он молнии и гром.

К победе путь был очень длинный,

Но шел без устали амбал.

И, наконец, пришел в Берлин он

И полБерлина поломал.

Но, несмотря на гром разрывов

И несмотря на огнь и дым,

Он был поистине счастливым

И невозможно молодым.

Сегодня день его победы,

И мы его благодарим.

Но тот огонь, что в нем горит,

Нам недоступен, нам неведом.

…

Ведь между Игорем и нами

Стоит незримая стена —

Те тридцать лет воспоминаний,

Тридцатилетняя война.

Так вспоминай о тех годах,

И говори о них почаще,

Пока мы не сыграли в ящик,

Пока не превратились в прах.

Корпим в издательстве «Наука»,

Погрязли в горестной судьбе.

О чем же мы расскажем внукам?

Возможно, только о тебе.

А время мчится, время скачет,

Течет сквозь пальцы, как песок.

Но если в жизни есть кусок,

Когда ты смел был и высок-

То это – редкая удача.

Нас всех одолевает грусть.

Мы знаем слово, знаем дело.

И я за всех сказать берусь:

Твоих воспоминаний груз

Мы с преклонением разделим.

И в этот день, почти что летний,

Мы выпьем за тебя до дна.

Пусть длится для тебя она —

Тридцатилетняя война

И пусть становится столетней

ПАРАЛЛЕЛИ

Перебирая нескончаемую череду лиц, характеров, судеб, с которыми я встретился по жизни, могу, пожалуй, назвать Игоря Сергеевича самой гармоничной личностью этого ряда по всему набору человеческих качеств: телесной красоте, прирожденному здоровью, благородству, уму, бесстрашию, душевной уравновешенности.

Он был рожден для садов блаженной Аркадии – судьба и время протащили его по траншеям и дорогам страшной войны.

Думаю, после нее он не изменился по своей сути, но скачком, без обычной постепенности, перешел в другую возрастную категорию. В свои двадцать четыре года он обрел раннюю и преждевременную мудрость человека, свершившего главное дело своей жизни.

Мы с ним были на «Вы». Он меня звал Игорек, я его – Игорь Сергеевич.

Обернемся теперь ко второму герою моего повествования – Виктору Лапаеву. Того требует жанр параллельных биографий, да я по Виктору уже и соскучился

Военные судьбы моих героев разительно несхожи.

Главная тема войны у Игоря Сергеевича – сражение и победа, у Виктора – противостояние всесильному року.

Войну они оба встретили девятнадцатилетними мальчишками. Но за плечами Игоря Косова уже была крепкая профессионально-военная подготовка. Поэтому он выплыл в водовороте 41-го года, а Виктора затянуло придонными течениями. Остальные четыре военных года были для него борьбой за физическое и духовное выживание.

Он выжил, устоял, не сломался. Но через пятнадцать лет после войны, когда я с ним встретился, казалось, что война выжгла из него все излишества тела и души. Телом он был тощ, жилист и перекручен, как зимняя виноградная лоза, душой – прямолинеен, бескомпромиссен, категоричен. Кличка «комиссар» недаром всплывает так часто в его воспоминаниях.

После войны Виктор кончил пединститут и работал учителем истории в Калинине.

Эта профессия – для людей, которые верят в абсолютные истины. Из выпускников семинарий и педучилищ вышли Сталин, Мао Цзедун, Муссолини, Гиммлер. Из них получаются диктаторы и директора школ. Еще неясно, чем труднее править – страной или обезьянником в полтысячи хвостов. Виктор был правителем абсолютным, просвещенным, мудрым. Не раз во время наших перемещений по улицам и торговым точкам Калинина к нему подкатывался какой-нибудь мужичонка лет сорока-пятидесяти, обрадованный, подвыпивший:

– Виктор Петрович! А помните, как Вы меня, дурака…

– Помню, дорогой. Как у тебя сейчас?

– Нормально, Виктор Петрович!

Работа, рыбалка и судьбы отечества занимали его всецело. Все остальное считал пустыми церемониями. «Да брось ты эту ерунду», – отмахивался он, когда Муза накрывала для него стол скатертью и доставала праздничную посуду. К жизненным удобствам был равнодушен, пил только водку, не закусывая и не пьянея. По мере выпитого, все ярче горели его яростные глаза, все более заострялись резцом проведенные черты лица, замедлялись движения, и он отдалялся куда-то в себя. Он не умел смеяться – только щерился. Мы с ним на «ты» с самого начала, звали друг друга Игорь и Виктор.

Из обоих моих героев мне ближе и понятнее Виктор. Может, здесь сказывается протяженность нашего знакомства, может – родство. Как никак, мы с ним двоюродные свояки, и война не разделила нас, как разделила два столь близких поколения: двадцать первого года рождения, прошедшее фронт, и мое, тридцать первого года рождения, не державшее в руках оружия.

Мое поколение пережило войну десяти-четырнадцатилетними пацанами. Мы испытали высокий подъем духа военного времени и хлебнули досыта голода и недетского военного труда.

И.В. Новожилов. 80-е годы.

Мне досталось в войну не самой тяжелой мерой. Вспоминается бесконечный, осенний путь в эвакуацию: набитая беженцами теплушка, унылые поля и жидкие перелески, бегущие за ее приоткрытой для продуха дверью, причитание старух при зрелище бесконечных рядов копен, брошенных в разгар страды летом и уже покрытых снегом. Сидение в пересыльном зале Курганского дворца пионеров, шевелящиеся тропинки вшей между курганчиками вещей с лежащими на них беженцами.

Воспоминание об этом пути сложилось у меня в такое стихотворение.